1

2
 3

Уважаемый читатель!

Поздравляю Вас с выходом первого номера научного

журнала «Гуманитарные исследования Внутренней
Азии».
Хочется верить, что это издание откроет новый
этап в изучении этого интереснейшего исторического
участка мирового сообщества. Сегодня он привлекает
внимание ученых ведущих научных центров стран Азии,
Европы, Америки. Амбициозная задача - объединить
усилия всего этого сообщества, стать связующим звеном
между различными научными центрами – по плечу ре-
дакционному совету научного журнала. Хочу пожелать
успехов авторам и организаторам «Гуманитарных иссле-
дований Внутренней Азии».

В.А. Ламин, член-кор. РАН,

директор Института истории СО АН
г. Новосибирск
4

Diar friends!

The State University of Buryatia should be congratulated for its new journal the
“Humanities research and Inner Asia” – an initiative undertaken by a group of spe-
cialists in the field.
The journal consists of articles about different aspects of Inner Asia which
present completed and ongoing research focusing on that region.
The term “Inner Asia” has been discussed many times by scholars. In the broad-
est sense it covers a region between Europe and the Far East. Inner Asia in the past
was a place of constant migrations of people. Traces of their diverse cultures and
their state organization have attracted the attention of a number of eminent scho-
lars – from Russia and elsewhere – and for many years natural treasures preserved
in dense forests, deep lakes, high mountains, impassable deserts and vast steppes
have drawn scientists and adventurers to their study. The heart of Inner Asia is
still not easy to reach but it nevertheless reacts to global movements and it serves as
a bridge between the East and the West.
The many dimensions of Inner Asia are discussed in the new journal with a par-
ticular focus on research in the humanities. The articles in the first issue deal with:
1. “A retrospective review of transport corridor projects through Siberia” (by
V.A. Lamin)
2. “A sociological study of Mongolian geopolitics and the Russian factor» (by
A.S. Zheleznyakov)
3. “L.N. Tolstoi and Buddhism” (by S.D. Serebryannyi)
4. “A Biography of Janlun Arya Pandita – an important source for the history
of Buddhism in Mongolia” (by V.L. Uspenskii)
5. “The contribution of the Central Asian expeditions of P.K. Kozlov to the
treasures of the academic museums of Sankt Petersburg” (by T.I. Usupova)
6. “Contemporary social-cultural transit between Russia and Euro-Asia and
the nomad civilizations of Central Asia and Altai-Baikal region ” (by N.V. Abayev)
7. “Prof. N.F. Katanov and his research on the ethnography of Turkic peoples
of Central Asia” (by R.M. Valeyev)
8. “Modern humanities research and the cultural heritage of Central Asia ” (by
G.I. Kurnykina)
9. “Remarks on the problem of the philosophy of the national-freedom
movement in Mongolia” (by E.I. Lishtovannyi)
10. “The role of the Russian state in the scholarly research on the history of
Inner Asian peoples in the first half of the 19th century” (by O.N. Polyanskaya)
11. “The Geseriada – the heritage of Euro-Asian peoples” (by B.B. Dashibalov)
12. “Burlag” (by B.P. Kryanev)
The journal includes also information about relevant academic and scholarly ac-
tivity such as conferences and book reviews.
Agata Bareja-Starzynska
(University of Warsaw and University
 5

of Adam Mickiewicz in Poznan)

Уважаемые читатели!

Очень надеюсь, что новый журнал “Гуманитарные исследования

Внутренней Азии” станет настоящим научным форумом, где
будут выдвигаться новые идеи и новые гипотезы о тех грандиозных
исторических событиях, которые охватывали ту часть
Азиатского континента, которую ученые называют Внутренней
Азией.
Цэдэндамбын Батбаяр,
доктор исторических наук
/Монголия/

Уважаемая редакция!

Поздравляю Вас с выходом журнала «Гуманитарные исследо-

вания Внутренней Азии». Наш центр исследований Северо-
Восточной Азии Университета Тохоку (Япония) занимается за-
дачами по Северо-Восточной Азии, в том числе и Внутренней Азии.
Поэтому Ваш новый журнал очень интересен и важен для нас. Мы
хотели бы поддерживать Ваш журнал и сотрудничать с Вами. На-
деюсь, что Ваш журнал будет выходить всегда.

С уважением,
Сиотани Масатика,
директор представительства
Университета Тохоку (Япония)

Уважаемые читатели!

Мы рады получить известие о выпуске журнала «Гуманитарные

исследования Внутренней Азии»! Этот регион занимал и занимает
одну из центральных позиций среди наиболее интересных объектов гу-
манитарных исследований. Полагаем, что выпуск журнала по этому
направлению будет способствовать консолидации научных знаний,
обмену опытом и развитию сотрудничества исследователей разных
стран и регионов. Желаем Вашему журналу блестящих публикаций
и ведущего места среди научных изданий!

Виллард Сандерленд,
директор программы по изучению
Европы и России,
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
6
профессор по истории России
при историческом факультете
Университет Цинциннати
 7

От редактора

ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ

Процессы глобализации, интеграции в условиях стирания национальных традиционных

различий стало отличительной чертой современной эпохи. Крушение двуполярного и фор-
мирование многополярного мира, ликвидация авторитарных режимов в ряде стран мира при-
вели к появлению новых вопросов, а изменение местоположения обществоведческой науки,
уход из идеологической сферы научного поиска, обслуживавшей интересы государства, в
реальную – поставило целый ряд вопросов в иную плоскость.
За рубежом в ведущих университетах существуют центры по изучению проблем Внут-
ренней Азии. Нам представляется, что пришло время поставить вопрос о системном иссле-
довании процессов, идущих в странах Внутренней Азии, независимо от государственных
границ. Освещение развития народов, живущих в разных политических системах в составе
крупных государственных образований, таких как КНР и РФ, а также независимого государ-
ства, каким является Монголия, имеет важное научное значение.
Спорность установления границ региона, определяющегося как Внутренняя Азия, про-
слеживается в научных трудах многих исследователей. Более убедительной представляется
позиция профессора Н.В. Абаева, который пишет: «...нередко интегрируется историческая
роль обширного региона, охватывающего всю северную часть «старой» (т.е. традиционной)
Центральной Азии в современном понимании (т.е. Север и Северо-Запад Монголии, Буря-
тии, северную часть современного Синьцзена и Притяньшанье) и практически всю Южную
Сибирь от Алтая до Байкала (а в некоторые эпохи и далее на Восток через Маньчжурию
вплоть до Корейского полуострова). Общность этого региона проявляется по многим парамет-
рам –природно-климатическим, этнографическим, культурно-религиозным, антропологическим,
генетическим, лингвистическим и пр.».1
Нам представляется, что Внутренняя Азия - это территория, объединенная в первую оче-
редь общностью исторической судьбы в связи с природно-климатическими особенностями,
создавшими предпосылки для единой кочевой цивилизации. В современных условиях это
Монголия, АРВМ КНР, Бурятия, Тува, Алтай (объединенные разными государственными
системами). Изучение этого региона в рамках единой темы «Историко-сравнительные иссле-
дования развития монгольских народов в странах с разными типами государственного уст-
ройства» позволило бы выявить общее и особенное в истории этих групп населения, пока-
зать и осветить прогрессивные и регрессивные явления, достоинства и недостатки развития
народов в различных системах – коммунистической, тоталитарной, в условиях независимо-
сти, в рамках крупного демократического государства.

1
Абаев Н.В. Цивилизационная геополитика и этнокультурные традиции народов Центральной Азии и Алтай –
Байкальского региона. – Кызыл, 2006. - С. 20.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
8
Постановка проблемы в таком плане уникальна и напрямую связана с задачей активиза-
ции исследовательской работы в этом регионе. Разработка этой проблемы будет содейство-
вать ускоренному освоению края и пониманию места и роли Внутренней Азии в геополити-
ческом пространстве мировой системы отношений. Несомненно, что это направление будет
постоянно уточняться и дополняться, решение основной задачи должно вестись на уровне
фундаментальных исследований с использованием всего спектра новейших методик сопре-
дельных дисциплин и технических достижений. Формирование новых подходов к освеще-
нию данной проблемы будет означать сохранение наиболее значимых тем, которые разраба-
тывались ранее и органично вписались бы в предполагаемую проблематику, способствуя тем
самым выходу исследований на качественно новый уровень. Наиболее значимые исследова-
ния в области истории Внутренней Азии должны быть направлены на рассмотрение их в
контексте исторических явлений широкого территориального и хронологического плана. Это
позволит ярче высветить как негативные, так и прогрессивные их стороны.
В целом же проведение сравнительных исследований развития монголоязычных и сосед-
ствующих народов на различных этапах истории даст возможность выявить общее и особен-
ное, достоинства и недостатки той или иной социальной системы, позволит осветить дости-
жения и отставания в сфере общественных отношений. Разработка проблем, поставленных в
таком ракурсе предлагаемого научного направления, не должна замыкаться в хронологиче-
ском плане на событиях только недавнего прошлого и ограничиваться чисто историческими
аспектами в традиционном понимании содержания исторической науки. В хронологическом
отношении должна пройти сквозная тема - от древности до современности. Именно поэтому
к разработке данной проблемы должны быть привлечены ученые-гуманитарии, занимаю-
щиеся различными темами, - антропологи, лингвисты, культурологи, религиоведы, демогра-
фы, социологи и т.д. Это, в конечном итоге, даст возможность создать историческую картину
по всему спектру изменений в жизни монгольских и соседствующих этносов.
Успешная разработка предлагаемой тематики «Историко-сравнительные исследова-
ния…» невозможна без изучения окружения монголоязычных этносов, т.е. инонационально-
го окружения, контактов и взаимовлияний в необходимых объемах, диктуемых конкретной
ситуацией исследования. В результате тема выходит на весь Азиатско-Тихоокеанский реги-
он. Известно влияние Тибета на культуру, религию и другие стороны жизни монголов, бурят,
калмыков, алтайцев. То же самое следует сказать о роли Китая в жизни и истории АРВМ. В
северо-западной, северной и северо-восточной частях ареала расселения монгольские наро-
ды с глубокой древности имели самые разнообразные контакты с тюркскими и тунгусо-
маньчжурскими этносами. Огромна роль и влияние России на развитие культуры и историю
Бурятии, Тувы, Алтая, Калмыкии. Цели и задачи темы «Историко-сравнительные исследова-
ния…» дают основание говорить в целом об оригинальности и уникальности предлагаемого
научного направления, о его актуальности и востребованности. Системообразующим ядром
этого направления без сомнения является Монголия. Исходя из этого, монголоведное на-
правление становится основным. Открытая внешняя политика Монголии привела к измене-
нию положения этого государства в системе отношений не только стран Азии и Америки, но
и Европы. Сегодня особое место в системе внешнеэкономических связей Монголии занимает
Германия, которая активно способствует их взаимодействию со всем Европейским союзом.
Благодаря этому Монголия существенно расширила сферу своих международных контактов.
Так, если до 1990-х годов МНР поддерживала связи с 90 странами, то сейчас уже со 140. Это
не замедлило сказаться и на экономическом уровне, и на месте Монголии во Внутренней
Азии.
Без сомнения, что происшедшие изменения в северо-восточной Азии не могли не при-
влечь внимания и России. Сегодня в Улан-Баторе активно развиваются предприниматель-
ские структуры из крупных промышленных центров Сибири. Интерес сибирских бизнесме-
нов продиктован как динамичным развитием страны, так и её широкими международными
связями. Не следует забывать и о геополитическом интересе России во Внутренней Азии ещё
на рубеже XIX-XX вв. Стратегическое значение региона в связи с основными направления-
 9

ми внешней политики возрастало. В конце XIX в. Россия проводила экспансионистскую по-

литику на Дальнем Востоке, претендуя на спорные территории северо-восточной Азии и
усиление влияния в Индокитае. Это шло в разрез с интересами Японии, США и Англии. Эти
страны, претендовавшие на ведущую роль в Азиатско-Тихоокеанском регионе, противостоя-
ли усилению России. Освоение этнографической Бурятии, являющейся связующим звеном
между Монголией, северо-восточным Китаем, Дальним Востоком и Европейской Россией,
являлось первостепенной задачей правительства. Строительство Транссибирской железной
дороги было обусловлено внешнеполитическими задачами, что и подтолкнуло Японию,
США и Англию к активным действиям. Колонизационная политика царского правительства
во Внутренней Азии обусловлена целым комплексом причин, не последнее место среди ко-
торых занимала геополитическая.
Создается впечатление, что история повторяется. В связи с возрастанием значения Внут-
ренней Азии колониальные намерения ведущих стран мира стали явственно прослеживаться.
По мнению одного из ведущих специалистов проф. В. Михеева, «Схема взаимодействия
России с государствами Северо-Восточной Азии могла бы выглядеть следующим образом:
отечественные энергоресурсы, научные технологии и транзитная территория, связывающая
СВА с Европой, в обмен на японские и южно-корейские капиталы, инвестиционное оборудо-
вание, а также китайские продовольствие, текстиль и рабочую силу»1.
Подробно разбирая стратегию экономического развития стран Северо-Восточной Азии,
В. Михеев предлагает ряд серьёзных мероприятий, которые могут изменить положение на
Дальнем Востоке и Забайкалье. Главная идея заключается в изменении подходов к экономи-
ческой политике в восточной части страны, убедительно доказывая, что депрессивные субъ-
екты РФ могут успешно вписаться в новую парадигму движения. Весьма серьёзные планы
развития Северо-Восточной Азии и внимание российского правительства к созданию «сво-
бодной деловой зоны» заставляют искать новые пути решения проблем не только экономи-
ческого характера.
Интерес США к Внутренней Азии как региону, находящемуся между двумя супердержа-
вами - Китаем и Россией, во многом определяется экономическим освоением края. Подтвер-
ждая мнение международных экспертов, хотелось бы отметить, что депрессивное состояние
экономики Бурятии не препятствие для инвестиций транснациональных и отечественных
компаний. Единственным, но очень серьёзным препятствием может стать фактор политиче-
ской нестабильности в связи с появившимися идеями губернизации края, которые могут на-
рушить межэтническое равновесие.
Масштабность и объемность проблемы изучения Внутренней Азии однозначно и неоспо-
римо указывают на то, что оно может быть успешно решено только в процессе объединения
усилий ученых. Это обстоятельство диктует необходимость установления деловых творче-
ских связей с российскими и зарубежными коллегами по всему спектру поднимаемых вопросов.

Митупов К.Б-М., д-р ист. наук, проф.

1
Михеев В. Азиатский регионализм в России // Pro et Contra, т. 7, № 2: Россия в мировой экономике, с. 105.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
10
I. ИСТОРИЯ, КУЛЬТУРА, ЭТНОГРАФИЯ
В.А. Ламин
РЕТРОСПЕКТИВА ПРОЕКТОВ ТРАНСПОРТНЫХ КОРИДОРОВ ЧЕРЕЗ СИБИРЬ
Началом виртуального существования за-
мысла евразийского торгового транзита, в со-
временной терминологии «транспортного ко-
ридора», можно считать вторую половину
XIII в., когда семейство венецианских купцов
Поло трижды прошло из Европы в Азию и
обратно. В результате этих путешествий Мар-
ко Поло подготовил «Книгу о разнообразии
мира», ставшую своего рода руководством по
практике торговли в условиях Азии, справоч-
ником по «коммерческой географии или гео-
графии торговли», одним из первых сочине-
ний в области будущей экономической гео-
графии.
Хронологию реального приближения
средневекового замысла к практическому
осуществлению в современном виде по
Транссибу представляется возможным счи-
тать от русско-китайской чайной торговли, 3/4
объема которой следовали через Сибирь в За-
падную Европу. Несмотря на значительные
перебои и преграды, производные от непосле-
довательной тарифно-пошлинной политики
русского правительства, сибирский чайный
путь упорно пробивал транзитную дорогу. В
его истории было два «звездных часа»: пер-
вый начался в связи с завершением в конце
XVIII в. сооружения Сибирского колесного
тракта до Иркутска и Кяхты, второй – с раз-
витием парового судоходства по сибирским
рекам в середине XIX столетия.
Но развитие мирового океанского парово-
го судоходства нанесло гибельный удар по
российскому евразийскому чайному транзиту.
В последней четверти XIX в., в связи с по-
стройкой Суэцкого канала, китайский рынок
открылся для трансокеанского транзита за-
падноевропейской торговли. В результате
Россия, располагавшая некоторыми экономи-
ко-политическими преимуществами, в част-
2007 / 1
ности в Северном Китае, мгновенно их утра-
тила. Английские промышленные изделия,
аналогичные тем, которыми торговала Россия
с Китаем, оказались качественнее, в более
широком ассортименте, а главное значитель-
но дешевле. В итоге китайская чайная торгов-
ля обратилась к Англии фасадом, а к России
задворками. Россия, уже привыкшая хлебать
чай самоварами, вынуждена была закупать
китайский чай в Западной Европе. Русская
торговля китайским чаем в буквальном смыс-
ле уплыла в Англию.
В этой ситуации русская казна резко из-
меняет таможенный курс. Прежняя меновая
торговля с Китаем (промышленные изделия
на чай) замещается монетарными металлами
и затем денежным эквивалентом. Русским
купцам разрешается иметь в Китае чайные
фабрики. Зона беспошлинной приграничной
торговли чаем расширяется до 50 верст. В
1861 г. с целью поощрения и сохранения
остатков русско-китайской чайной торговли,
по-новому тарифицируются «чайные» на-
правления. На сухопутной границе с Запад-
ной Европой – 35 коп. с фунта, на морской в
Одесском порту – 30 коп., а на азиатской в
Сибири – 15 коп. с фунта. Однако эти экс-
тренные, но, совершенно очевидно, запозда-
лые меры не спасают русскую чайную тор-
говлю в Европе и главное – перспективу ев-
разийского транспортного коридора по
кратчайшему расстоянию через Сибирь, на-
чинавшего обустраиваться соответствую-
щей торговому пути инфраструктурой. Не-
дальновидность таможенной политики, ду-
шившей и обдиравшей чайную торговлю –
«курицу, несущую золотые яйца», и систем-
ная технико-экономическая отсталость Рос-
сии столь же рельефно проявились в хозяй-
ственной практике, последовавшей за со-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
10
оружением Великого Сибирского железно-
дорожного пути.
Во-первых, по вполне справедливому за-
ключению современников, начало строитель-
ства Транссиба запоздало, как минимум, «на
тридцать лет и три года». Этот вывод обосно-
вывался указанием на практику строительства
в северо-американских штатах, которые в
1830 г. располагали железнодорожной линией
длиной 23 км, а в 1860 г. их сетью суммарной
протяженностью 30628 км, т.е. в 1334 раза
большей. Во-вторых, резкой критике подвер-
гались проектные технико-эксплутационные
параметры Транссиба, строившегося в одну
колею с минимумом разъездов по «облегчен-
ным» техническим нормам и требованиям. В-
третьих, в связи с постройкой восточной ли-
нии Транссиба через Северный Китай проро-
чествовалось, что КВЖД, построенная на рус-
ские деньги, будет работать на Китай, а не на
Россию. Как известно, это пророчество оказа-
лось верным. Оправдались также указания на
то, что ввиду «облегченного» строительства
Транссиб, еще до завершения постройки,
придется «штопать и перешивать, как Триш-
кин кафтан».
Парируя эту и подобную критику, С.Ю.
Витте, инициатор постройки Транссиба через
Китай, объективно констатировал, что в Рос-
сии все магистральные железные дороги по-
строены по военно-стратегическим соображе-
ниям и Транссиб не исключение. Позицию
Витте энергично поддерживал Генеральный
штаб. Его специалисты, указывая на возрас-
тающую военную угрозу российским дальне-
восточным территориям со стороны Японии,
категорично требовали как можно быстрее,
чего бы это ни стоило, соединить Владиво-
сток с Россией железнодорожной линией.
Критически настроенной части обществен-
ности противостояли позитивные оценки си-
бирского железнодорожного предприятия.
Оптимистические и подчас неоправданно вос-
торженные представления будущности Сиби-
ри и России после постройки Транссиба, по-
жалуй, даже доминировали. Так один из пат-
риотов Транссиба, выражая широко бытовав-
шую позицию, прогнозировал, что через 100
лет под воздействием железнодорожного со-
общения население Сибири достигнет 200
млн человек, а уровень ее промышленного
развития превзойдет индустриальные Северо-
Американские Соединенные Штаты. Другие
конструкторы блистательной перспективы
2007 / 1
утверждали, что в результате транспортной
связи тихоокеанской Азии с Европой по крат-
чайшему расстоянию судоходство по Суэц-
кому каналу прекратится, а акционеры Па-
намского канала разорятся, так и не построив
его. Столь же воодушевленно рисовались
экономико-политические и стратегические
позитивы постройки восточной линии через
Маньчжурию. По заключению специалистов,
состоявших главным образом в штате Гене-
рального Штаба, КВЖД вместе с Юго-
Восточной китайской железной дорогой
(ЮВЖД) и Порт-Артуром открывала выход к
теплым морям и обеспечивала защиту и безо-
пасность дальневосточных владений России
на дальних подступах к ним.
«Поворот» Транссиба в Маньчжурию ока-
зался неожиданным и для зарубежной поли-
тической и деловой общественности и не на
шутку всполошил обозревателей, экспертов и
аналитиков в западноевропейских странах, в
США и Японии. Один из них, близкий к пра-
вительственным кругам Великобритании, пи-
сал, что пока Сибирский железнодорожный
путь направлялся к замерзающему порту Вла-
дивостока вдоль Амура, он не представлял
серьезной угрозы интересам Англии. Но в
итоге нового направления Россия может стать
гегемоном евразийских транспортных комму-
никаций. Аналогичная реакция последовала
из Японии, в прессе которой обсуждались
различные варианты нейтрализации вероят-
ной узурпации Россией китайского рынка и ее
транспортной монополии на евразийских тор-
говых коммуникациях. В качестве одного из
способов противодействия русской транс-
портно-экономической экспансии предлага-
лось в форсированном темпе построить же-
лезнодорожную магистраль, проходящую
южнее границ России на соединение с евро-
пейской сетью в районе Дарданелл. В США
декларировалась идея сооружения «кругозем-
ной железнодорожной магистрали», предна-
значавшейся для того, чтобы «убить» все воз-
можные достоинства русского трансгранич-
ного железнодорожного предприятия.
Алармистский всплеск зарубежных контрмер,
направленных против русского железнодорож-
ного строительства в Азии, миновал раньше,
чем завершилось сооружение Транссиба.
Опыт работы построенной к 1897 г. западно-
сибирской линии от Челябинска до ст. Обь, на
которой сразу же образовались колоссальные
заторы грузов, ожидающих транспортировки
В.А. Ламин. Ретроспектива проектов транспортных коридоров через Сибирь
до полугода и больше, свидетельствовал, что
Транссиб не составит реальной конкуренции
трансокеанским трассам европейской торгов-
ли в Азии. Последовавшая через семь лет рус-
ско-японская война показала, что технико-
эксплуатационные параметры Транссиба явно
недостаточны и для обеспечения безопасно-
сти военно-стратегических позиций России на
Дальнем Востоке.
В 1907 г. принимается решение о постройке
Амурской линии из района Читы на связь с Вла-
дивостоком по собственной территории. Но её
сооружение затягивается почти на десятилетие.
Лишь с началом Первой мировой войны строи-
тельство форсируется с тем, чтобы обеспечить
транспортировку военных грузов, поступавших
по тихоокеанским трассам из США и Канады во
Владивосток, и ликвидировать сбои в перевозках
В советский период отечественной исто-
рии ввиду явной и подчас агрессивной внеш-
неполитической и экономической блокады
страны практика железнодорожного строи-
тельства в азиатской части СССР подчиняет-
ся, преимущественно, решению насущных
задач промышленного развития Сибири и
обеспечения безопасности в условиях враж-
дебного окружения. Но в идеологии проектов
перспективного начертания железнодорожной
сети в Сибири присутствуют и элементы
прежних несостоявшихся экономико-
стратегических конструкций.
Так, выдвигавшиеся вплоть до Первой ми-
ровой войны инициативы строительства Рус-
ской тихоокеанской ж.д. магистрали и Вели-
кого северного железнодорожного пути
(ВСП) трансформируются в проект БАМа,
одна из целей которого обосновывается его
возможным перспективным значением в за-
воевании азиатско-тихоокеанского рынка за
счет торговли продукцией, производной от
широкого спектра природных ресурсов Сиби-
ри. Возобновляется дискуссия по проблеме
создания прямого железнодорожного выхода
из Сибири к Архангельскому и Мурманскому
портам или к Евразийскому океанскому пор-
ту, который предлагается к постройке в одной
из подходящих для этого бухт к западу от
Карских ворот. Обсуждаются возможности
сверхмагистрализации Сибири, т.е. сооруже-
ния нескольких широтных линий, параллель-
ных Транссибу и проходящих к югу и к севе-
ру от него. После Великой Отечественной
войны начинается сооружение Полярной ма-
гистрали как одной из составляющих концеп-
ции магистрализации Сибири. Но в 1953 г. её
11
строительство останавливается и в после-
дующем концепция магистрализации Сибири
реализуется постройкой Средне- и Южно-
сибирской железнодорожных линий.
В советское время «первозданный» Транс-
сиб находится в процессе постоянной рекон-
струкции и модернизации, создается система
линий, преимущественно к северу от него к
концентрациям природных ресурсов, в на-
правлении среднеазиатских республик и в
Монголию. После войны возвращается в со-
вместную эксплуатацию КВЖД и восстанав-
ливается аренда Порт-Артура. Строится же-
лезная дорога «Дружба», открывающая выход
из Китая в Европу через территорию СССР.
СССР и КНР, несмотря на идеологические
разночтения между ними и даже конфликт-
ную ситуацию, так называемыми западными
демократиями воспринимаются как нечто од-
нокоренное.
В 1960-е годы азиатско-тихоокеанские
страны вступили в фазу экономического рос-
та, беспрецедентного в их прошлом развитии.
Аналогичным образом наращивались товаро-
производящие мощности в западноевропей-
ских странах. К рубежу 1970 – 1980-х гг. в
Европе и Азии грузопредъявление морским
перевозчикам, обслуживающим евразийскую
торговлю, обнаружило тенденции, указывав-
шие на необходимость скорейшего наращива-
ния тоннажа торгового флота или подключе-
ния к перевозочному процессу альтернатив-
ных транспортных коммуникаций. В этой си-
туации, продиктованной новыми объемами и
перспективами мировой торговли, в которой
азиатско-тихоокеанский регион стал не толь-
ко, как прежде, покупателем, но и производи-
телем, и продавцом широкого спектра быстро
нарастающих объемов промышленных това-
ров, политические деятели по обеим сторонам
холодной войны вынуждены были смотреть в
будущее поверх ее штыков.
Императивы, под воздействием которых в
1980-х годах случилась достаточно неожи-
данная реанимация казалось навсегда утра-
ченной возможности использования Трансси-
ба в качестве транспортной коммуникации
между западом и востоком Евразийского кон-
тинента, определялись двумя группами фак-
торов. С одной стороны, объективными, гео-
графическими реально существующими и не-
изменными, с другой – переменными и трудно
предсказуемыми, производными от междуна-
родной и региональной политической и эко-
номической конъюнктуры, военно-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
12
стратегических концепций и политики за-
падной демократической экспансии до повер-
гающих мир в панику актов терроризма.
К первой группе могут быть отнесены:
а) географический факт, что расстояние
между западом и востоком Евразийского кон-
тинента значительно короче, чем действую-
щие океанские коммуникации;
б) реальность более чем 100-летнего суще-
ствования Транссиба, связывающего Европу и
Азию по кратчайшему расстоянию;
в) формирование во второй половине
XX в. в АТР нового экономического центра
мирового масштаба. Его возникновение в се-
редине XIX в. прогнозировал А.И. Герцен,
называвший этот регион «тихоокеанским сре-
диземноморьем будущего»;
г) очевидность того, что азиатский и евро-
пейский центры мировой экономики не могут
эффективно развиваться без масштабного то-
варообмена между собой.
Эти и некоторые другие объективные реа-
лии являются основанием для построения
конструкций евразийского транзита через
территорию России.
Вторая отличается большим числом и
многообразием, преимущественно, негатив-
ных проявлений и их деструктивных послед-
ствий.
В качестве одного из них, наиболее мас-
штабного, негативные последствия которого
еще далеко не исчерпаны, можно назвать раз-
вал СССР. С сегодняшней политической кар-
той бывших пространств СССР и сферы его
экономико-политического влияния, которые
достаточно близко повторяют аналогичные
параметры Российской империи, современная
Россия не может однозначно рассчитывать на
извлечение выгод из своего географического
положения между берегами Атлантического и
Тихого океанов. Европейская часть сжата до
пределов, близких к временам первого мос-
ковского царя Ивана Грозного. Относительно
самостоятельный выход в Западную Европу
кажется возможным только по дну Балтий-
ского моря. За все другие приходится платить,
а то в любой момент захлопнутся.
В азиатской части прежнего СССР быв-
шие союзные республики демонстрируют ло-
яльность к остаткам российской державности.
Однако на срезе железнодорожных коммуни-
каций, потенциал которых, прямо или опо-
средовано, мог эксплуатироваться в целях
эффективной организации и деятельности ев-
разийского транспортного коридора, про-
2007 / 1
изошли крупные потери. Южно-сибирская и
Средне-сибирская железнодорожные линии и
часть «первозданной» трассы Транссиба ока-
зались на территории дружественного, но
другого государства. Независимой от внеш-
неполитической конъюнктуры на западно-
сибирском, наиболее нагруженном участке
евразийского коридора осталась только Омск
– Тюменская линия
По сравнению с 1980-и гг., когда стави-
лись первые опыты международных контей-
нерных перевозок через территорию СССР,
затруднившие движение внутренних грузов,
сегодняшние условия для извлечения ренты
из «выгодного» географического положения
России изменились отнюдь не в благоприят-
ную для нее сторону. Однако гальванизация
грандиозного замысла продолжается до степени
самоослепляющего блеска перспективы. По-
добный «пиар» уже имел место во времена
проектирования и строительства Транссиба,
но Суэцкий и Панамский каналы эксплуати-
руются на пределе пропускных способностей,
а Транссиб так и не стал, несмотря на все дос-
тоинства кратчайшего расстояния, торной до-
рогой между Европой и Азией.
Правомерно также констатировать, что
Транссиб в первые полтора десятилетия сво-
его существования хотя и провалился в роли
ведущего фактора в сценарии завоевания мо-
нопольного положения в системе евразийских
коммуникаций, но революционным образом
воздействовал на рост демографического по-
тенциала Сибири. За первые полтора десяти-
летия транспортной и сопутствовавшей ей
иной «живительной» деятельности Транссиба
численность населения Сибири за счет меха-
нического прироста увеличилась почти на 3
млн человек. Можно спорить, что было ра-
зумнее и дальновиднее: «накачивать» Сибирь
населением, создавая условия для достойной
жизни, или во что бы то ни стало добиваться
меркантильных выгод от воплощения замысла
превращения Транссиба в международную
евразийскую коммуникацию.
В начале XX в. предпочтение было отдано
сценарию, в котором Транссибу прописыва-
лась в первую очередь, как тогда образно оп-
ределяли, роль станового хребта экономиче-
ской будущности России. Наряду с динамич-
ным ростом, преимущественно, аграрного на-
селения Транссиб возбудил энергию торгово-
предпринимательской деятельности в Сибири.
Накануне Первой мировой войны крупные
сибирские торгово-предпринимательские
В.А. Ламин. Ретроспектива проектов транспортных коридоров через Сибирь
фирмы имели свои филиалы и представитель-
ства в европейской части страны, в том числе
в обеих столицах, а также за рубежом. Про-
мышленный капитал Евророссии, вопреки
надеждам правительства, не пошел в Сибирь,
а директивные структуры очень робко и нена-
стойчиво подвигали его в этом направлении.
Сегодняшняя экономическая политика и
практика действуют как и прежде. Вновь сто-
личные финансово-промышленные группи-
ровки поглощают промышленные предпри-
ятия Сибири, превращают их в региональные
филиалы и полностью подчиняют своим инте-
ресам и приоритетам.
Благодаря действовавшему после Ок-
тябрьской революции мобилизационному
регламенту преодоления системной технико-
экономической отсталости России в целом, и
Сибири в частности, Транссиб мощнее, чем
это предполагалось инициаторами его соору-
жения, воздействовал на рост экономического
потенциала территорий за Уралом. Население
Сибири, правда, не достигло фантастической
величины в 200 млн чел., но более здравые
предположения о формировании в сфере эко-
номического воздействия Транссиба крепкого
промышленного пояса вполне оправдались.
Потенциал этого опорного этажа комплексно-
го хозяйственного развития Сибири, создан-
ного в условиях плановой социалистической
экономики, представлялся достаточным, что-
бы, основываясь на нем, приступить к фрон-
тальному и энергичному движению на Север.
Иначе говоря, для обеспечения экономиче-
ской и демографической безопасности нет
более актуальной и одновременно перспек-
тивной цели, чем железнодорожная магистра-
лизация Сибири по одной из северосибирских
трасс. Оппоненты этого курса нового желез-
нодорожного строительства в Сибири обычно
указывают в своих возражениях на низкую
населенность северных территорий и «непри-
емлемо» высокую стоимость транспортного
строительства за пределами экономической
зоны Транссиба. Этот контраргумент, бес-
спорно, имеет объективные основания, но он
имеет также, как говорится, «длинную боро-
ду». Силой его доказательности оперировали
противники сооружения Транссиба, указы-
вавшие, что затраты более чем миллиарда зо-
лотых рублей на строительство железной до-
роги по территории, на которой численность
населения меньше 7 млн чел., недопустимая
роскошь. Более высокая математика реальных
процессов опрокинула эти элементарные
13
арифметические, меркантильные расчеты. За
три с лишним столетия после похода Ермака
население Сибири достигло величины в 7 млн
чел., а за 80 лет после постройки Транссиба
увеличилось в пять раз. Т.е. прогресс дорого
стоит, но тот, кто на нем «экономит», сходит
на обочину дороги в будущее.
Промышленный и аграрный этаж, сло-
жившийся на основе Транссиба, при опреде-
ленных условиях открывает возможность раз-
работки и реализации новой стратегии и
практики хозяйственного движения на Север.
Прежде, до постройки Транссиба, Сибирь ос-
ваивалась по направлению с запада на восток,
силовые линии экономики, источники демо-
графического и хозяйственного развития Си-
бири находились в европейской части страны.
В настоящее время существуют векторы, ис-
ходящие от экономического потенциала в зо-
не Транссиба, сложение которых с традици-
онными направленными из центра страны
обеспечивает прежде небывалые возможности
освоения природных богатств северных про-
странств Сибири.
На рубеже XIX-XX вв. проблемы эконо-
мической, транспортной, демографической и
политической безопасности России и ее при-
сутствия в Сибири были в основном разрешены
постройкой Транссиба. Железнодорожное
строительство в России в конце XIX в. пред-
ставлялось и действительно являлось одним
из магистральных направлений технико-
экономического прогресса и следующих из
него более высоких возможностей обеспече-
ния экономической, демографической и тер-
риториальной безопасности.
В настоящее время безусловным считает-
ся: эффективность главных составляющих
государственно-политической безопасности,
т.е. технико-экономического и социального
прогресса, полностью или определяющим об-
разом зависит от так называемых высоких
технологий. В соответствии с этой концепци-
ей декларируется необходимость сосредото-
чения максимальных средств и усилий на
обеспечение масштабного, глубокого, быст-
рого и реального прорыва страны в область
высоких технологий. Причины и мотивы,
диктующие «генеральный курс» на овладение
высокими технологиями, достаточно очевид-
ны. Во-первых, как показывает зарубежный
опыт и его результаты, основанные на науч-
ных достижениях, высоких технологиях, они
реально являются своеобразным стартом
подъема на новую орбиту технико-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
14
экономического, общественного и социо-
культурного прогресса. Во-вторых, Россия
опять оказалась далеко не впереди всех и да-
же не среди передовых на траектории к высо-
ким технологиям. Поэтому актуальность и
перспективное значение курса на высокие
технологии представляется бесспорной.
Но Россия «своеобразная» страна, а по таким
параметрам, как площадь территории, география
транспортной системы, уровень регионального
развития экономического потенциала и центра-
лизации капитала в столицах – страна уникаль-
ная. Площадь оставшихся пространств после раз-
вала СССР беспримерная, но на них, за исключе-
нием подстоличных регионов, скорее пусто, чем
густо. Россия близко уже к половине тысячи лет
владеет Сибирью и все это время рациональное,
энергичное хозяйственное освоение её про-
странств и демографическое развитие отягощает-
ся экономической политикой и практикой, кото-
рые обращаются лицом к Сибири лишь в перио-
ды кризисных ситуаций в Европейской России.
В настоящее время прорыв из технико-
экономического застоя намечается курсом на
приоритеты высоких технологий. Примени-
тельно к транспортным средствам и сообще-
ниям воплощение этих приоритетов обещает
приращение скорости перемещения грузов и
пассажиров, но, вероятно, только в границах
исторически сложившейся, реально дейст-
вующей системы транспортных коммуника-
ций. За её пределами на пространствах Сиби-
ри к северу от 100-летнего Транссиба «самые
высокие» технологии без масштабного желез-
но- и – автодорожного строительство будут
ниже горных преград или утонут в таежных
марях, кроме, может быть, воздушных сооб-
щений, которые могут поддерживать искусст-
венное дыхание экономико-демографических
локалитетов, но ввиду высокой стоимости не
способны обеспечить их экономически эф-
фективное устойчивое развитие.
2007 / 1
Несмотря на изобретательность инженер-
ной мысли, в сегодняшнем и перспективном
арсенале транспортных средств не видно кон-
струкции превосходящей экономические и
технико-эксплуатационные характеристики
железнодорожного локомотива, автомобиля
или океанского корабля.
Ни одно государство в мире не владеет
территорией, которая бы подобно Сибири в
составе России спасала её от внешних и внут-
ренних угроз и реальных опасностей. Эта
ключевая роль Сибири в принципе признает-
ся, по меньшей мере, почти 200 последних
лет. Так, в 1812 г., когда Наполеон находился
в опустевшей Москве и предлагал мир, Алек-
сандр I отвечал ему: «Мира не подпишу, а уе-
ду в Тобольск и оттуда буду продолжать
борьбу!» Больше 100 лет спустя, во время Ве-
ликой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.
новый претендент на мировое господство со-
бирался «загнать» русских за Урал. В ответ
СССР форсированно и масштабно создал ин-
дустрию за Уралом, чтобы не оказаться толь-
ко в Азии навсегда. В настоящее время «ос-
таткам» бывшей российской империи и СССР
никто не угрожает прямолинейной агрессией.
Но в Европе нас по-прежнему не считают
своими, а в Азии считают чужими. История
попыток создания транспортного коридора
между «не своими и чужими» через Сибирь
наглядно свидетельствует о зыбкости «кори-
дорной» конструкции экономического разви-
тия Сибири. Реальная экономическая практи-
ка серьезно поправила научно-теоретическое
обоснование сооружения Транссиба. И это
дает основание полагать, что концепции,
предписывающие сооружение трансгранич-
ных коридоров – между Тихим и Атлантиче-
ским океанами, а Сибири – статус своеобраз-
ной Панамы, не согласуются с приоритетами
экономической перспективы пространств за
Уралом.
А.С. Железняков. Монгольская геополитика и фактор России (по данным социологического опроса) 15
А.С. Железняков

МОНГОЛЬСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА И ФАКТОР РОССИИ

(ПО ДАННЫМ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ОПРОСА)
1

Статья подготовлена в рамках гранта РГНФ и МинОКН Монголии 2007 г., №07-03-92201a/G. Политические и
социальные трансформации России и Монголии в глобальном контексте (сравнительный анализ)

В последнее время ученые-обществоведы патронажем президента страны и являются сво-

Монголии часто становятся организаторами
научных и научно-практических форумов,
конференций, выставок и встреч, на которых
поднимаются темы развития ситуации в ре-
гионе, где Монголия является, как единствен-
ная суверенная страна, политическим цен-
тром, - во Внутренней Азии. Обсуждение
данной проблематики не может не затраги-
вать интересы соседей Монголии, чьи погра-
ничные районы входят в состав Внутренней
Азии - крупнейших субъектов мировой поли-
тики - России и Китая. Тем самым мероприя-
тия, инициированные монгольскими учены-
ми, становятся творческими лабораториями, в
которых формируется оригинальный взгляд
на развитие геополитической составляющей
событий на стыке границ Российской Федера-
ции, Китайской Народной Республики и Мон-
голии. Но эти развернувшиеся в Монголии
фундаментальные дискуссии на потенциально
весьма острые и важные региональные темы
освещаются очень слабо в международных
средствах массовой информации, практически
только в сообщениях Монгольского теле-
графного агентства МОНЦАМЭ. Мировые
информационные агентства в таких «прорыв-
ных» мероприятиях, организуемых учеными
небольшого государства в центре Азиатского
материка, не видят особых новостных собы-
тий и предпочитают вообще обходить данные
мероприятия молчанием, нежели давать о них
даже краткую информацию. Видимо, по кри-
териям мировых информационных агентств
еще не подошло время для попадания Монго-
лии в первые строки новостных лент: в дан-
ной стране все тихо, она не превратилась в
«яблоко раздора» крупных мировых игроков,
а страсти кипят только в среде интеллекту-
альной элиты. Как говорится: «Отсутствие
новостей – хорошая новость».
Вместе с тем сам факт игнорирования
важных событий интеллектуальной жизни,
происходящих в Монголии, со стороны ми-
рового рынка информационных услуг гово-
рит о явной недооценке международного значе-
ния мероприятий, которые часто находятся под
его рода полигоном для теоретической обкатки
будущих важнейших внешнеполитических ини-
циатив, а по сути, всей геополитики Монголии.
В прошлом инициативы обитателей степей
Монголии всегда изменяли привычный рас-
клад сил в регионе и разрушали все планы
соседей. Со времен великих кочевых империй
древности известно, что инициативы, исхо-
дящие от небольших государств Внутренней
Азии, имеют особенность вести к явлениям
всемирно-исторического масштаба. И в ХХ
веке эти инициативы подспудно и часто не-
зримо входили в ткань судьбоносных явлений
и событий международной политики. История
Монголии этого периода стала даже органи-
ческой частью поистине драматической исто-
рии глобального масштаба – истории созда-
ния и крушения гигантского коммунистиче-
ского блока в Евразии, причем Монголия вы-
ступила важнейшим инициатором и главным
геополитическим плацдармом советско-
китайского альянса еще задолго до начала его
формирования (1).
Субъектом мировой политики Монголия в
ХХ веке становилась благодаря тому, что ее
инициативы, выработанные на базе собствен-
ных материальных и интеллектуальных ре-
сурсов, либо изначально спонсировались из-
вне, либо превращались в предмет присталь-
ного интереса глав великих держав, ведущих
идеологов, пытавшихся дать этим инициати-
вам свою трактовку и «нужное исполнение».
В «именной указатель» здесь попадают и ли-
деры крупнейших государств, в частности,
основатель Советского государства Ленин,
его преемник Сталин, президент США Руз-
вельт, китайские руководители Сунь Ятсен,
Чан Кайши, Мао Дзедун, и авторы доктрин
переустройства мира, в частности, опять-таки
Ленин уже как идеолог международного ком-
мунистического движения, а также председа-
тель Исполкома Коминтерна Бухарин, пре-
мьер-министр Японии Танака, и такие «прак-
тические» деятели, как атаман Семенов, барон
Унгерн, генералы Чжан Цзолинь, Фын Юйсян
и др. Постоянным спонсором монгольских
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
16
инициатив в ХХ веке вплоть до начала по-
следнего десятилетия была Россия при всех
режимах.
Традиционной реакцией России на мон-
гольские инициативы всегда было стремление
превратить их в продолжение своей собствен-
ной политики и уже в «заданный урок» для
Монголии. В роли «учителей, задающих уро-
ки на дом», выступали в разное время прави-
тельства Российской империи, Колчака, Со-
ветской России. Превращение инициативы
«ученика» (скажем, монгольская инициатива
1911 г. по обретению независимости своей
страны от Китая) в «заданный урок» (скажем,
в предмет российско-китайско-монгольского
соглашения в Кяхте в 1915 г., а затем в 1945 г.
в Ялте – в предмет переговоров глав великих
держав) означало многократное усиление
этой инициативы и ее претворение в жизнь в
форме, соответствующей интересам спонсора.
Поэтому проблема спонсорства в российско-
монгольских отношениях имеет особый отте-
нок: следует говорить не только о диктате в
Монголии интересов Российской империи,
Коминтерна и СССР, но и о том, что с первого
и до начала последнего десятилетия ХХ века
монгольские инициативы аккумулировались в
политике России, которая несла основную
тяжесть забот по их реализации и междуна-
родному урегулированию (начиная с первых
шагов создания монгольского государства до
его полного международного признания).
Нынешняя же ситуация уникальна. Россия
уже не является спонсором подготовительных
мероприятий для выработки монгольских
инициатив и вообще в данной ситуации еди-
ноличным спонсором теоретической обкатки
внешней политики Монголии не может вы-
ступить ни одно государство мира без того,
чтобы не заронить подозрения у соседей в по-
пытке нарушить расклад сил в регионе в свою
пользу. Отсюда и соответствующая молчали-
вая реакция мировых информационных
агентств на проявленные в Монголии инициа-
тивы ученых теоретически обосновать укреп-
ление позиций своей страны на международ-
ном и региональном уровнях. Это напоминает
заминку в момент «обнаружения новых об-
стоятельств». Видимо, мировому сообществу
еще только предстоит привыкать к тому, что-
бы не рассматривать за спиной готовящихся
монгольских внешнеполитических инициатив
какую-нибудь чужую волю.
Для России этот процесс привыкания сло-
жен и противоречив, поскольку обременен
2007 / 1
фантомными ощущениями. Еще сравнительно
недавно, до развала СССР, Монголия в глазах
миллионов россиян была не просто географи-
чески близким соседом, но и олицетворяла
политический феномен «младшего брата»,
прозванного неофициально «16-й союзной
советской республикой». Теперь же отноше-
ния России и Монголии динамично развива-
ются, но развиваются на совершенно новой
основе, после резкого обвала прежних отно-
шений. Участие России в монгольских делах
осталось, тем не менее, многогранным, но уже
не единоличным, и дополняется разнообраз-
ными формами сопричастности к нуждам
Монголии США, Канады, стран Евросоюза,
Китая, Японии, Кореи и др. Помимо стран-
доноров, Монголия получила доступ к помо-
щи со стороны крупных международных фи-
нансовых институтов.
Ситуация получения Монголией западных
консультаций в корне отличается, скажем, от
ситуации, когда страна, пытаясь в начале
1960-х гг. строить у себя города, развивать
промышленность и социальную инфраструк-
туру, всю подготовку к международной инте-
грации в рамках СЭВ сводила к консультаци-
ям с партийно-политическим руководством
СССР (2). Многим российским аналитикам
трудно избавиться от горького осадка при
ощущении, что ныне Монголию, вступившую
в новый виток экономической интеграции,
консультируют другие, но не Россия.
Отсюда и возникает вакуум в центральных
СМИ России при освещении новых инициа-
тив монгольских обществоведов, в частности,
собиравшегося уже два раза – в феврале 2006
г. и августе 2007 г. - Улан-Баторского Фору-
ма стран Восточной Азии. Единственным от-
кликом в периферийных информационных
агентствах России (центральные просто про-
игнорировали) была не вполне корректная
оценка этого мероприятия в заметке Забай-
кальского информационного агентства под
заголовком «Соседняя с Читинской областью
Монголия заявляет, что хочет занять свою по-
зицию в Северо-восточной Азии». В стремле-
нии Форума «активизировать диалоги и ис-
следовательские работы по вопросу более
глубокого участия Монголии в процессе ин-
теграции Северо-восточной Азии и Восточ-
ной Азии и по оказанию поддержки углубле-
нию взаимопонимания и доверия между ази-
атскими нациями» обозреватели «Забинфо»
обнаружили крепкий «душок» панмонголизма
(3).
А.С. Железняков. Монгольская геополитика и фактор России (по данным социологического опроса)
Эти ощущения, повторяю, связаны всего
лишь с трудностями привыкания к новому
статусу Монголии на международной арене.
Думаю, не меньшей загадкой кухня подготов-
ки внешнеполитических инициатив Монголии
представляется в глазах аналитиков КНР,
США, Японии и других стран.
Со всеми странами, включая Россию, инте-
грационные отношения у новой Монголии начи-
наются, практически, с нулевой отметки. Монго-
лия пытается играть сольную партию, самой оп-
ределять: к кому и с какими вопросами ей следу-
ет обращаться. Здесь есть свои взлеты и падения,
надежды и разочарования (4). И именно в дан-
ных обстоятельствах соучастие России в мон-
гольских делах может оказаться незаменимым.
Ведь Россию и Монголию связывает богатая ис-
тория всесторонних взаимоотношений, во мно-
гом общий теоретический багаж аналитиков,
цивилизационная близость стран.
Об этом свидетельствуют эксклюзивные
материалы, любезно предоставленные нам
президентом НПО «Российский фонд» (Мон-
голия) Чрезвычайным и Полномочным по-
слом Монголии в Российской Федерации Л.
Хангаем. Ниже приводится анализ этих мате-
риалов, которые освещают ключевые момен-
ты отношения населения столицы Монголии –
города Улан-Батора - к России.
По заказу НПО «Российский фонд» (Мон-
голия) Улан-Баторский центр изучения об-
щественного мнения «Сант Марал фонд» про-
вел социологический опрос, приуроченный к
Дням монголо-российской дружбы. Центр
имеет более чем 12-летний опыт проведения
социологических опросов (в год проводится
от 2 до 4 опросов, результаты которых публи-
куются в печати).
Выборка оказалась достаточно представи-
тельной, отражающей приблизительную по-
ловозрастную структуру столичных жителей,
их различия по критериям образования и за-
нятости. Опрос охватил 860 человек из всех
столичных районов. 40,6% респондентов со-
ставили мужчины, 59,4% - женщины. По воз-
расту респонденты делятся на следующие
группы: 25,8% - от 18 до 24 лет, 16,3% - от 25
до 29 лет, 23,4% - от 30 до 39 лет, 17,6% - от
40 до 49 лет, 8,4% - от 50 до 59 лет, 8,6% - от
60 лет и выше. По уровню образования опро-
шенные распределились следующим образом:
не имеющие образования – 1,5%, с начальным
и неоконченным средним – 16,4%, со средним
– 32,0%, со средним специальным – 12,8%, с
высшим – 37,3%. По занятости: работающие
17
по найму – 35,9%, по договору – 11,6%, ста-
жеры – 1,4%, безработные - 12,8%, домохо-
зяйки – 8,1, пенсионеры – 11,6%, военные –
0,6%, учащиеся- 17,0%, скотоводы – 0,3%, не
определились с ответом – 1,6%.
Хорошую и удовлетворительную оценку
своим знаниям русского языка дали свыше
половины респондентов - 50,1% (13,3% - хо-
рошую, 36,8% - удовлетворительную). Еще
21,6% оценили свои знания русского языка
как слабые. Т.е. почти ¾ столичных жителей
знают в той или иной мере русский язык. По-
бывали в СССР или нынешней России 37,0%
опрошенных. Видимо, со всем этим связана
высокая популярность российских телекана-
лов, книг, газет, журналов среди респонден-
тов – свыше половины из них (57,6%) смотрит
телепередачи, транслирующиеся из России,
почти четверть (24,5%) читает российскую
печатную продукцию.
Было проведено обследование отношения
респондентов к распространению печатной
продукции из России на территории Монго-
лии через сеть специализированных магази-
нов и библиотек: за развитие этой сети выска-
зались 89,2% опрошенных. Здесь явно обна-
руживается уважительное отношение к пе-
чатной продукции России даже среди тех, кто
не может или не собирается быть потребите-
лем этой продукции. Еще более высокой ока-
залась доля респондентов, считающих, что
нужно преподавать русский язык в средних
школах – 93,3%, что монгольской молодежи
необходимо знание русского языка – 94,8%,
что в стране нужны школы с преподаванием
на русском языке - 95,9%, что нужно направ-
лять студентов в Россию – 98,5%.
Опрос показал, как жители столицы ощу-
щают нынешнее состояние монголо-
российских отношений. Отличным его назва-
ли 7,7%, хорошим – 25,4%, удовлетворитель-
ным – 47,0%, неважным – 16,6%, плохим –
3,3% респондентов. При этом 35,1% считают,
что за последние пять лет эти отношения
улучшились, 28,0% - остались прежними,
24,7% - ухудшились, и 12,2% затруднились с
ответом.
Концентрированным выражением отно-
шения респондентов к России выглядят их
ответы на вопрос о том, какие сильные и сла-
бые стороны они видят в направлении студен-
тов на учебу в Россию. Среди сильных сторон
отмечены, прежде всего, высокое качество
обучения в российских вузах (38,4%), бли-
зость монголов к русскому языку и культуре
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
18
(29,6%), комфортность пребывания в друже-
ской стране (11,8%), причем территориально
близкой (10,0%) и культурно развитой (6,4%),
населенной близкими по духу людьми (3,8%).
В качестве слабых участков отмечены про-
блемы, связанные с распространением в Рос-
сии пьянства (23,4%), дороговизной (31,8%),
недостаточной безопасностью (25,2%), поряд-
ками (7,5%), визовым режимом (0,9%), иска-
женной информацией (7,5%), характером лю-
дей (1,9%), несовместимостью с нуждами
Монголии (1,9%).
Более конкретно в этом плане прозвучал
вопрос о том, как экономическое и политиче-
ское участие России в делах Монголии отра-
жается на ее экономике. Позитивно оценили
роль России 41,0% респондентов, негативно –
10,8%, затруднились с ответом – 48,2%. При
этом выгоду от монголо-российского сотруд-
ничества на комбинате «Эрдэнет» оценили
как очень большую 12,1% респондентов, как
большую – 60,5%, как мизерную – 18,3%.
9,1% не увидели никакой выгоды. В пользу
участия России в разработке в Монголии
стратегических месторождений в Таван
2007 / 1
Толгой, Оюу Толгой и других, высказались
65,0% опрошенных, против – 35,0%. При-
оритеты в сотрудничестве с Россией по от-
раслям респонденты выстроили в следую-
щем порядке: образование, медицина, гор-
норудная отрасль, сельское хозяйство, обо-
рона, производство, торговля, дорожное
строительство и транспорт.
Наконец, в анкете присутствовал и такой
вопрос: «До 1993 г. в договорах о дружбе и
взаимной помощи между Россией и Монголи-
ей присутствовал пункт о гарантиях России в
вопросе поддержания суверенитета Монго-
лии. Следует ли, на Ваш взгляд, заключить
между нашими странами в современных ус-
ловиях стратегический договор подобного
рода?». Почти половина опрошенных на этот
вопрос не ответила, позитивно ответили
39,8% (т.е. 80,9% ответивших), негативно –
9,4% (т.е. 19,1% ответивших).
Результаты опроса наглядно свидетельст-
вуют о высоком авторитете России и всего
русского в Монголии, о существующих среди
населения надеждах на укрепление сотрудни-
чества двух стран.

1. См. об этом подробнее: Железняков А.С. Рождение монгольского коммунизма:

1920 год // Вестник Московского университета. Сер. 13: Востоковедение. - 2000. -
№1. - С. 46-63.
2. Более подробно об этом см.: Железняков А.С. Размышления о внешней политике
Монголии в ХХ веке // Вестник Евразии. - 2002. - №2 (17). - С. 164-183.
3. Этот вывод ими был подкреплен указанием на то, что главные спонсоры Форума на-
ходятся в Японии. http://zabinfo.ru/modules.php?op=modload&name=News&file= ar-
ticle&sid =15306
4. О недавних резких конфликтах интересов (в связи с ранее данными, высокими, и ны-
нешними, резко обрушившимися, оценками западных экспертов гарантий стабильно-
сти монгольской экономики) см.: Железняков А.С. Монголия и соседи: особенности
взаимовосприятия // Россия – Монголия 2007. Развитие социально-экономического
сотрудничества двух стран: сб.докл. конф. - М.: Российская академия государственной
службы, 2007. - С. 53-59.

С. Д. Серебряный

ЛЕВ ТОЛСТОЙ И БУДДИЗМ1

Тема «Лев Толстой и буддизм» – велика,
многообразна и пока что мало разработана.
Причины ее малой разработанности вполне
понятны. Сколько-нибудь серьезное исследо-
вание данной темы требует эрудиции в двух
études bouddhiques) (2), с другой. Совмещение
этих двух типов эрудиции в одном ученом
довольно далеких друг от друга областях зна-
ния: в «толстоведении» (и русистике в це-
лом), с одной стороны, и в том, что по-
немецки называется Buddhismusforschung (по-
английски Buddhist studies, по-французски
маловероятно. Поэтому глубокое изучение
данной темы требует сотрудничества по
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм
крайней мере двух (а то и большего числа)
ученых (3). Автор этой статьи не претендует
на достаточно глубокую эрудицию ни в «тол-
стоведении», ни в Buddhist studies, хотя и
дерзал уже заниматься и тем, и другим. Дан-
ную статью следует рассматривать как своего
рода «кавалерийскую атаку», предполагаю-
щую в дальнейшем более тщательно подго-
товленное «наступление» на предмет.
Прежде всего, уточним определение темы
применительно к нашей статье. Здесь речь
пойдет в основном о том, чтó Л.Н. Толстой
узнал или мог узнать о буддизме на протяже-
нии своей долгой жизни, как он относился к
тому, что узнавал и как он усваивал и осваи-
вал полученные им сведения о буддизме. У
темы «Толстой и буддизм» есть и другие из-
мерения или «подтемы». Например, иногда
можно встретить рассуждения о том, насколь-
ко мировосприятие Толстого изначально было
или со временем стало подобным (родствен-
ным) мировосприятию буддийскому. Тема
(«подтема») эта заманчива, но очень сложна
(и, замечу сразу, не вполне корректно сфор-
мулирована), поэтому мы здесь коснемся ее
лишь слегка – в той мере, в какой ее удастся
вместить в рамки сравнительно небольшой
работы.
Всё дальнейшее необходимо предварить
некоторыми разъяснениями самого слова
«буддизм». Слово это, как явствует хотя бы из
греческого суффикса «изм», не самоназвание
(в отличие, скажем, от таких слов, как «хри-
стианство» или «ислам», и подобно таким
словам, как «индуизм», «иудаизм», «элли-
низм» и т. п.). Слово «буддизм» придумано
европейцами и появилось в первой половине
Х1Х века (4). когда европейские исследовате-
ли осознали, что многие и многообразные
культурные феномены в разных странах Азии
восходят к одному историческому «прафено-
мену», а именно к проповеднической дея-
тельности Будды, имевшей место в Индии
(Южной Азии) за несколько веков до «нашей»
(христианской) эры (5).
Слово «буддизм» в сознании европейца
(включая сюда и русских) соотносится со сло-
вом «религия» и, следовательно, с такими
словами, как «христианство» и «ислам» (в
России эти три религии принято именовать
«мировыми») (6). Но за именем «буддизм»
кроется гораздо большее разнообразие, чем за
именами двух других «мировых религий».
Вряд ли будет преувеличением сказать, что по
сложности и многообразию своего «денотата»
19
слово «буддизм» сопоставимо скорее с тем,
что называют собирательным именем «авраа-
митские религии» (т. е. «иудаизм», «христи-
анство» и «ислам» вместе взятые). Говоря
проще, «слово Будды» так широко распро-
странилось по свету, укоренилось – в той или
иной степени – в столь различных культурах,
подвергалось и подвергается столь различным
толкованиям, что «дистанции» между разны-
ми ипостасями «буддизма» порой оказывают-
ся не меньшими (а то и бóльшими – впрочем,
как их измерить?), чем «дистанции» внутри
комплекса «авраамитских религий».
Буддизм как некое миропредставление
(или, если угодно, вероучение) возник в Юж-
ной Азии в V – IV вв. до н.э. и просущество-
вал на своей исторической родине более пол-
торы тысячи лет, но – в результате длительно-
го процесса – в начале второго тысячелетия
н. э. был «побежден» (может быть, точнее
сказать – поглощен) другими местными веро-
учениями (формами культуры), которые поз-
же получили от европейцев собирательное
имя «индуизм» (впрочем, к окончательному
искоренению буддизма в Южной Азии прило-
жили свои руки и воины ислама в XI – XIII вв.)
(7). Зато уже в первые века «нашей» эры буд-
дизм вышел далеко за пределы Южной Азии
и в последующие столетия завоевал умы и
души китайцев, тибетцев, японцев, корейцев,
вьетнамцев, монголов и других народов Азии.
В разных странах, у разных народов и сам
буддизм имел разные судьбы и принял весьма
разные обличья. В некоторых случаях буд-
дизм стал господствующей формой мировоз-
зрения народа (например, у тибетцев, монго-
лов, бирманцев, тайцев и др.). В других же
случаях буддизм так или иначе «вписался» в
местную культуру, став в ней важной, хотя и не
господствующей составляющей. Именно так об-
стояло дело, например, в Китае, Японии и Корее
(8). В частности, в Китае буддизм образовал
сложный синтез с местными идеологическими
системами: конфуцианством и даосизмом (9).
Довольно рискованно говорить о буддизме
вообще (10) – подобные рассуждения имеют ча-
ще всего не научный, а пропагандистский
(«идеологический») характер. Но в интересах
дальнейшего изложения здесь необходимо всё
же сказать еще несколько слов о буддизме в це-
лом.
У человека европейской культуры (в том
числе и у русского) слово и понятие «рели-
гия» ассоциируется, пожалуй, прежде всего
именно с тремя «авраамитскими религиями»:
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
20
иудаизмом, христианством и исламом –
близкими друг другу как по происхождению,
так и по содержанию.
Поскольку буддизм тоже называют «рели-
гией», то человек европейской культуры, зна-
комясь с буддизмом, ожидает найти в нем
черты, свойственные, как он полагает, «вся-
кой религии» – но многого не находит. Вот
что пишет в этой связи современный япон-
ский автор: «Буддизм резко не соответствует
тем понятиям, которые ассоциируются со
словом религия на Западе… Для человека, вы-
росшего на Западе, само собой разумеется,
например, что религия связана с такими поня-
тиями, как Бог, пророки и откровение. Все
три великие религии Запада: иудаизм, христи-
анство и ислам – верят в одного Бога (хотя у
них разные взгляды на этого «одного Бога»), в
пророков (хотя они и спорят о том, кого сле-
дует, а кого не следует считать пророком) и в
откровение (хотя они и не полностью соглас-
ны между собой в том, что считать «истин-
ным» откровением). Таким образом, хотя эти
три религии могут расходиться между собой в
том, что касается содержания названных по-
нятий, они согласны между собой в том, что ка-
сается самой понятийной структуры религии .
Если мы используем слово ортодоксия для
обозначения веры в такие структуры, в такие
конструкции религий Запада, то можно сказать,
что буддизм – это «деконструкция». Буддизм не
верит в Бога, но он верит в богов. Эти боги, од-
нако, – всего лишь существа, которые достигли
особого статуса в космической иерархии; в них
нет ничего особенного, кроме того, что они в
своих прошлых рождениях совершали особенно
добродетельные поступки и поэтому накопили
особенно хорошую карму.
Представления о пророчестве и открове-
нии также должны быть оставлены или, по
крайней мере, радикально изменены, если мы
хотим использовать их применительно к буд-
дизму. Будда – скорее учитель, наставник,
нежели пророк, а его слова – скорее поучения,
наставления, нежели откровение» (11).
Подобным же образом нельзя без оглядки
переносить на буддизм и еще одно понятие,
кардинальное для «авраамитских религий» –
«священное писание» (или «священная кни-
га»). В каждой из этих религий есть «глав-
ный» и более или менее единый (для всех ис-
поведующих данную религию) «священный
текст»: в иудаизме это Тора (Пятикнижие
Моисеево), в христианстве – Библия, в исла-
2007 / 1
ме – Коран. В буддизме нет подобного – од-
ного и единого – «священного писания»
именно потому, что, как уже сказано, нет од-
ного и единого – для всех буддистов – буд-
дизма (12).
Исторический Будда (13) проповедовал на
одном из разговорных языков тогдашней се-
верной Индии. После смерти учителя его
проповеди были зафиксированы сначала лишь
в устной традиции, а позже – как минимум,
на два века позже – и в письменном виде на
нескольких языках Южной Азии (пали, прак-
ритах и санскрите). С исчезновением буддиз-
ма с южноазиатского материка буддийские
тексты на санскрите и пракритах вышли из
живого употребления (и были «воскрешены»
лишь усилиями европейских ученых Х1Х-ХХ
вв.). К Х1Х веку у буддистов тех стран, где
буддизм остался живой реальностью, «свя-
щенные тексты» были на разных языках. На-
зовем основные. Это язык пали («младший
брат» санскрита) – в странах так называемого
«южного буддизма»: на Цейлоне (ныне – Шри
Ланка), в Бирме, Таиланде и Лаосе; китайский
– в Китае, Японии, Корее и Вьетнаме; тибет-
ский – в Тибете и среди монгольских народов
(монголов, бурят, калмыков и др.), у которых
были в ходу также и тексты на монгольских язы-
ках: на классическом монгольском и – среди
калмыков России – на калмыцком (ойратском).
Как уже сказано, изучение буддизма евро-
пейскими научными методами началось лишь в
Х1Х веке, незадолго до рождения Л.Н. Толстого
(14). К тому времени, когда Толстой серьезно
заинтересовался буддизмом (т.е. примерно к на-
чалу 1880-х гг.), научные исследования буддизма
в Западной Европе продвинулись уже довольно
далеко, так что Лев Николаевич имел возмож-
ность читать – сначала на западноевропейских
языках, а позже и в русских переводах – вполне
надежные статьи и книги о буддизме и даже
буддийские тексты как таковые. В России науч-
ное изучение буддизма (причем буддизма «жи-
вого»: сначала – среди российских калмыков,
несколько позже – среди бурят) началось прак-
тически одновременно (если не чуть раньше),
чем в Западной Европе, но развивалось отече-
ственное «буддизмоведение» медленно и с
трудом.
Старшим современником Л.Н. Толстого (и
ровесником И.С. Тургенева) был один из ко-
рифеев российского «буддизмоведения» Х1Х
века – китаист (синолог) В.П. Васильев (1818
– 1900) (15). Есть сведения, что в 1900 г.
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм
Л.Н. Толстой читал его книгу «Религии Вос-
тока: Конфуцианство, Буддизм и Даосизм»
(Санкт-Петербург, 1873) (16). Младшим со-
временником Льва Николаевича был другой
видный «буддизмовед» – Иван Павлович Ми-
наев (1840 – 1890), которого иногда не без ос-
нований называют «основоположником рос-
сийской индологии» (17). В 1880-х гг.
Л.Н. Толстой по крайней мере один раз встре-
чался с И.П. Минаевым, беседовал с ним о
буддизме и, вероятно, читал некоторые из его
научных трудов (18).
Самыми (и по праву) знаменитыми рос-
сийскими исследователями буддизма были (и
остаются по сей день) два ученика
И.П. Минаева: Сергей Федорович Ольденбург
(1863 – 1934) (19) и Фёдор Ипполитович
Щербатской (1866 – 1942) (20). Но их работы
появились или к самому концу жизни Льва
Николаевича, или уже после его смерти – и
поэтому должны остаться за пределами дан-
ной статьи (21).
Когда Л.Н. Толстой решил всерьез и непо-
средственно изучать священные тексты хри-
стианства, он, как известно, стал учить грече-
ский язык и даже древнееврейский. В своих
религиозно-философских сочинениях Л.Н.
нередко обсуждает и анализирует и греческие
и древнееврейские слова. К текстам буддий-
ским Лев Николаевич не имел столь же непо-
средственного доступа. Насколько мне из-
вестно, он никогда и не пытался учить какой-
либо из языков буддизма, будь то пали, сан-
скрит, китайский, тибетский или монгольский
(хотя при желании он мог бы найти себе в
России учителей и, во всяком случае, учебни-
ки этих языков). Поэтому знакомство Льва
Николаевича с миром буддизма всегда было
опосредовано или языками западноевропей-
скими, или (в меньшей степени) языком рус-
ским – большей частью (если не исключи-
тельно) в переводах с языков западноевропей-
ских, потому что при жизни Л.Н. Толстого
прямых переводов каких-либо буддийских
текстов на русский язык были считанные еди-
ницы.
Мне не встретилось ни одного высказыва-
ния Л.Н. Толстого, в котором он выразил бы
озабоченность такой двойной или тройной
опосредованностью своего восприятия буд-
дийских (а также индусских, конфуцианских,
даосских и т. д.) идей. Похоже, что он не
осознавал неизбежно возникавших в такой
ситуации герменевтических проблем (что не-
сколько странно, если вспомнить его «лин-
21
гвистическую» и «герменевтическую» щепе-
тильность в случае текстов христианских).
После всех этих необходимых предвари-
тельных замечаний рассмотрим теперь (по
возможности в хронологическом порядке) то,
что нам известно о знакомстве Л.Н. Толстого
с буддийскими текстами и с миром буддизма.
И начать можно с того времени, когда
тринадцатилетний Лёвушка Толстой, в сен-
тябре 1841 г., приехал в Казань с намерением
стать студентом Казанского университета.
Толстой прожил в Казани до апреля 1847 г.
Казанский университет, основанный в 1804 г., в
«дней Александровых прекрасное начало», к
1840-м годам стал, среди прочего, центром
российского востоковедения вообще и изуче-
ния буддизма в частности (22). В течение поч-
ти двадцати лет (1827 – 1846) ректором казан-
ского университета был не кто иной, как зна-
менитый (можно сказать и великий) матема-
тик Н.И. Лобачевский (1793 – 1856) (23). В
связи с нашей темой важно отметить, что во
время ректорства Н.И. Лобачевского в Казан-
ском университете было предоставлено право
учиться не только «природным русским», но
и «инородцам», в том числе бурятам и калмы-
кам (24). Следовательно, среди однокашни-
ков Толстого могли быть и российские будди-
сты. Так, с 1842 по 1846 г. в Казанском уни-
верситете учился бурят-буддист Доржи Бан-
заров (1823–1855), за свою недолгую жизнь
успевший стать видным ученым-
монголоведом (25).
В 1833 г. в Казанском университете была
учреждена (первая в Европе!) кафедра мон-
гольского языка, которую возглавил Осип
Михайлович Ковалевский (по-польски: Józef
Szczepan Kowalewski, 1801 – 1878) (26). В
1844 – 1849 гг. он издал трехтомный «Мон-
гольско-русско-французский словарь», кото-
рый до сих пор остается важным подспорьем
для изучения монгольской культуры и, в ча-
стности, монгольского буддизма. О.М. Кова-
левский был одним из зачинателей изучения
буддизма европейской наукой и одним из
лучших европейских знатоков монгольского
буддизма в XIX в. (27)
С 1834 г. в Казанском университете учил-
ся и уже упомянутый Василий Павлович Ва-
сильев. В 1839 г. он защитил магистерскую
диссертацию на тему «Об основах буддий-
ской философии». Правда, в 1840 г.
В.П. Васильев уехал на десять лет в Китай,
так что его не было в Казани, когда там жил
Толстой.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
22
В 1842 г. в Казанском университете была
учреждена и кафедра санскрита – первая (и
многие годы единственная) в России. Эту ка-
федру возглавлял Павел Яковлевич Петров
(1814 – 1975), соученик В.Г. Белинского по
Петербургскому университету.
Лёвушка Толстой сначала поступил на от-
деление восточной словесности «философско-
го» факультета (28) – и некоторое время даже
действительно изучал арабский, турецкий и
татарский языки (29). Но в 1845 г. он перевел-
ся на юридический факультет, а в 1847 г. во-
все оставил учебу в университете и уехал в
свою Ясную Поляну.
Трудно сказать, сколь много узнал Тол-
стой о буддизме за годы жизни в Казани. Но
столь же трудно отказаться от мысли, что
«дух места» (genius loci) не мог не оставить
какие-то следы в сознании будущего писате-
ля. В биографических повествованиях о Тол-
стом сообщается, что в 1847 г. девятнадцати-
летний Лев Николаевич попал в некий «ка-
занский госпиталь» и там познакомился с
буддийским ламой. На ламу напали какие-то
злоумышленники, но он предпочел быть из-
битым (отчего и попал в госпиталь), нежели
оказать своим обидчикам сопротивление от-
ветным насилием. Так Толстой мог впервые
познакомиться с идеей непротивления злу на-
силием, проповедником которой он позже
стал сам (30).
Стоит подчеркнуть, что Толстой не полу-
чил систематического университетского обра-
зования. Он был, конечно, гениальным само-
родком и гениальным (хотя, может быть, не
всегда и не во всём) самоучкой. Но отсутствие
систематической университетской выучки
позже сказалось в его сочинениях религиоз-
ного и философского характера. Толстой, по-
мимо прочего, был гением повествования. Но
в сочинении неповествовательных текстов (не
повествовательных, а логических, аналитиче-
ских, интеллектуальных) он нередко оказы-
вался гораздо менее успешен.
Толстой всю жизнь много читал – в том
числе и о буддизме. Но установить с досто-
верностью, какие именно буддийские тексты
и тексты о буддизме он прочитал, – задача
далеко не простая. До сих пор едва ли не
единственным обзором этой темы остаются
две главки в книге А.И. Шифмана «Лев Тол-
стой и Восток» [Шифман 1971, 115 – 125]
(31). Но книга эта, созданная по жестким кано-
нам «советской идеологии» (32), недостоверна,
ненадежна – как в целом, так и в деталях. Все
2007 / 1
утверждения, содержащиеся в этой книге, не-
обходимо тщательно перепроверять по перво-
источникам. Так, например, у А.И. Шифмана
мы читаем: «В 1886 г. Н.Н. Страхов прислал
Толстому работу Филиппа-Эдуарда Фуко
“Лалита-вистара” (Париж, 1848). Она произ-
вела на него огромное впечатление. [К этому
месту дано примечание: “См. его письмо к
издателю М.М. Ледерле от 25 октября 1891 г.”
– и отсылка к ПСС, том 66, с. 68.] Одновре-
менно он читает известное сочинение
Э. Бюрнуфа о Будде – “Лотос”. С этих пор
Толстой всё глубже изучает литературу о
буддизме и всё чаще упоминает это учение в
своих дневниках и письмах» [Шифман 1971,
119].
Проверка этой «информации» по первоис-
точникам показывает, что на самом деле она
представляет собой дезинформацию, причем
частично в создании этой дезинформации ви-
новат лично А.И. Шифман, а частично – из-
датели и комментаторы «юбилейного» собра-
ния сочинений Толстого.
Открываем том 66 этого собрания сочине-
ний (изданный в 1953 г. – в год смерти
И.В. Сталина!) и, действительно, находим там
письмо Л.Н. Толстого издателю М.М. Ледерле
(само письмо – на с. 66 – 68; комментарии –
на с. 68 – 72). Издатель просил Толстого на-
звать те книги, которые оказали на него наи-
большее впечатление в различные периоды
жизни. Толстой в ответ составил очень инте-
ресный список, который заслуживает отдель-
ного рассмотрения. Здесь воспроизведём
лишь последнюю его часть, озаглавленную «С
50-ти до 63-лет» (т.е. с 1878 по 1891 г. – год
написания письма):
«Евангелия все по-гречески… … … огромное
Книга Бытия (по-еврейски)… … … оч. большое
Henry George. Progress and poverty ……оч. большое
Parker. Discourse on religions subject (sic!)…большое
Robertson’s sermons…………большое
Feierbach (sic!)
(забыл заглавие, сочинение о христианстве) (33)
…большое
Pascal. Pensées ……………огромное
Эпиктет …………огромное
Конфуций и Менций …………оч. большое
О Будде. Француза известного (забыл)…огромное
Лаодцы Julien ……………огр[омное]»
Воздержимся от слишком подробного
анализа этого любопытного списка и отметим
лишь несколько моментов, важных для нашей
темы. Во-первых, можно полагать, что поря-
док книг и авторов тут не случаен. Список
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм
открывается Евангелиями, затем идет текст
ветхозаветный; потом называются авторы ев-
ропейской традиции в обратном хронологиче-
ском порядке – от Х1Х века до античности. И
заключают список имена восточные: Конфу-
ций и Мэн-цзы (IV-III вв. до н.э., мыслитель в
традиции конфуцианства; латинизированное
написание имени – Mencius), Будда и Лао-цзы
(легендарный основатель даосизма). Во-
вторых, в числе авторов и книг, произведших
на него большое впечатление в более ранние
периоды жизни, Толстой ни одного восточно-
го имени (названия) не упомянул. В-третьих,
имя Будды возникает здесь (как и в других
текстах Толстого) в характерном китайском
окружении: между Конфуцием и Лао-цзы.
Это можно счесть свидетельством о том, что
Толстой (по крайней мере, до 1891 г.) читал
большей частью о буддизме в Китае и имя
Будды у него ассоциировалось в значительной
мере с китайской культурой. Наконец, возни-
кает вопрос: какого же именно «известного»,
но забытого им «француза» какое именно со-
чинение Толстой читал? В примечании 38 на
с. 72 того же тома читаем: «Имеется в виду
книга Филиппа-Эдуарда Фуко (Foucaux, 1811
– 1894) “Lalita vistara” (“Annales du Musée
Guimet”, т. VI), которую он [Толстой – С.С.]
выписал от Н.Н. Страхова 19 октября 1886 г.
(см. т. 63)».
Неточность этого примечания заключается
уже в том, что «Lalita-vistara» – это не «книга»
Ф.Э. Фуко, а знаменитый буддийский текст,
своего рода мифологизированная биография
Будды, созданная на санскрите в первой по-
ловине первого тысячелетия «нашей» эры
(см., например, [Winternitz 1972, 248 – 256]).
Французский востоковед Philippe Edouard
Foucaux (34) действительно перевёл этот
текст на французский язык и опубликовал
свой перевод в два приёма – в двух томах,
первый из которых вышел в 1884 г., а второй
– в 1892 г. (35) Так что Толстой в лучшем
случае к 1891 г. мог читать только первую
часть этого перевода.
Но, открыв том 63 ПСС, к которому нас
отсылает вышеприведенное примечание (этот
том вышел еще в 1934 г. – в год убийства
С.М. Кирова!), находим там письмо Толстого
к Н.Н. Страхову от 19 октября 1886 г. Толстой
пишет: «…Благодарю за сведения о книгах.
Теперь мне не нужно еще. Если бы попались
вам Beal’a Лалитавистара и Bouddha
St. Hillaire, кажется, то купите на мой счет.
Как всегда, книги кажутся нужными, когда их
23
нет, и бесполезными, когда они есть» [ПСС,
т. 63, с. 397]. Итак, Толстой просит у Страхо-
ва две книги. Со второй дело обстоит просто.
Это книга Ж. Бартелеми Сент-Илера (1805 –
1895) «Будда и его религия», вышедшая пер-
вым изданием в 1860 г. и затем дважды пере-
издававшаяся (в 1862 и 1866 гг.) [Barthélemy
Saint-Hilaire 1860] (36). Однако из данного
письма не следует, что Толстой действитель-
но получил и прочитал данную книгу. С пер-
вой же из запрашиваемых книг Толстой что-
то напутал (что признается и в примечаниях к
этому письму). Английский китаист С. Бил
(Samuel Beal, 1825-1889) не переводил «Лали-
та-вистару». Так или иначе, остается неиз-
вестным, чтó ответил Н.Н. Страхов и прислал
ли он потом Толстому какую-нибудь из книг
С. Била или, может быть, всё же первый том
французского перевода «Лалита-вистары».
Таким образом, не подтверждается мнение,
что строка Толстого «О Будде. Француза из-
вестного (забыл) …[впечатление] огромное»
(см. выше) подразумевает «Лалита-вистару» в
переводе Ф.Э. Фуко.
Может быть, Толстой имел в виду книгу
Ж. Бартелеми Сент-Илера «Будда и его ре-
лигия»? Вряд ли. Во-первых, её автор не
слишком знаменит (по крайней мере, в на-
ши дни). Во-вторых, взгляды Ж. Бартелеми
Сент-Илера на буддизм резко расходились
с восприятием буддизма Толстым. Фран-
цузский востоковед (подобно русскому
В.П. Васильеву) относился к буддизму не-
приязненно и подчеркивал его коренные
отличия от «родного» христианства (37)
Толстой же склонен был не видеть разли-
чий и утверждал, что все «великие учителя
человечества» учили в общем и целом од-
ному и тому же. (Смею заметить в скобках,
что, если отвлечься от ценностных сужде-
ний, то подход Ж. Бартелеми Сент-Илера
представляется мне более адекватным, чем
подход Толстого).
Более вероятно, что Толстой в 1891 г. имел в
виду другой буддийский памятник, упомянутый
(хотя и тоже неверно) в приведенной выше цита-
те из книги А.И. Шифмана, а именно, так назы-
ваемую «Лотосовую сутру», на санскрите – Sad-
dharma-pundarīka-sūtra (≈ «Сутра лотоса благого /
истинного закона»). Эта «Сутра» первоначально
возникла в Южной Азии, в первые века «нашей»
эры, но, как и многие другие буддийские тексты,
на родине была забыта, зато стала очень попу-
лярным текстом в Китае и позже – в Японии.
Санскритский текст этой «Сутры» был найден в
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
24
Непале в начале Х1Х века – отправлен в Париж
и там переведен на французский язык Эженом
Бюрнуфом (1801 – 1852), одним из крупнейших
востоковедов своего (да и нашего) времени (38).
Н. Н. Страхов 21 июля 1886 г. писал Л. Н.
Толстому из Петербурга в Ясную Поляну:
«...Дни через два вышлю Вам Лотос... Побере-
гите мой Лотос, – Вы увидите сами, что он
того стоит. А я постараюсь купить и для Вас
экземпляр» [Толстой – Страхов 1914, 334]. В
издательском комментарии к этому письму
справедливо отмечается, что речь идет о «Ло-
тосовой Сутре» в переводе Э. Бюрнуфа. В
следующем письме, от 22 августа 1886 г., Н.
Н. Страхов спрашивал Л. Н. Толстого: «Полу-
чили ли Вы мой Лотос?» [Толстой – Страхов
1914, 336].
По опубликованным материалам мне не
удалось установить, получил ли Л. Н. Толстой
в конце концов от Н. Н. Страхова «Лотосовую
Сутру» в переводе Э. Бюрнуфа и если полу-
чил, то прочитал ли (39). Но мне кажется, что
именно эта книга скорее всего кроется за сло-
вами Толстого «О Будде. Француза известно-
го (забыл) …[впечатление] огромное». Сама
«Лотосовая сутра» – текст большой мощи (и
в художественном плане, и в плане идей). А
перевод Э. Бюрнуфа по праву считается клас-
сическим произведением европейского восто-
коведения Х1Х века. Если Толстой действи-
тельно получил от Страхова эту книгу и про-
читал ее, то она не могла не произвести на
него «огромного впечатления». Впрочем, в
последующих сочинениях самого Толстого
каких-либо явных следов чтения «Лотосовой
сутры» мне пока обнаружить не удалось.
Эти два примера показывают, какого рода
проблемы возникают при попытках устано-
вить, чтó именно из буддийских книг или
книг о буддизме читал Толстой. Для состав-
ления более или менее достоверного списка
таких книг в будущем надо будет тщательно
обследовать разного рода источники. И глав-
ный среди них – яснополянская библиотека
Толстого, в которой хранятся книги с его
личными пометами.
Другой аспект нашей темы – сюжеты о
Будде, а также те или иные упоминания о нём
и о буддизме в сочинениях самого Толстого.
Как пишет А.И. Шифман, первое упоминание
о Будде и его учении появляется у Толстого в
его знаменитой «Исповеди», т.е. может быть
отнесено к 1879 г. [Шифман 1971, 118].
Здесь нет возможности перечислить и
проанализировать все подобные места в по-
2007 / 1
следующих религиозно-философских и пуб-
лицистических сочинениях Толстого, а также
в его дневниках и письмах. Подобный обзор
мог бы составить предмет отдельного обшир-
ного исследования. Чаще всего Толстой упо-
минал Будду в ряду других «великих учите-
лей человечества», утверждая (большей ча-
стью без доказательств, как нечто само собой
разумеющееся), что все эти «учителя» «учи-
ли» человечество одному и тому же – т.е. то-
му же, чему пытался учить человечество сам
Лев Николаевич. Конечно, с точки зрения не-
любимой Толстым науки подобные утвер-
ждения не выдерживают критики. Но Толстой
– не «ученый», т.е. не исследователь, кото-
рый старается установить и понять, как об-
стоят дела в действительности. Толстой –
проповедник-моралист, который стремится
донести до людей открывшуюся ему истину.
Правда, из личных дневников Толстого видно,
что сам он до последних дней жизни был от-
нюдь не уверен в истинности открывшихся
ему истин.
Отдельный интересный сюжет – история
попыток Толстого написать общедоступный
очерк о Будде, нечто вроде краткого его жи-
тия с кратким же изложением основных идей
буддизма (как Толстой их понимал). С 1886 г.
и буквально до последних месяцев жизни
Толстой раз за разом подступался к этому за-
мыслу – и почти всякий раз отступал (см.
[Шифман 1971, 120 – 123]). Позволю себе
высказать предположение, что дело тут было
в природе художественного дара Толстого.
Он был гением (выражаясь современным язы-
ком) «повествовательного дискурса». «Дис-
курс рассуждений», «дискурс идей» давался
ему с большим трудом. По английской пого-
ворке, «это была не его чашка чая» («it was
not his cup of tea») (40).
По крайней мере один раз Толстой всё же
довел до конца свой замысел написать крат-
кое житие Будды. Очерк «Будда» вошел в
книгу «Круг чтения», над которой Толстой
работал в последние годы жизни (41). Эта
книга, по замыслу Толстого, должна была
доставлять широким читательским массам
ежедневное «душеполезное» чтение. В нее
вошли «мудрые мысли», почерпнутые Тол-
стым из разных источников (в том числе и
буддийских), но большей частью сочиненные
им самим (да и то, что было взято у других,
Толстой порой изменял до неузнаваемости).
Кроме более или менее кратких «мыслей на
каждый день» в этой книге есть и более длин-
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм
ные тексты – «недельные чтения». Очерк
«Будда» – одно из «недельных чтений» на
февраль месяц. Комментаторы отмечают, что
в основу этого очерка была положена ано-
нимная статья «Будда» в «Энциклопедиче-
ском словаре Брокгауза и Эфрона». Но, разу-
меется, взяв суховатую и длинноватую эн-
циклопедическую статью, Толстой сочинил
очень динамичное и выразительное повество-
вание. Правда «образ Будды» в этом очерке
имеет примерно такое же отношения к разно-
образным «образам Будды» в настоящих буд-
дийских текстах, как «образы» Кутузова и
Наполеона в «Войне и мире» – к реальным
историческим персонажам. Помимо всего
прочего, Будда у Толстого проповедует наро-
ду «десять заповедей» (от «Не убивай…» и
«Не кради…» до «Старайся познать истину»),
которые исторический Будда вряд ли когда-
нибудь проповедовал (42).
Трудно сказать, какими именно соображе-
ниями руководствовался Толстой, пересочи-
няя жизнь Будды и его проповеди. Не буду
строить догадок – и завершу на этом свою
статью.
Но в заключение, согласно канонам жанра,
еще скажу, что тема «Толстой и буддизм» за-
служивает, несомненно, более глубокого рас-
смотрения – и с исторической (в том числе и ис-
торико-литературной), и религиоведческой, и,
разумеется, философской точек зрения.
Дополнение
Лев Толстой и Галсан Гомбоев
В книге А.И. Шифмана «Лев Толстой и
Восток» есть такой абзац:
«В литературе о Толстом имеются указа-
ния на то, что он очень рано обратился к ин-
дийской философии и религии. Ромен Роллан,
например, в книге “Жизнь Толстого” пишет,
что девятнадцатилетний Толстой познако-
мился в 1847 г. в казанском госпитале с буд-
дийским ламой и от него впервые узнал о
сущности основного закона всех древних ре-
лигий – закона непротивления злу насилием.
Роллан придает большое значение этому фак-
ту и связывает с ним поступление молодого
Толстого именно на факультет восточных
языков Казанского университета» [Шифман
1971, 115].
В этом пассаже есть ряд неточностей и
даже ошибок, ответственность за которые
должны поделить между собой А.И. Шифман
и Ромен Роллан. Так, «закон (?) непротивле-
ния злу насилием» вряд ли можно назвать
25
«основным законом всех древних религий». В
1847 г. «девятнадцатилетний Толстой» уже
давно оставил изучение восточных языков, а
вскоре и вообще покинул Казанский универ-
ситет (см. выше в этой статье). А.И. Шифман
не дает точной ссылки на книгу Р. Роллана, но
очевидно, что печатный первоисточник при-
веденных сведений – не книга Р. Роллана, а
книга П.И. Бирюкова «Толстой и Восток»,
впервые изданная на немецком языке в 1925
г. [Birukoff 1925]. В предисловии к этой книге
П.И. Бирюков среди прочего написал: «In sei-
nen Tagebüchern berichtet er gleich auf den ers-
ten Seiten davon, wie er eine Zeitlang aus Anlaß
einer geringfügigen Krankheit im Kasanschen
Lazarett zubrachte. Es war das im Jahre 1847. Im
Gespräche mit mir erzählte Leo Nilolajevitsch,
daß in diesem Hospitale neben ihm ein Burjaten-
lama lag, der unterwegs von einem Straßenräuber
angefallen und verwundet worden war. Als Tols-
toi ihn des näheren ausfragte, erfuhr er zu seinem
Staunen, daß der Lama als Buddhist sich gegen
den Räuber nicht zur Wehr gestzt, sondern mit
geschlossenen Augen unter Gebeten seinen Tod
erwartet hatte. Auch dieses Erlebnis machte einen
starken Eindruck auf Tolsyois junge Seele und
weckte Hochachtung in ihm vor der Weisheit der
Orientalen» [Birukoff 1925, 10].
П.И. Бирюков не называет имени буддист-
ского (бурятского) ламы, с которым Лев Тол-
стой познакомился в «госпитале». Или Тол-
стой в разговоре с Бирюковым не назвал этого
имени (забыв его за давностью лет), или сам
Бирюков забыл это имя к тому времени, как
стал записывать свой разговор с Толстым. В
дневниках самого Толстого, на которые ссы-
лается П.И. Бирюков, знакомство с ламой во-
обще не упоминается (43). Возможно, в 1847
г. Толстой не придал этой встрече большого
значения и лишь через много лет, ретроспек-
тивно, оценил ее иначе.
Современные бурятские авторы утвер-
ждают, что буддистским ламой, с которым
познакомился в 1847 г. Лев Толстой, был не
кто иной, как Галсан Гомбоев (1818 – 1863),
выдающийся ученый, буддист и исследова-
тель буддизма, который с 1842 по 1856 жил и
работал в Казани (44). По-видимому, одним
из первых (если не самым первым) выдвинул
эту мысль бурятский писатель Илья Мадасон
[Мадасон, 1966]. Более подробно она обосно-
вана в книге Д.Б. Улымжиева [Улымжиев,
1994] (45). В казанский период своей жизни
Галсан Гомбоев однажды действительно по-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
26
страдал от разбойников (во время поездки по
калмыцким степям) и какое-то время лечился,
в том числе – и в Казани. Д.Б. Улымжиев в
названной книге датирует эти события нача-
лом 1847 г. – то есть, как раз тем временем,
когда и Лев Толстой оказался в клинике Ка-
занского университета.
2007 / 1
В целом выкладки Д.Б. Улымжиева вы-
глядят довольно убедительно. Но всё же, на
мой взгляд, факт знакомства Льва Толстого
и Галсана Гомбоева в казанской клинике
требует более документированных доказа-
тельств.

1. Первоначальная версия этой статьи была написана по просьбе французских коллег и

опубликована во Франции, в переводе на французский язык [Serebrjanyj 2005]. Почти
идентичная версия на русском языке опубликована в журнале индийских русистов [Се-
ребряный 2006]. В публикуемой здесь версии расширены примечания, уточнена и допол-
нена библиография, а также приложено «Дополнение: Лев Толстой и Галсан Гомбоев».
2. По-русски эту область исследований теперь нередко называют «буддологией», по-
английски иногда – buddhology, по-французски – buddhologie. Такое использование этих
слов мне представляется неудачным, потому что они образованы по аналогии со словами
«христология» (Christology, christologie) и «теология» (theology, theologie) – и, строго го-
воря, должны обозначать не «исследование буддизма», а «изучение Будды» или «теорети-
зирование по поводу Будды» и т. д.
3. Удачный опыт исследования «смежной» темы – книга «Толстой и Китай», которую вид-
ный американский китаист Derk Bodde написал вместе со своей русской женой
Г. Спешневой-Бодде [Bodde 1950].
4. См., например [Droit 1997, 25 – 26 (“Naissance d’un mot et d’une chose”)].
5. Нередко можно встретить – даже во вполне авторитетных текстах – точные даты жизни
Будды. Однако это не более, чем самообман, – дань нашей (новоевропейской) привычке
точно локализовывать события во времени и пространстве. Показания различных буддий-
ских источников разноречивы, и, по-видимому, точные даты жизни Будды не установи-
мы. Примерные («научные») датировки колебались и колеблются в довольно значитель-
ном диапазоне. См., например [Bechert 1991-1992-1997]. На русском языке [Бехерт,
1993]. Хайнц Бехерт, один из наиболее авторитетных европейских специалистов по исто-
рии буддизма, считает, что Будда «ушел в паринирвану» «приблизительно между 400 и
350 гг. до н. э.» (Бехерт 1993, 24) – и бóльшая определенность нам пока недоступна.
6. Представление о том, что «мировых религий» именно три, унаследовано нами, очевидно,
из работ Ф.Энгельса, а им, вероятно, заимствовано у каких-то немецких авторов. В лите-
ратуре на немецком языке подобное представление иногда обнаруживается и теперь. Но
ни в английском, ни во французском языках такого «концепта» не существует. По-
английски «world religions» надо понимать как «важнейшие религии мира» (включая, на-
пример, иудаизм и индуизм). И примерно такой же смысл имеет французское словосоче-
тание «religions mondiales».
7. Ср:. “…le bouddhisme, né en Inde où il s’est développpé et diffuse pendant au moins 1 500 ans,
du Ve siècle avant J.-C. au Xe siècle après, a disparu de l’Inde vers le XIe ou le XIIe siècle, pour
des raisons qui demeurent encore aujourd’hui relativement énigmatiques” («…буддизм, воз-
никший в Индии, а затем развивавшийся и распространявшийся там на протяжении по
меньшей мере 1500 лет, с 5-го века до н.э. по 10-й век н.э., исчез из Индии к 11-му или
12-му веку – по причинам, которые до сих пор остаются довольно загадочными») [Droit
1997, 18]. Здесь и далее переводы, если это не оговорено иначе, принадлежат автору статьи.
8. Современный российский китаист пишет (имея в виду прежде всего страны Восточной
Азии): «Судьба буддизма не похожа на судьбы двух других великих мировых религий.
Буддизм не вытеснял традиционных культур стран, где он распространялся, и не создал
культурно-исторической общности, подобной миру ислама или христианскому миру. По
существу, буддизм в масштабе Азиатского континента развивался в форме локальных
культур, а внутри отдельных цивилизаций выступал скорее как фактор культурного плю-
рализма» [Малявин В.В. Буддизм и китайская традиция // Этика и ритуал в традиционном
Китае: сб. ст. – М., 1988. – С. 256].
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм 27
9. См., например, краткую, но очень информативную книгу [Wright 1971]. См. также более
подробные работы c характерными названиями: «Буддийское завоевание Китая [Zürcher
1972], с одной стороны, и «Китайская трансформация буддизма», с другой [Ch’en 1973].
См. еще [Ch’en 1964].
10. Ср. замечание одного из крупнейших европейских востоковедов Х1Х века Макса Мюлле-
ра: «Рискну сказать, что любое рассуждение о буддизме вообще (т. е. о буддизме в целом,
а не о какой-либо его конкретной разновидности – С. С.) представляется мне почти не-
возможным. Имя “буддизм” прилагается к религиозным воззрениям не только весьма
различным, но и решительно противоположным – воззрениям, которые принадлежат
людям, находящимся и на самых высоких, и на самых низких ступенях цивилизации, раз-
деленным на бесчисленные секты... Пожалуй, я не знаю ни одного утверждения, которое
можно было бы высказать о буддизме вообще...» [Müller, 1883, 278].
11. [Abe, 1995, 77–78] Можно вспомнить в этой связи и известные слова Ф.И. Щербатского,
сказанные им в 1919 г. на открытии «Первой буддийской выставки в Петербурге»: «”Три
главных идеи являются достоянием всякой религии: бытие Бога, бессмертие души и сво-
бода воли; без них не может быть построено учение о нравственности”. Таково учение
Канта и с ним европейской науки, равно как таково и убеждение широких слоев образо-
ванных людей. И вот, однако, существует религия, которая ярким пламенем живой веры
горит в сердцах миллионов своих последователей, которая воплощает в себе высочайшие
идеалы добра, любви к ближнему, духовной свободы и нравственного совершенства, –
которая облагородила и, вместе, внесла цивилизацию в жизнь народов Азии, – и эта рели-
гия тем не менее не знает ни Бога, ни бессмертия души, ни свободы воли. И мало того,
что буддизм не знает Бога, самая идея единого верховного существа, которое для чего-
то, – совершенно неизвестно для чего, – не то для забавы, не то для какого-то хвастовства
своею силой – создает весь волнующийся и страдающий мир из ничего, – эта идея кажет-
ся буддисту странной, нелепой» [Щербатской 1919, 1]. Цит. по [Васильков, 1989, 224].
12. Поэтому же, в частности, некорректно говорить о «буддийском мировоззрении» или
«буддийском мироощущении» вообще – и, следовательно, некорректно ставить вопрос,
насколько мировоззрение Льва Толстого когда-либо было или когда-либо стало близким
к «мировоззрению буддистскому». «Толстоведы» могут сослаться в этой связи на извест-
ную книгу французского дипломата и литератора Эжена Мельхиора де Вогюэ (E.-M. de
Vogüé, 1848 – 1910) «Русский роман» («Le roman russe», 1886). Описывая склад личности
Толстого, де Вогюэ бросает, почти мимоходом, довольно странную фразу: «On dirait
l’esprit d’un chemiste anglais dans l’âme d’un bouddhiste hindou» [de Vogüé 1892, 282]. На
современный русский язык эту фразу можно перевести примерно так: «Я бы сказал, [что
Толстой – это] ум английского физика в сочетании с душой индийского буддиста». В се-
редине ХХ века Исайя Берлин использовал это высказывание в качестве эпиграфа для
своей книги «Ёж и лиса» (1953), в которой анализируются суждения Толстого об истории
(в «Войне и мире»). В английском переводе эта фраза выглядит так: «A queer combination
of the brain of an English chemist with the soul of an Indian Buddhist» [Berlin 1978, 1].
И. Берлин в своей книге никак не анализирует суждение Э.-М. де Вогюэ, так что читатель
может предположить, что британский автор солидарен с французским. Однако при ин-
терпретации данной фразы следует учитывать время и место ее написания, а более кон-
кретно – представления Э.-М. де Вогюэ о буддизме и тот смысл, который он вкладывал в
слова «буддист» и «буддийский». Из книги «Русский роман» явствует, что ее автор вкла-
дывал в названные слова смысл довольно своеобразный и находящийся в сложных отно-
шениях с теми смыслами, которые теперь связывают с этими словами историки и рели-
гиоведы. Так, в заключительной части книги Э.-М. де Вогюэ мы можем прочитать сле-
дующее его высказывание о «русской душе»: «Скажу больше: душа этого народа,
вскормленная чтением Евангелия, таит в своих глубинах старый арийский дух, а извне
на нее, – во всяком случае если говорить об образованных сословиях, – влияют уроки
Шопенгауэра и современной науки; отсюда то возрождение буддизма (не могу приискать
другого наименования), которое происходит сейчас в России. Нетрудно узнать в этом ми-
ровосприятии старинное, известное еще древним индийцам противоречие между чрезвы-
чайно возвышенной моралью и нигилизмом, или пантеистической метафизикой. Этот
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
28
буддистский дух, отчаянно стремящийся раздвинуть рамки евангельского милосердия,
вдохнул в русских безграничную любовь к природе, к ее самым невзрачным созданиям, к
обездоленным и больным; он заставляет русских отрекаться от разума во имя живой жиз-
ни и вселяет в их сердца бесконечное сочувствие ко всем тварям. Эта братская простота и
льющаяся через край нежность сообщают литературным произведениям русских авторов
нечто в высшей степени трогательное» [de Vogüé 1892, 344]. (Перевод В.А. Мильчиной).
Комментарии здесь почти излишни. Замечу лишь, что использование слов «буддизм» и
«нигилизм» (как характеристики «буддизма») при описании «русской души» вообще и
Толстого в частности скорее всего не было изобретением самого Э.-М. де Вогюэ. Так, на-
пример, Р.-П. Друа приводит в своей книге довольно длинное высказывание французско-
го философа Шарля Ренувье (Charles Renouvier, 1815 – 1903), опубликованное в 1883 г., в
котором «религия» Толстого определяется как «нигилистическое или буддистское хри-
стианство» («christianisme nihiliste ou bouddhiste») [Droit 1997, 222]. Подобные суждения
характеризуют не столько самого Толстого, сколько представления о буддизме у фран-
цузских авторов 1880-х годов.
13. В реальном историческом существовании Будды Шакьямуни мы можем быть уверены во всяком
случае не в меньшей мере, чем в реальном историческом существовании Иисуса Христа.
14. См., например [Droit 1997; de Jong 1987].
15. См. о нем, например [История отечественного востоковедения… 1990 (по указателю); История
и культура Китая, 1974; Ольденбург, 1918]. В.П. Васильев был странным человеком. Изучая
чуть ли не всю свою жизнь буддизм (в его китайском варианте), он в то же время, по свиде-
тельству С.Ф. Ольденбурга (его ученика), считал (по крайней мере, к концу своей жизни) буд-
дизм «удивительнейшей и громаднейшей мистификацией, какую когда-либо видело человече-
ство» [Ольденбург, 1900, 68–69]. Очевидно, что подобное отношение к буддизму было доволь-
но характерно для русских православных людей Х1Х и ХХ вв. Тем примечательней тот инте-
рес и та искренняя (хотя и не всегда основанная на адекватном понимании) симпатия, которую
испытывал к буддизму Л.Н. Толстой.
16. См. [Bodde, 1950, 96]. Д. Боде ссылается на «юбилейное» Полное собрание сочинений
Л.Н. Толстого ( Толстой, 1928 – 1958; далее – ПСС), а именно, на том 54, с. 436, прим. 149.
Впрочем, как мы увидим ниже, ссылки на ПСС порой нуждаются в дополнительной проверке.
17. Об И.П. Минаеве см., например [Иван Павлович Минаев, 1967; Вигасин, 1993; История оте-
чественного востоковедения…1997, 392 – 406].
18. А.И. Шифман пишет: «26 октября 1883 г. Толстой встретился в Туле с … И.П. Минаевым и
имел с ним ряд бесед о буддизме. Сохранились письма Минаева, в которых он рассказывает, с
каким пристрастием Толстой расспрашивал его об основных принципах индийской филосо-
фии» [Шифман, 1971, 118]. Насколько мне известно, эти письма И.П. Минаева (если они дей-
ствительно существуют) пока не опубликованы. Эти (как и другие) утверждения
А.И. Шифмана нуждаются в перепроверке.
19. О С.Ф. Ольденбурге см., например [Сергею Федоровичу Ольденбургу 1934; Сергей Федоро-
вич Ольденбург, 1986; Каганович, 2006].
20. Французский историк и писательница Zoe Oldenbourg – внучка С.Ф. Ольденбурга. См. ее
книгу [Oldenbourg, 1977].
21. О Ф.И. Щербатском см., например [Семичов – Зелинский, 1988; Васильков, 1989; История
отечественного востоковедения… 1997, 416 – 424].
22. Интересно было бы рассмотреть вопрос, не повлияли ли некоторые сочинения Л.Н. Толстого
на выбор С.Ф. Ольденбургом и Ф.И. Щербатским буддизма в качестве предмета их научных
исследований.
23. См., например [История отечественного востоковедения…1990, 118 – 139].
24. Л.Н. Толстой как студент университета имел случай лично встречаться и беседовать с
Н.И. Лобачевским.
25. См., например [История отечественного востоковедения…1990, 122].
26. Его главный труд – [Банзаров, 1891]. См. также [Банзаров, 1955]. Ср. [История отечествен-
ного востоковедения…1990, с. 122 – 123].
27. Жизнь О.М. Ковалевского могла бы стать сюжетом романа. Поляк и выпускник Виленского
университета, филолог-классик по первоначальному образованию, он в 1824 г. был сослан в
Казань, где почти поневоле стал изучать восточные языки: арабский, татарский, потом мон-
С. Д. Серебряный. Лев Толстой и буддизм 29
гольский, тибетский и китайский. В результате этот ссыльный поляк стал одним из крупней-
ших востоковедов (монголоведов) Х1Х века. Об О.М. Ковалевском написал книгу (на поль-
ском языке) другой известный российско-польский востоковед, Владислав (Владимир) Люд-
вигович Котвич (1872-1944) [Kotwicz, 1948]. На русском языке также существует ряд книг
[Талько-Грынцевич, 1902; Шамов, 1983; Наследие монголоведа О.М. Ковалевского…2002;
Полянская, 2001; Монголовед О.М. Ковалевский…2004]. См. также [История отечественного
востоковедения…1990, 278 – 281; Валеев – Кульганек, 2006]. См. также статью об
О.М. Ковалевском (на польском языке) в интернетной Википедии:
http://pl.wikipedia.org/wiki/J%C3%B3zef_Kowalewski
28. Об О.М. Ковалевском как исследователе буддизма см. специальные статьи [Полянская, 2000;
Ермакова, 2004].
29. В годы учебы в Казани Л.Н. Толстой мог по крайней мере видеть О.М. Ковалевского хотя бы
издали. Но никаких конкретных свидетельств об их знакомстве, насколько мне известно, не
обнаружено. Следует, разумеется, учитывать большую разницу в возрасте и социальном ста-
тусе между университетским профессором и юным студентом.
30. Слово «философский» здесь не следует понимать в современном смысле. Уставом 1835 г. в Казан-
ском университете были образованы три факультета: «философский», юридический и «врачебный»
(т. е. по-нынешнему сказать – медицинский). «Философский» факультет имел два отделения: «сло-
весное» и физико-математическое. «Словесное» отделение, в свою очередь, состояло из двух «раз-
рядов»: словесности «общей» и словесности восточной.
31. Не знаю, преподавали ли тогда в Казанском университете философию в нашем понимании этого слова.
Вообще философия как специфический «продукт» западноевропейской культуры и в России импера-
торской, и в России «советской» («коммунистической») приживалась с трудом. В 1850 г. она была
официально изгнана из российских университетов – по официальной формулировке: «для ограждения
от мудрствований новейших философских систем». Как полагал тогдашний министр «народного про-
свещения» князь П.А. Ширинский-Шихматов (1790 – 1853), «польза философии не доказана, а вред от
нее возможен» (см., например [Шпет, 1989, 44 и 260]).
32. Во всяком случае, Толстой в университете философию не проходил. Как и в других науках, в
философии он был самоучкой.
33. Позже Толстой написал: «Сначала я с год занимался восточными языками, но очень мало успел»
(цит. по [Шкловский, 1963, 90]). В 1904 г. Толстой говорил А.Б. Гольденвейзеру: «…когда я был в
Казани в университете, я первый год, действительно, ничего не делал» [Шкловский, 1963, 81].
34. См. далее Дополнение «Лев Толстой и Галсан Гомбоев».
35. Это часть раздела «Толстой и Индия», который был издан отдельно в английском переводе
[Shifman, 1978]. Но тему «Толстой и буддизм» с не меньшим основанием можно было бы рас-
сматривать и в разделе «Толстой и Китай».
36. См. мою брошюру [Серебряный, 2004]. Ср. английский перевод [Serebriany, 2005].
37. Конечно, имеются в виду Ludwig Feuerbach (1804 – 1872) и его книга «Das Wesen des Christentums»
[Feuerbach, 1841], в русском переводе – «Сущность христианства» (издавалась неоднократно).
38. О нём см., например [Le Calloc’h, 2001].
39. Роже-Поль Друа [Droit 1997, 339] даёт такое библиографическое описание: Foucaux, Philippe
Edouard, Le Lalita Vistara. «Développement des Jeux, contenant l’histoire du Bouddha Cakya-Mouni; de-
puis sa naissance jusqu’à sa predication. Tr. du sanskrit en français par Ph. Ed. Foucaux», Paris, Annales du
musée Guimet, Ernest Leroux, 1884-1892, 2 vol., t. VI, XIX, 406; 240 p. С тех пор, насколько мне из-
вестно, «Лалита-вистара» на Западе не переводилась.
40. Об авторе этой книги см., например [Droit, 1997, по указателю].
41. См., например [Droit, 1997, 176-177].
42. См. [Le Lotus / Burnouf, 1852]. См. также переиздание: [Le Lotus / Burnouf, 1925].
43. Перевод санскритского текста на английский язык (по-моему – и по мнению ряда автори-
тетных специалистов, не очень удачный) был издан в знаменитой серии «Sacred Books of
the East» [The Lotus Sutra / Kern, 1884]. С тех пор, насколько мне известно, санскритский
текст этой сутры целиком на английский язык не переводился. В конце ХХ в. был сделан
перевод санскритского текста на испанский язык [El Sūtra de Loto / Tola – Dragonetti,
1999].
44. В ХХ в. не раз переводилась на английский язык китайская версия «Лотосовой сутры»
(переложение, сделанное в V веке н.э. Кумарадживой). См.[ The Lotus / Hurvitz, 1976; The
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
30
Lotus Sutra / Murano, 1991; 3) The Lotus Sutra / Kubo – Yuyama, 1991; The Lotus Sutra /
Watson, 1993; The Lotus Sutra / Katō a.o., 1990].
45. Эта же китайская версия переведена на немецкий язык [Lotos Sūtra / von Borsig, 1992].
Французский японист Ж.-Н. Робер перевел этот же текст на французский язык [Le Sūtra
du Lotus / Robert, 1997].
46. Русский японист А.Н. Игнатович (1947 – 2001) перевел китайскую версию Кумарадживы
на русский язык [Лотосовая Сутра / Игнатович, 1998]. Вскоре должно выйти в свет второе
издание этой книги.
47. А.И. Шифман пишет: «Одновременно он [Толстой. – C.C.] читает известное сочинение
Э. Бюрнуфа о Будде – “Лотос” « [Шифман, 1971, 119] (см. выше) – но не дает никаких
ссылок в подтверждение своих слов.
48. Бертран Рассел в личном письме (от 20 июля 1904 г.) к одному из своих кэмбриджских
друзей написал: «What is valuable in Tolstoi, to my mind, is his power of right ethical judge-
ments and his perception of concrete facts; his theorizings are of course worthless. It is the
greatest misfortune to the human race that he has so little power of reasoning». («Что ценно в
Толстом, так это, по-моему, сила верных этических суждений и восприятие конкретных
фактов; его теоретические рассуждения, конечно, никчемны. Это великое несчастье для
рода человеческого, что он [Толстой. – С.С.] обладает столь малой способностью к ра-
циональным расуждениям»). Это письмо британский философ в конце жизни опублико-
вал в своей «Автобиографии» [Russell 1967, 288].
49. См. переиздания [Толстой, 1991; Толстой, 2004].
50. Во всяком случае, число десять явно заимствовано из Ветхого Завета. Буддисты предпо-
читали другие числа.
51. Опубликованные в ПСС дневники Л.Н. Толстого начинаются именно с записей, сделанных им
в марте 1847 г. в клинике Казанского университета. Первая тетрадь («Тетрадь А») начинается
так: «Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен со-
бою. Les petites causes produisent de grands effects. – Я получил Гаонарею, понимается, от того,
от чего она обыкновенно получается; и это пустое обстоятельство дало мне толчок, от которого
я стал на ту ступень, на которой я уже давно поставил ногу… Здесь я совершенно один, мне
никто не мешает, здесь у меня нет услуги, мне никто не помогает – следовательно, на рассудок
и память ничто постороннее не имеет влияние, и деятельность моя необходимо должна разви-
ваться…» (Толстой Л.Н. ПСС. - М., 1937. – Т. 46. – С. 3). Дальнейшие страницы дневника по-
священы разбору «Наказа» Екатерины II.
52. Галсану Гомбоеву посвящены небольшие статьи в первом и втором изданиях Большой
Советской Энциклопедии. Но в целом литература о нем не очень богата. Насколько мне
известно, опубликована лишь одна монография о Г.Гомбоеве [Улымжиев 1994] (см. также
главы, посвященные Г.Гомбоеву в книге О.Н. Полянской [Полянская 2001]). Благодарю
О.Н. Полянскую за информацию о книге Д.Б. Улымжиева (в московских библиотеках я
эту книгу не нашел) – и вообще о том, что современные бурятские авторы считают имен-
но Галсана Гомбоева тем ламой, с которым познакомился в Казани Лев Толстой.
53. Глава II. Казанский период жизни и педагогической деятельности Галсана Гомбоева.
В.Л.Успенский. «Биография» Джанлун-арья-пандиты – ценный источник по истории буддизма
в Монголии 31
В.Л.Успенский

«БИОГРАФИЯ» ДЖАНЛУН-АРЬЯ-ПАНДИТЫ – ЦЕННЫЙ ИСТОЧНИК

ПО ИСТОРИИ БУДДИЗМА В МОНГОЛИИ
Доклад подготовлен при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект 06-01-
918100 а/G "Тибетские источники по истории монголов").

Весьма информативными для изучения
истории и культуры Монголии являются
биографии монгольских лам, написанные
на тибетском языке. Разумеется, эти био-
графии принадлежат к специфическому
жанру, поскольку они имеют своей целью
сохранить в истории и донести до читателя
идеал буддийской личности.
Как писал академик В.П. Васильев, “У меня
остался в Китае короткий знакомый, Ачжа-
Хутукту, толстый, неуклюжий, невежественный;
я видал часто другого знаменитого ламу, Чжан-
чжа-Хутукту; [...] но смело могу уверить, что
когда ламы будут писать биографии всех этих
лиц, они представят их образцом глубокой уче-
ности, чистой нравственности, даже припишут
им тысячу небывалых чудес” [Васильев 1855,
18]. Однако необходимо заметить, что несмотря
на неизбежную идеализацию, которой требовали
законы жанра, далеко не все высшие ламы были
непременно невежественны. Немало лам были
действительно образованными для своего вре-
мени людьми, активно участвовали в политиче-
ской и культурной жизни, знали несколько язы-
ков, прекрасно разбирались в различных облас-
тях буддийской учености и оставили после себя
много собственных сочинений.
Весьма ценным источником, который неза-
служенно мало использовался исследователями,
является двухтомная биография Пандита-
хутухты (его полные титул и имя: Джанлун-
арья-пандита Лубсан-Данби-Джалцан; годы
жизни: 1770–1845) на тибетском языке. (Общий
объем “Биографии” составляет 433 листа). Он
был хубилганом из аймака Сунит Внутренней
Монголии и известен как “Пандита-хутухта”.
Семь томов его сочинений на тибетском языке
принесли ему известность. Особенно известен
его небольшой справочник, содержащий в себе
различные виды алфавитов, рисунки физиче-
ских упражнений, медицинских инструментов и
т.д.
Этот справочник называется «Индийские,
китайские, русские, кашмирские, непальские,
тибетские и монгольские буквы вместе с много-
численными примерами и рисунками» (rGya dkar
nag rgya ser kasmi ra bal bod hor gyi yi ge dang dpe
ris rnam grangs mang ba) и находится в четвертом
томе его сумбума. Он является едва ли не един-
ственным монгольским автором, который упо-
мянут в “Тибетско-английском словаре”
С.Ч. Даса как “знаменитый лама-писатель из
Монголии” (celebrated lama-author of Mongolia)
[Das 1979, 399]. За свою долгую жизнь Пандита-
хутухта бывал в Тибете, Пекине, Халхе, на
Утайшане с разными целями.1 В его “Биогра-
фии” точно зафиксированы даты поездок, имена
лам, с которыми он встречался, названия храмов,
даже адреса, по которым он останавливался. Оп-
ределенную ценность представляют сведения о
том, какие книги и предметы культа он приобре-
тал и по какой цене. Так же точно названы все
храмы, которые он посещал, и люди, с которыми
он встречался. Кроме того, в сумбуме Пандита-
хутухты содержится и его небольшая «Автобио-
графия». Круг знакомств и общения Пандита-
хутухты также был весьма широк – от высших
ламаистских иерархов до китайских хэшанов.
Его предыдущим воплощением считался ти-
бетский лама Лобсан-Балджор-Лхундуб-
Радджай (1708–1768), который приехал в Мон-
голию по приглашению князя хошуна Восточ-
ный Сунит Чойджаба. Свой титул «пандита» он
получил от седьмого Далай-ламы.
Сам же монгольский хубилган родился в
том же хошуне в 1770 г. Его отцом был тай-
джи Дондуб, мать звали Дэваджин. Родители
привезли его в возрасте одного года в Долон-
нор, чтобы получить благословение Джанджа-
хутухты Ролби-Дорджэ. Мальчика признал
хубилганом знаменитый монгольский перево-
дчик Дайгуши Агвандампил, также находив-
шийся там. Он впервые посетил Пекин в 1782 г.
и потом отправился в сопровождении учите-
лей на священную гору Утайшань в провин-
ции Шаньси. На совершение пожертвований
они везли 2000 лянов серебра и много тюков с
дарами. Тогда же он дал обет никогда не есть
мяса. Джанджа-хутухта, который также был
на Утайшане, встретил юного хутухту. Улыб-
нувшись и погладив ребенка по голове, он
сказал: «Монгольский мальчик не ест мяса!»
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
32
(sog po’i bu sha mi za). B 1786 г. он переболел
оспой [«Биография» I, 32а:5–6, 38а:5–6].
В 1790 г. Пандита-хутухта отправился на
учебу в Тибет. Его сопровождали 20 человек.
Маршрут путешествия был такой: Сунит –
Хух-Хото – переправа через Хуанхэ – мона-
стырь Гумбум – монастырь Дункор (sTong
’khor) – какой-то неназванный монастырь, ос-
нованный Гуши-ханом – Куку-нор – гора
Монлам-Тонпо (sMon lam mthon po). После
двадцатидневного отдыха снова отправились
в путь, преодолевая высокие горы и затянутые
облаками перевалы. Достигли реки Дричу
(’Bri chu), которую смогли перейти только по
овечьему броду. Затем переправились через
реку Накчу, достигли Таглуна (sTag lung), по-
том добрались до горы Голайцэ (Go la’i rtse).
Добравшись до Лхасы, Пандита-хутухта стал
обучаться в монастыре Сэра. [«Биография» I,
50а-51a]. В 1791 г. принял обеты гэлонга в
присутствии восьмого Далай-ламы, а в 1793 г.
возвратился в Монголию. Пребывание Панди-
та-хутухты в Тибете пришлось на время тибет-
ско-непальского конфликта 1789–1792 гг., о ко-
тором есть упоминания в «Биографии».
В десятый добавочный месяц 1797 г. он
получил официальную бумагу из Лифаньюаня
(Палаты по делам зависимых территорий),
которая предписывала ему прибыть в столицу
для совершения моления ради долголетия им-
ператора Цяньлуна. Как написано в его био-
графии, “хотя раньше такого закона не было,
он, подумав о том, ради чего была прислана
эта бумага, прибыл в столицу” [«Биография»
I, 98а:6]. Там он совершил моления о долголе-
тии императора, принял участие в празднест-
вах и впервые “узрел золотые лица императо-
ра Цяньлуна и его сына” [«Биография» I,
98b:1]. (В 1795 г. после шестидесяти лет
правления император Цяньлун отрекся от
престола в пользу своего сына, который стал
императором Цзяцином).
Таким образом, именно с 1797 г. приезд
монгольских хубилганов в Пекин для со-
вершения служб ради долголетия импера-
тора был поставлен на рутинную основу и
осуществлялся по письменному вызову из
Лифаньюаня. Правда, как об этом с явной
неохотой сообщено в “Биографии” Панди-
та-хутухты, впервые собранные вместе та-
ким образом монгольские ламы и хубилга-
ны перессорились из-за того, кто из них
должен сидеть на более почетном месте и
кто заслуживает бóльшего почитания. Судя
по всему, конфликты возникли очень серь-
2007 / 1
езные: “произошли многие дела по причине
взаимной злобы”. В “Биографии” процити-
рованы слова самого хутухты о том, что
“люди показали себя дерущимися дикими
собаками” [«Биография» I, 99b:5–6]. По-
скольку каждого монгольского хубилгана
сопровождала свита из молодых монахов,
то, естественно, не обошлось без серьезных
драк между ними. Подробностей не сооб-
щается, и “Биография” Пандита-хутухты
ограничивается лишь приведением большо-
го числа приличествующих обстоятельст-
вам нравоучительных цитат из авторитет-
ных буддийских сочинений.
Очевидно, после этого случая и появился
императорский указ, который вошел в “Уло-
жение” Лифаньюаня: “Прибывающих в свою
очередь на новогодние праздники из внешних
земель хутухт в соответствии с их рангом са-
жать после хутухт столичных! Дзасак-ламу
Утайшаня, дзасак-лам пекинских и всех хам-
бо-лам из Жэхэ сажать выше приехавших из
внешних земель габджу, рабджамба, цорджи и
гуши! Нарушать этот порядок запрещается.
Если кто-либо самовольно нарушит суборди-
нацию и затеет ссору, немедленно доложить
об этом и определить меру наказания прови-
нившегося!” [Липовцов 1828, 215–216].
В Пекине он хотел повидаться с халхаским
Ноян-хутухтой, который был осужден за раз-
бой на дорогах. Об этой истории, случившей-
ся с третьим Ноян-хутухтой, сообщает
А.М.Позднеев в «Очерках быта» [Позднеев
1993, 270–271]. Как он пишет, «высочайшим
указом богдохана ему навсегда запрещено бы-
ло перерождаться. С тех пор официально Но-
ин хутухты в Монголии уже не существует;
хотя это не препятствует существовать ему в
действительности...» О невозможности встре-
титься Ноян-хутухта прислал четверостишие
на тибетском языке со словами: «Хотя мы
стремимся повидаться лично, но дни и ночи
проходят, и подчиняясь земному Индре [= им-
ператору], мы не имеем своей власти».
Стихотворным талантом особенно отли-
чался пятый Ноян-хутухта – Дандзин_Раджай
(Равжаа; 1803–1856), прославившийся как вы-
дающийся монгольский поэт. С ним Пандита-
хутухта также встречался. Как пишет Поздне-
ев: «лет за пять до моего приезда в Чахарские
кочевья, страшно обедневший после дунган-
ского погрома гобийн Ноин хутухту изобрел и
еще средства для своей наживы. Выбрав из
своих лам более способных, он научил их те-
атральному искусству, устроил кое-какие де-
В.Л.Успенский. «Биография» Джанлун-арья-пандиты – ценный источник по истории буддизма
в Монголии
корации и начал разъезжать по хошунам, ра-
зыгрывая мистерию, сюжет которой заимство-
вал из известного буддийского сочинения
«‘Саран-хухугэн-у намтар’2» [Позднеев 1993,
268]. B «Биографии» Пандида-хутухты сооб-
щается, что в 1834 г. приезжал Лубсан-
Дандзин-Рабджай, хубилган халхаского Ноян-
хутухты Джамьян-Ойдуб-Данба-Джамцо.
Приезжал он из аймака Сунит, и Пандита-
хутухта провел с ним целый день в душепо-
лезных беседах. Затем Ноян-хутухта отбыл в
аймак Хуучит. В «Биографии» приводится
еще одно имя этого Ноян-хутухты – Додмай-
Рандол (gDod ma’i rang grol), которое свиде-
тельствует о его посвящении в отдельные
практики «старой» тибетской школы Ньин-
гмапа [«Биография» II, 117a].
В 1805 г. Пандита-хутухта получил из Ли-
фаньюаня бумагу с печатью о регистрации
своего нового монастыря, который назывался
по-тибетски Содном-Кундулин (bSod nams
kun sdud gling) [«Биография» I, 128a:6–
128b:1]. Сразу же после этого Пандита-
хутухта стал обустраивать свой монастырь.
Уже в 1806 г. он заказал у китайских мастеров
большую медную статую в Долонноре для
главного зала [«Биография» I, 133b:4]. На
следующий год специально приглашенная
артель из шести китайских мастеров произве-
ла отделочные работы в монастыре [«Биогра-
фия» I, 134b:1]. В 1810 г. он приехал в Пекин,
где купил полудрагоценные камни для укра-
шения новой статуи. Кроме того, он приобрел
покрытые эмалью «восемь счастливых симво-
лов» (тиб. bkra shis rtags brgyan) и «семь дра-
гоценностей царской власти» (тиб. rgyal srid
sna bdun). Общая стоимость покупки состав-
ляла 500 лянов серебра [«Биография»
I,153a:5–6]. Наконец, в 1820 г. в Пекине Пан-
дита-хутухта купил необходимых предметов
и статуэток для храма на сумму 1006 лянов
[«Биография» I, 13a:1–3].
Пандита-хутухта приезжал в Пекин на но-
вогодние моления в 1805 гг. [«Биография»
I,128а:4–6]. О его поездке в 1812 г. сообщает-
ся, что он получил вызов из Лифаньюаня в
десятом месяце, а в дорогу отправился 5-го
числа одиннадцатого месяца. Прибыв в Пекин
19-го числа того же месяца, он остановился в
небольшой резиденции Минджул-хутухты.
Минджул-хутухты были очень активны
в Пекине в XVIII – 1-й пол. XIX в. Рези-
денция Минджул-хутухт находилась в Вос-
точном Хуансы, построенном к приезду пя-
33
того далай-ламы. О них постоянно упоми-
нают тибетские источники в связи с пыш-
ными обрядами, которые устраивал импе-
ратор Цяньлун по разным поводам. Значи-
тельную известность получил Минджул-
хутухта Джамбал-Принлэй (1789–1839),
который занимал должность заместителя
главного дзасак-ламы Пекина (по термино-
логии В.П. Васильева, был “помощником
консисториального управителя ламами и их
монастырями в Пекине” [Васильев 1895,
2]). Будучи человеком любознательным, он
вступил в активные контакты с членами
Российской духовной миссии. В частности,
он установил тесные связи с монголоведом
О.М. Ковалевским, который сообщил ему
немало сведений об окружающем мире.
Минджул-хутухта написал “Описание
Джамбудвипы” (’Jam gling spyi bshad), в
которое включил эти дотоле неизвестные
ему европейские географические сведения,
что было беспрецедентным явлением в ти-
бетской историографии [Востриков 1962,
139–140]. Кроме того, Минджул-хутухта
был автором довольно пространного меди-
цинского трактата, в котором имеется ре-
цепт мази из четырех компонентов, кото-
рый сообщил ему О.М. Ковалевский или
врач миссии О.П. Войцеховский (“Ошиб”).
В тибетологии долгое время считалось, что
В.П. Васильев ошибался, указав годом
смерти Минджул-хутухты 1839, а не 1838
год. Однако в «Биографии» Пандита-
хутухты имеется точная дата этого печаль-
ного события: 1-й день 12-го лунного меся-
ца года земли–собаки [«Биография» II,
154b:6]. Эта дата соответствует 15 января
1839 г., т.е. академик В..П.Васильев не
ошибся. Подобных сведений, которые сами
по себе могут показаться незначительными,
однако часто помогают существенно уточ-
нить происходившие события, в «Биогра-
фии» немало.
“Биография” Пандита-хутухты сообща-
ет, что в этом году в Пекине собралось
особенно много высших лам из Внутренней
Монголии и Халхи, были и настоятели
крупнейших монастырей Утайшаня и Жэхэ.
После молений и общения с ламами, Пан-
дита-хутухта возвратился в родные кочевья
5-го числа второго месяца следующего года
[«Биография» I, 163а:4–163b:3]. B 1815 г.
Пандита-хутухта снова получил вызов из
Лифаньюаня. Однако, сославшись на не-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
34
здоровье, он ходатайствовал об освобож-
дении от приезда в столицу в этом году.
Это ходатайство было удовлетворено, и он
уехал лечиться на горячие сернистые ис-
точники [«Биография» I, 186а: 6–186b:1].
Пропустив свою очередь, он посетил сто-
лицу в следующем, 1816 году. Он выехал из
своего монастыря в 8-й день одиннадцатого
месяца, а прибыл в Пекин в 21-й день. Там он
снова встретил немало крупных лам из Внут-
ренней и Внешней Монголии. Кроме того, он
совершил поездку в китайский монастырь,
расположенный на расстоянии 40 ли от сто-
лицы, где общался с настоятелем. На ночлег
он останавливался в монастырской гостинице
[«Биография» I, 196а:3–199b:3].
В 1820 г. Пандита-хутухта прибыл в Пе-
кин 20-го числа одиннадцатого месяца. На
этот раз совершались одновременно моление
о долголетии нового императора Даогуана и
поминальные службы по недавно скончавше-
муся императору Цзяцину. [«Биография» II,
12b:3–13a:3]. Следующая поездка в Пекин для
совершения новогодних обрядов состоялась в
1823 г. [«Биография» II, 27а:1–3]. Последний
вызов из Лифаньюаня Пандита-хутухта полу-
чил в 1833 г. Однако он уклонился от этой
поездки, причем в его биографии по этому
поводу приведена цитата из “Бодхичарьяава-
2007 / 1
тары” Шантидэвы о том, что хвала и слава не
прибавят ни благих заслуг, ни сил, ни здоро-
вья. [«Биография» II, 107b:6–108a:2]. Хутухте
тогда было уже шестьдесят четыре года, и
больше он в Пекин для совершения служб не
ездил. По-видимому, монгольские хубилганы
имели право не ездить лично в Пекин в связи
с преклонным возрастом.
Вообще «Биография» Пандита-хутухты
содержит множество сведений о самых раз-
ных вещах (конечно, в первую очередь, буд-
дийских). Здесь можно найти сведения о том,
в какие годы в Монголии были бескормица и
падеж скота (зуд). В эти годы в различные
хошуны Внутренней Монголии приглашали
лам, вплоть до Джанджа-хутухты, для совер-
шения необходимых обрядов (например, в
1831 и 1837 гг.). Интересен рассказ о поездке
Пандита-хутухты в Ургу в 1827 г. по пригла-
шению самого Джэбдзун-Дамба-хутухты
[«Биография» II, 60b–62a]. Необходимо также
отметить исключительно высокое качество
печати «Биографии» Пандита-хутухты и всего
его сумбума и основательную редакторскую
работу, проделанную его издателями. Это об-
легчает работу современного исследователя.
Впрочем, не всегда бывает легко понять мно-
гие реалии монгольской жизни XVIII–XIX вв.,
изложенные на тибетском языке.

1. Каталог сумбума Пандита-хутухты был опубликован [«Сокровищница знания», 500–

520]. Биографические сведения о нем вместе с переводами названий его сочинений
на монгольский язык также были опубликованы в Китае [Лубсан и Урунтуяа 1998,
156–188; Улдзий 1996, 229–282].
2. «Повесть о Лунной кукушке», автором которой был тибетский автор Дапгу Лобсан-
Танби-Гьялцэн (sTag phu Blo bzang bstan pa’i rgyal mtshan; 1714–1762).

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. “Биография Джанлун-арья-пандиты Агван-Лубсан-Данби- Джалцана”.. rJe btsun dpal

ldan bla ma dam pa lcang lung arya pandi ta rin po che ngag dbang blo bzang bstan pa’i
rgyal mtshan dpal bzang po’i rnam par thar pa mkhas pa’i yid ’phrog nor bu’i do shal zhes
bya ba’i smad cha. Т. I–II. Тибетский фонд СПбФ ИВ РАН, B 8623.
2. Васильев В.П. О некоторых книгах, относящихся к истории буддизма, в библиотеке
Казанского университета / В.П. Васильев // Ученые записки Имп. АН по первому и
третьему отделениям, Т. 3. СПб., 1855. С. 1–33.
3. География Тибета / пер. из тибет. соч. Миньчжул Хутукты В. Васильева. СПб., 1895.
4. Востриков А.И. Тибетская историческая литература / А.И.Востриков. М., 1962.
5. Уложение Китайской палаты внешних сношений. Т. 2 / перев. с маньч. С. Липовцов.
СПб., 1828.
6. Lubsang: Öröntuya-a. Töbed nom-iyar geyigsen mongol erdemted. Kökeqota, 1998 (Мон-
гольские ученые, прославившиеся своими тибетскими книгами. Хух-Хото, 1998).
Т.И. Юсупова. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу академических
музеев Санкт-Петербурга 35
7. Позднеев А.М. Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в
Монголии в связи с отношениями сего последнего к народу / А.М. Позднеев. Элиста,
1993 (репринтное издание)
8. «Сокровищница знания». Mi rigs dpe mdzod khang gi dpe tho las gsung ’bum skor gyi
dkar chag «Shes bya’i gter mdzod». Т. 1. (Каталог отдела сумбумов Народной библио-
теки, называемый «Сокровищница знания». Чэнду, 1984).
9. Öljei M.S. Mongolcud-un Töbed-iyer tuurbisan uran jokiyal-un sudulul. Beijing, 1996
(Исследование литературы, написанной монголами на тибетском языке. Пекин, 1996)
10. Das S.C. A Tibetan-English Dictionary with Sanskrit Synonyms. Delhi, 1979 (репринтное
издание)

Т.И. Юсупова

ВКЛАД ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКИХ ЭКСПЕДИЦИЙ П.К. КОЗЛОВА

В СОКРОВИЩНИЦУ АКАДЕМИЧЕСКИХ МУЗЕЕВ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

«Монополия изучения Монголии, Тибета и Западного Китая изъята из наших рук;

тем не менее, значение вклада наших путешественников в общее дело развития
русской науки и русской культуры сохраняет свое значение. Будем же свято чтить их
имена и поддерживать своими работами начатое ими важное научное дело».
В.Л. Комаров (1915 г.)

Многие направления фундаментальной ков, государственных деятелей, купцов и про-

науки своими достижениями обязаны изуче-
нию материалов музейных коллекций. Му-
зейные фонды являются носителями матери-
альной информации, которая с годами не те-
ряет, а, напротив, приумножает свою цен-
ность. Совершенствование методов и инстру-
ментальной базы исследований позволяет
ученым извлекать новую, нередко принципи-
ально новую, информацию из музейных кол-
лекций.
Но не только сама коллекция является
объектом изучения и источником новых зна-
ний, также важна и значима ее история, или
«биография»: откуда и от кого коллекция по-
ступила, каким образом и где формировалась,
кто занимался ее изучением или хранением,
«география» ее перемещения (1). Нередко
именно эти данные позволяют по-новому ин-
терпретировать ранее полученные результаты
исследований. Особый интерес представляет
человек, который собрал данную коллекцию,
его деятельность, мотивация коллекциониро-
вания или сбора именно этих объек-
тов/предметов живой/неживой природы, по-
скольку, как отмечал М. Полани, «в каждом
акте познания присутствует страстный вклад
познающей личности» (2).
Научные коллекции академических музеев
Санкт-Петербурга собирались на протяжении
почти трех столетий усилиями многих поко-
лений российских ученых и путешественни-
сто «любителями наук».
Начало активного естественно-научного
изучения Центральноазиатского региона рос-
сийскими исследователями было положено
знаменитыми экспедициями Русского Гео-
графического общества под руководством
Н.М. Пржевальского и его последователей:
М.В. Певцова, Г.Н. Потанина, В.И. Роборов-
ского, П.К. Козлова, Е.Г. Грумм-Гржимайло и
др. (3) До сих пор вызывают восхищение не-
обыкновенные количественные результаты
этих путешествий: тысячи километров, прой-
денных по труднодоступным местам с веде-
нием маршрутной съемки, позволившей сте-
реть «белые пятна» с карты Центральной Азии;
огромное количество привезенных естественно-
исторических, этнографических, археологиче-
ских коллекций, не только значительно попол-
нивших лучшие музейные собрания Петербурга,
но и по сию пору имеющих важное научное
значение. Выходившие по завершении экспеди-
ций отчеты руководителей пользовались боль-
шой популярностью среди широких слоев насе-
ления.
Называя свои экспедиции научными ре-
когносцировками, Н.М. Пржевальский опре-
делил их основные задачи: наблюдение, опи-
сание, собирание коллекций. Он считал не-
возможным при этом детальное изучение этих
территорий, как он говорил, «присяжными
жрецами науки», поэтому в составе его экспе-
диций не было профессиональных ученых.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
36
Прекрасно образованный, талантливый ис-
следователь, он сам определял объекты экс-
педиционных поисков, самостоятельно решая
задачи целого ряда наук: физической геогра-
фии, зоологии, ботаники, минералогии, этно-
графии и др.
Все собранные в путешествиях ботаниче-
ские и зоологические коллекции Н.М. Прже-
вальский передавал в академические музеи.
Их обработкой и научным описанием зани-
мались уже специалисты (4). Коллекции Н.М.
Пржевальского положили начало уникальным
собраниям образцов флоры и фауны Китая,
Тибета и Монголии, хранящимся в музеях
Академии наук. Так, только после третьего
путешествия в Центральную Азию (1879-
1880) Н.М. Пржевальский передал в Зоологи-
ческий музей 408 шкур и чучел млекопитаю-
щих, 3 425 птиц, 976 пресмыкающихся и зем-
новодных, 435 экземпляров рыб (5). Его при-
меру последовали и другие путешественники.
В.Л. Комаров писал в 1915 г.: «Русские
экспедиции в Центральную Азию открыли
биогеографам совершенно новый мир: живот-
ные и растения, выработавшиеся в своеобраз-
ной климатической обстановке высоких наго-
рий, преимущественно из древнего поселения
реликтовой горной области Западного Китая,
дали благодатный материал для целого ряда
монографий и др. научных работ, притом ма-
териал далеко еще не исчерпанный. … Нет,
кажется, отрасли естествознания, в которую
они не внесли бы выдающегося по своему
значению вклада. … Вклад наших путешест-
венников в общее дело развития русской нау-
ки и русской культуры сохраняет свое значе-
ние» (6).
Деятельность русских путешественников
по Центральной Азии составила целую эпоху
в истории географического освоения азиат-
ского континента, что признавали и западные
исследователи. Так, например, английский
натуралист Д. Каррутерс отмечал, что в ряде
повествований об изучении Центральной
Азии нет более захватывающей главы, чем
глава о русских исследованиях этой части ми-
ра. «Это было величайшим предприятием,
оказавшимся вполне по плечу московитам, –
писал он. – Русский привык все делать в
крупном масштабе. Его путешествия чаще
всего являются колоссальными предприятия-
ми. Пржевальский – пионер русских путеше-
ственников – покрыл, например, 19 ½ тысяч
миль пути и употребил на это 9 лет и 4 месяца
своей жизни, а Козлов пересек великую Гоби
2007 / 1
пять раз в трех разных направлениях1» (7). В
предисловии к этой книге лорд Д. Керзон (8)
отмечал имена «замечательных русских лю-
дей – Н.М. Пржевальского, П.К. Козлова, Г.Н.
Потанина, Н.А. Северцова и других исследо-
вателей, чьи самобытные труды, даже по
прошествии ряда лет, приносят такие обиль-
ные плоды их родной стране» (9).
Среди последователей Н.М. Пржевальско-
го по исследованию Центральной Азии осо-
бенно выделялся П.К. Козлов (1863-1935). Его
экспедиционная деятельность продолжалась
более сорока лет. С 1883 по 1926 г. он совер-
шил шесть больших экспедиций в Монголию,
Западный и Северный Китай, Восточный Ти-
бет, три из которых возглавил лично2. В об-
щей сложности более 15 лет П.К. Козлов про-
вел, странствуя по труднодоступным и прак-
тически неизвестным европейцам местам
Азиатского материка между двумя горными
системами: Монгольским Алтаем и Куньлу-
нем (10). Результаты путешествий П.К. Коз-
лова получили высокую оценку мирового на-
учного сообщества и поставили его в ряд
крупнейших исследователей этого региона.
Маршруты трех руководимых им экспедиций
– Монголо-Камской (1899-1901), Монголо-
Сычуаньской (1907-1909) и Монголо-
Тибетской (1923-1926), по мнению видного
исследователя Монголии Э.М. Мурзаева,
«имеют совершенно исключительное значе-
ние для познания природы Азиатского мате-
рика» (11).
Имя П.К. Козлова хорошо известно специа-
листам разных отраслей знания: этнографам, ар-
хеологам, востоковедам, биологам, ботаникам.
Коллекции, привезенные П.К. Козловым из цен-
тральноазитских путешествий, занимают дос-
тойное место в академических музеях и институ-
тах, а также в Государственном Эрмитаже, Рос-
сийском этнографическом музее.
Как отмечал в 1923 г. Д.Н. Анучин, «из
всех современных русских путешественников
в отдаленные страны едва ли кто пользуется
1
В 1926 г., во время своей последней, Монголо-
Тибетской, экспедиции П.К. Козлов еще раз пересек
Гоби.
2
П.К. Козлов участвовал в 4-й Центральноазиатской
экспедиции Н.М. Пржевальского 1883-1885 гг., ти-
бетской экспедиции М.В. Певцова 1889-1890 гг., Ти-
бетской экспедиции В.И. Роборовского 1893-1895
гг.; возглавлял Монголо-Камскую экспедицию 1899-
1901 гг.; Монголо-Сычуаньскую экспедицию 1907-
0909 гг. и Монголо-Тибетскую экспедицию 1923-
1926 гг.
Т.И. Юсупова. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу академических
музеев Санкт-Петербурга
большей известностью не только у нас, но и
за границей, чем П.К. Козлов. Его экспедиции
не только доставили много ценных материа-
лов для познания Центральной Азии, но и
принесли широкую известность имени путе-
шественника»1.
Один из ведущих востоковедов Н.Н. Поп-
пе свидетельствовал, что «путешествия Петра
Кузьмича и результаты их представляют со-
бой тот памятник-монумент, который, по сло-
вам поэта, aere perennius2, и эти путешествия
вошли в историю науки и никогда забвению
не будут преданы» (12).
Успеху экспедиций способствовали, пре-
жде всего, личные качества П.К. Козлова: та-
лант географа-исследователя, обширные зна-
ния в разных отраслях страноведения, исклю-
чительная энергия, упорство, умение подби-
рать спутников, преданность своему делу, ве-
ра в свое предназначение. Кроме того, в орга-
низации и проведении экспедиций П.К. Коз-
лову в немалой степени помогало совпадение
региона его научных интересов с научными
интересами руководителей Русского Геогра-
фического общества и государственными,
геополитическими интересами России.
Судьбу П.К. Козлова определила счастли-
вая встреча в 1882 г. с Н.М. Пржевальским,
который разглядел в девятнадцатилетнем
юноше «врожденное призвание к путешест-
виям» и опытным глазом военного педагога
оценил природные способности к нелегкой
экспедиционной деятельности. Знакомство со
знаменитым путешественником коренным
образом изменило жизнь деревенского юно-
ши, родившегося в бедной, малограмотной
семье на Смоленщине. П.К. Козлов вспоми-
нал: «Пржевальский явился моим великим
отцом: он воспитывал, учил и руководил об-
щей и частной подготовкой к путешествию
(13) …Пшева [Пржевальский] придумал целе-
сообразную программу для моего образова-
ния как путешественника-исследователя. Как
он заботился давать мне среди иногда скуч-
ных систематических работ по естествозна-
нию читать живые, чудно описанные картины
природы для бодрой силы, для красоты, по-
эзии, как музыку для отдохновения вообще от
1
ГАРФ. Ф.2307, оп.2, д.79, л.25. Отзыв Д.Н. Анучи-
на о проекте экспедиции Козлова.
2
От monumentum aere perennius – памятник прочнее
меди (из стихотворения Горация «Exegi monumen-
tum …»).
37
работы. Это воспитание –образование, такая
глубокая важная задача»3. В процессе обуче-
ния навыкам, необходимым в дальних стра-
нах, книжная романтика сменилась твердым
убеждением, что путешествие – не легкая
приятная прогулка, а долгий, непрерывный и
тяжелый труд, но это не испугало будущего
исследователя. За один год П.К. Козлов смог
выполнить все поставленные Н.М. Пржеваль-
ским условия для участия в его экспедиции:
экстерном закончил Смоленское реальное
училище, обучился многим практическим на-
выкам, необходимым в путешествии и даже
прослужил три месяца в Софийском пехотном
полку (в свои экспедиции Н.М. Пржевальский
брал только людей с военной подготовкой).
Экзамен по приобретенным знаниям он сда-
вал в суровых условиях Тибетского нагорья
во время 3-й Центральноазиатской экспеди-
ции (1883-1885 гг.) Н.М. Пржевальского, в
состав которой был включен в качестве
младшего помощника великого путешествен-
ника. В дальнейшем, работая рядом с Н.М.
Пржевальским, П.К. Козлов сформировался
как профессиональный путешественник-
исследователь, овладел и развил его экстен-
сивно-описательный метод маршрутной ре-
когносцировки.
Экспедиция Н.М. Пржевальского, целью
которой было исследование Северного Тибета
от истоков р. Хуанхэ до меридиана оз. Лобнор
и р. Хотан, прошла около 7 800 км через пус-
тыню Гоби, вдоль северной окраины Тибет-
ского нагорья и бассейна р. Тарим. По воз-
вращении из своего первого путешествия П.К.
Козлов констатировал: «Центральная Азия
стала для меня целью жизни» (14). «Здесь, на
Тэтунге, впервые сознательно пробудилась и
моя душа – я познал собственное влечение к
красотам дикой горной природы. Природа во-
обще, центральноазиатская в особенности,
завладела мною окончательно» (15). А после
своего пятого путешествия он еще раз под-
твердил правильность сделанного в юности
выбора: «Сколько раз я был действительно
счастлив, стоя лицом к лицу с дикой гранди-
озной природой Азии» (16).
Экспедиции, возглавляемые П.К. Козло-
вым, обследовали следующие районы Цен-
3
Архив Музея П.К.Козлова. Ф.1, оп.7, д.14. Письмо
П.К. Козлова к Е.В. Пушкаревой от 15 декабря 1909 г.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
38
тральной Азии: Китайский Алтай до Кобдо
включительно, отдельные хребты Монголь-
ского Алтая, Северная Монголия, Централь-
ная и Южная Монголия, Алаша и Алашан-
ский хребет, район оз. Куку-нор с Нань-
Шанем, Цайдам, северо-западная часть про-
винции Ганьсу, Амдо, Кам, Северо-
Восточный Тибет.
Военный по образованию (закончил в 1887 г.
Петербургское пехотное юнкерское училище),
П.К. Козлов постоянно учился всему, что может
пригодится ему в путешествиях, общаясь со спе-
циалистами академических учреждений: Пул-
ковской обсерватории, РГО, Русского музея (Эт-
нографического отдела) и др. «Годы оседлой
жизни на родине, – писал П.К.Козлов, – я по-
свящал усовершенствованию в естественных
науках, этнографии и астрономии» (17). Поэто-
му, хотя у П.К. Козлова и не было университет-
ского диплома, его знания, касающиеся экспеди-
ционной деятельности, были необычайно глубо-
кими и разносторонними, что позволяло ему де-
лать качественные сборы естественно-научных
коллекций.
Можно сказать, что П.К. Козлов был послед-
ним представителем «определенного типа рус-
ского путешественника, одновременно геогра-
фа, этнографа и натуралиста» (18), путешествен-
ником, профессионально подготовленным не
только для проведения географических исследо-
ваний, но и для сбора естественно-исторических
коллекций. Именно поэтому ботаники и зоологи
отмечали их выдающуюся научную ценность и
считали, что если бы не страсть П.К. Козлова к
страннической жизни, он мог бы стать неорди-
нарным «кабинетным» ученым.
Особенно ярко талант П.К. Козлова как
путешественника-натуралиста проявился во
время его первой самостоятельной Монголо-
Камской экспедиции в 1899-1901 гг. В ре-
зультате этой экспедиции, прошедшей со
съемкой более 10 000 км, были нанесены на
карту крупнейшие хребты в Восточном и
Центральном Тибете (хребет Русского гео-
графического общества, хребет Водораздел
(бассейнов Хуанхэ и Янцзы), хребет Рокхилла
и др.)1. И хотя маршрут пролегал по неиссле-
дованным и труднодоступным территориям,
научные результаты превзошли все ожидания
– П.К. Козлов привез в Санкт-Петербург ог-
ромную и необычайно разнообразную естест-
1
К сожалению, русские названия этих хребтов сей-
час не используются в международной картографи-
ческой практике.
2007 / 1
венно-историческую коллекцию, интересные
этнографические сведения о кочевых племе-
нах Восточного Тибета, ценнейшие данные по
зоогеографии совершенно не изученных об-
ластей Центральной Азии. За этот вклад в
изучение Центральной Азии РГО наградило
путешественника высшей наградой – Кон-
стантиновской золотой медалью.
Экспедиция П.К. Козлова 1899-1901 гг.
привезла почти 25 000 экземпляров ботаниче-
ского материала, причем собранных так, что
качество их в смысле сушки и сохранности,
по мнению Б.А. Федченко, не оставляет же-
лать лучшего, особенно учитывая суровость
климата и трудности походной обстановки.
«К этому нужно еще прибавить, что при каж-
дом экземпляре имеются точные указания об
условиях его сбора. В научном отношении
ценность коллекции 1899-1901 гг. определяется
тем, что из Северо-Восточного Тибета в этой
коллекции имеется свыше 1 000 видов цвет-
ковых растений, в то время как одновременно
с тем появившаяся английская сводка всего
известного до того времени из Тибета заклю-
чает всего 295 видов» (19). При этом на сбор
некоторых видов требовались не только часы,
но и целые дни. Монголо-Тибетская экспеди-
ция 1923-1926 гг. передала в Главный ботани-
ческий сад на определение и изучение 750 ви-
дов растений, или 3 000 листов и 50 пакетов
семян (20).
О важности ботанических сборов П.К.
Козлова для исследовательских учреждений
свидетельствует и благодарственное письмо
директора Санкт-Петербургского ботаниче-
ского сада В.И. Липского, который от имени
Совета Сада выразил П.К. Козлову «искрен-
нейшую признательность за высокое внима-
ние и содействие обогащению Ботанического
сада столь редкими и ценными образцами»
(21). К его авторитетному мнению в области
флоры этого региона прислушивались рос-
сийские и иностранные специалисты-
ботаники и нередко обращались с различны-
ми просьбами. Так, в октябре 1907 г., накану-
не Монголо-Сычуаньской экспедиции, ди-
ректор Ботанического сада Академии наук А.
Вишер фон Вальдгейм просит его помимо
ценных гербариев и семян, которые П.К. Коз-
лов всегда доставлял в сад, «в интересах нау-
ки сделать некоторые специальные сборы и
наблюдения над растениями, которые в на-
стоящее время представляют особенный ин-
терес» (22). В 1925 г. немецкий ботаник Р.
Шлехтер писал П.К. Козлову в Монголию,
Т.И. Юсупова. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу академических
музеев Санкт-Петербурга
что с большим интересом читает о его откры-
тиях и предлагает свои услуги для скорейшей
обработки новых ботанических коллекций1.
До сих пор центральноазиатские ботани-
ческие сборы П.К. Козлова активно исполь-
зуются сотрудниками Ботанического институ-
та РАН в их исследовательской деятельности,
особенно специализирующимися в области
растительности Монголии и Китая. Уже мно-
го лет под редакцией В.И. Грубова выходит
серия «Растения Центральной Азии» (1963-
2002), в публикации которой использованы
сборы П.К. Козлова и членов его экспедиций.
Но особенно ценными специалисты счи-
тают зоологические коллекции П.К. Козлова,
любовь к зоологии передал ему Н.М. Прже-
вальский. У П.К. Козлова были прекрасные
отношения практически со всеми научными
сотрудниками Зоологического музея: С.М.
Герценштейном, Е.А. Бихнером, В.Л. Бианки,
Л.С. Бергом, А.А. Бялыницким-Бирулей, А.П.
Семеновым-Тян-Шанским, позже С.П. Сушки-
ным, Б.С. Виноградовым, А.Н. Кириченко и
др. В Москве П.К. Козлов всегда пользовался
советами и указаниями профессора, позднее
академика М.А. Мензбира.
Как отмечает А.П. Семенов-Тян-Шанский,
зоологические материалы, доставленные в
музей экспедициями П.К. Козлова, всегда
были образцово законсервированы, заэтике-
тированы и упакованы.
Экспедиции П.К. Козлова не только обо-
гатили коллекции академических музеев, но и
утвердили приоритет России в изучении Цен-
тральноазиатского региона, особенно Монго-
лии, как отмечал А.П. Семенов-Тян-Шанский,
позволили российским ученым «сделаться
настоящими хозяевами в вопросах фауны и
флоры этой части земного шара» (23).
Постоянное общение с учеными, внима-
тельное отношение к их просьбам, советам,
рекомендациям – обязательное условие для
П.К. Козлова в его собирательской деятельно-
сти. В дневниках своих экспедиций он неиз-
менно указывает на выполнение просьб своих
коллег, обращение к ним с различными во-
просами, касающимися производимых им
сборов (24).
Среди биологических коллекций по своей
полноте и разнообразию выделяются орнито-
логические коллекции, привезенные П.К.
1
Архив РГО. Ф.18, оп.3, д. 452.
39
Козловым из Центральной Азии. Всего экс-
педициями Козлова доставлено свыше 5 ты-
сяч экземпляров птиц. Среди них выделяются
совсем новые виды, некоторые из них носят
его имя: Tetraogallus kozlowi, Emberiza kozlo-
wi, Acentor kozlowi, Janthocincla, но наиболее
замечательна птица, принадлежащая к новому
роду и носящая теперь название Kozlovia ro-
borovskii.
Следует отметить, что, кроме полевых
сборов, особую ценность имеют обстоя-
тельные очерки фауны обследованных рай-
онов с биологическими характеристиками
отдельных представителей этих фаун, ко-
торые П.К. Козлов обязательно дает в сво-
их книгах по итогам путешествий, а также
очень содержательные зоологические днев-
ники путешественника. Обладая тонкой на-
блюдательностью, прекрасно разбираясь в
голосах птиц и их названиях, П.К. Козлов в
своих дневниках собрал высокоценный ма-
териал по экологии и биологии птиц Цен-
тральной Азии (25). Уникальные сборы ор-
нитофауны Монголии сделала в 1923-1931
гг. его жена, орнитолог Е.В. Козлова (26),
проработавшая более 40 лет в Зоологиче-
ском институте Академии наук.
Даже когда П.К. Козлов был не в экспе-
дициях, а ездил в командировки с другими
целями, он неизменно собирал естественно-
научные коллекции и старался вести днев-
ники, в которых, кроме подробного геогра-
фического, содержится также описание
флоры и фауны местности. В музее П.К.
Козлова хранятся «Дневник зоологиче-
ский, наблюдение над животными и перна-
тым миром в зоопарке «Аскания-Нова»
(1913) и Орнитологический журнал поезд-
ки в Ургу (1905). Многочисленные заметки
находятся в архиве путешественника в
РГО.
Материалы коллекций П.К. Козлова, по
сведениям, приведенным А.П. Семеновым-
Тян-Шанским в 1937 г., были так или иначе
использованы в работах 102 специалистов,
написавших примерно 200 специальных на-
учных работ. Это число сегодня значительно
возросло, поскольку материалами коллекций
пользуются как российские, так и зарубежные
исследователи2.
2
Кроме российских ученых коллекции П.К. Козлова
в своих исследованиях широко используют монголь-
ские биологи. См., напр.: Боркин Л.Я., Мухбаяр Х.,
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
40
Каждое путешествие П.К. Козлова прино-
сило новые данные не только о природе по-
сещенных им стран, но и о населяющих их
народах. В разных трудах П.К. Козлова со-
держатся интересные сведения этнографиче-
ского характера, дополняющие и значительно
расширяющие имеющиеся знания о народах
Центральноазиатского региона, их истории,
культуре, быте, обычаях и традициях.
В составе Китайского отдела Музея ан-
тропологии и этнографии (Кунсткамеры) РАН
находится небольшая (144 бытовых и религи-
озных предмета: табакерки из фарфора, стек-
ла, камня, акварели и картины, бронзовые
статуэтки буддийских божеств и иконы), но
представляющая безусловный интерес для
всякого изучающего или интересующегося
этнографией народов Китая коллекция П.К.
Козлова. Большая часть предметов была при-
обретена путешественником в провинции
Ганьсу во время Монголо-Сычуаньской экс-
педиции (1907-1909 гг.). Предметы были пе-
реданы в музей в период с 1907 по 1936 г. са-
мим путешественником, РГО, а также были
приобретены у его вдовы Е.В. Козловой. Под-
робное описание этой коллекции было сдела-
но Р.Ф. Итсом (27). Предметы коллекции
представляют собой яркие образцы искусства
китайских ремесленников. Особенно выделя-
ется коллекция табакерок, подобранная со
знанием дела и с большим вкусом. Одними из
самых интересных считаются табакерки из
стекла с внутренним акварельным рисунком.
Большой интерес также представляет напи-
санный акварелью и черной и красной тушью
«в превосходной старинной китайской мане-
ре» (28) план дворца Потала и главнейших
монастырей в окрестностях Лхасы.
Интересная история у одного из предметов
коллекции – листа дерева Bodhi с изображе-
нием Будды. Во время экспедиции, в ноябре
1908 г., П.К. Козлов посетил настоятеля
Чойбзенского монастыря, который хорошо
помнил Н.М. Пржевальского и бережно хра-
нил его подарки. В ответ на приветствие и по-
дарки П.К. Козлова он преподнес ему не-
сколько интересных вещей, в том числе про-
сил передать Академии наук России «листик с
дерева “Бод”, произрастающего в Индии, под
Орлов Н.Л., Семенов Д.В., Тэрбиш Х. Распростране-
ние рептилий в Монголии // Рептилии горных и
аридных территорий: систематика и распростране-
ние. - Л., 1990. - С. 22-138.
2007 / 1
которым, по преданию, предавался созерца-
нию Гаутама (29).
Этот дар хутухты, а также тибетскую ру-
копись (перевод санскритского сочинения
Guhyasamaja), писанную золотом по черному,
с несколькими миниатюрами от П.К. Козлова
академик С.Ф. Ольденбург представил на за-
седании Историко-филологического отделе-
ния Академии наук 6 октября 1910 г. Собра-
ние постановило книгу передать в Азиатский
музей, лист с изображением Будды – в Кунст-
камеру (30).
Подробно анализируя предметы коллек-
ции, Р.Ф. Итс делает вывод о том, что они
представляют собой интересное собрание для
характеристики культуры и быта народов ста-
рого Китая. «Ярко выраженная в предметах,
собранных П.К. Козловым, традиция исполь-
зовать в живописных и скульптурных укра-
шениях фольклорные сюжеты и благожела-
тельную символику продолжает существовать
и по сей день. Подобные обстоятельства де-
лают особенно ценным собрание выдающего-
ся русского путешественника» (31).
Но особую историческую ценность имеют
археологические находки П.К. Козлова, сде-
ланные им в 1908-1909 гг. в г. Хара-Хото, на
юге пустыни Гоби, и в 1924-1925 гг. в горах
Ноин-Ула, в 100 км к северу от столицы Мон-
голии Улан-Батора.
Первый раз П.К. Козлов попал в Хара-
Хото 19 марта 1908 г. В течение 5 дней экс-
педиция обследовала развалины старинного
города. Было найдено большое количество
черепков посуды, предметов обихода, денеж-
ные ассигнации, монеты, несколько книг и
рукописей на не известном тогда языке тан-
гутского государства Си-Ся, предметы культа
и др. После получения первых находок руко-
водство РГО посоветовало П.К. Козлову из-
менить маршрут экспедиции: возвратиться в
Хара-Хото и, не жалея ни времени, ни сил, ни
средств, продолжить раскопки1. Экспедиции
сопутствовала удача. В июне 1909 г. в одном
из субурганов была обнаружена целая биб-
лиотека (около 2 000) прекрасно сохранив-
шихся свитков, рукописей, книг на тангут-
ском, китайском и уйгурском языках, сотни
буддийских икон (около 300) и скульптур,
святыни из буддийских храмов. Воодушев-
ленный находками П.К. Козлов записал в
дневнике: «Буду надеяться, что и Географи-
1
Архив РГО. Ф. 18, оп.3, д. 184. Письмо Григорьева
от 9 сентября 1908 г.
Т.И. Юсупова. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу академических
музеев Санкт-Петербурга
ческое общество, и Императорская Академия
наук приложат все усилия, средства и уменье,
чтобы достойным образом обработать и из-
дать труды и материалы Хара-Хото»1. Так и
произошло. Материалы из знаменитого су-
бургана позволили восстановить историю за-
бытого государства Си-Ся, просуществовав-
шего около 250 лет (982-1227) на территории
современного Северного Китая (32).
Как отмечают многие исследователи, по-
сле находок в Хара-Хото можно говорить о
подлинном развитии тангутоведения. Коллек-
ции книг, живописи, предметов быта дали
возможность многое узнать о культуре, ис-
кусстве, этнографии Си-Ся, его связях с дру-
гими государствами.
Весной 1910 г. в только что построенном
новом здании РГО была развернута выставка
коллекций, привезенных экспедицией П.К.
Козлова. Затем книги и рукописи были пере-
даны на хранение и изучение в Азиатский му-
зей, ныне Санкт-Петербургский филиал Ин-
ститута востоковедения РАН, остальные
предметы – в Этнографический отдел Русско-
го музея, где они хранились до 1934 г., а поз-
же стали частью музейного собрания Госу-
дарственного Эрмитажа.
Разбирая хара-хотинские находки в РГО,
приват-доцент Санкт-Петербургского универ-
ситета А.И. Иванов обнаружил единственный
известный до сих пор тангуто-китайский сло-
варь «Чжан-чжун чжу» («Перл в ладони»).
Эта находка позволила ему начать работу над
составлением тангуто-русского словаря, ко-
торую завершил ученик А.И. Иванова – Н.А.
Невский (33). Его труд «Тангутская филоло-
гия» заслужил репутацию одного из круп-
нейших филологических открытий XX века
(34).
С коллекцией книг и рукописей из Хара-
Хото российские востоковеды работают до сих
пор. Подробно описаны китайская (35) и тангут-
ская части коллекции (36). Как отмечает один из
самых авторитетных тангутоведов Е.И. Кыча-
нов, современные успехи российского и мирово-
го тангутоведения основываются именно на ма-
териалах тангутского фонда СПбФ ИВ РАН. С
1993 г. идет активное сотрудничество с шанхай-
ским издательством «Древняя книга». Опубли-
кована в 11 томах светская часть коллекции и
1
Архив РГО. Ф.18, оп.1, д. 154, л.465. Дневник Мон-
голо-Сычуаньского путешествия.
41
примерно одна пятая – одна шестая части буд-
дийских текстов на тангутском языке, все тексты
на китайском языке (37).
Результатом многолетней работы с тангут-
скими рукописями Е.И. Кычанова стало издание
в Японии уникального Тангутско-русско-англо-
китайского словаря (38).
Изучение находок экспедиции П.К. Козлова
в Хара-Хото позволило выявить также новые
факты в истории книгопечатания. Хара-
хотинская коллекция – уникальный памятник
тангутской культуры, отмечает ее исследователь
А.П. Терентьев-Катанский (39). Библиотека, об-
наруженная в Хара-Хото, – собрание древней-
ших печатных книг и одна из обширнейших
коллекций восточных ксилографов и рукописей
XI-XIII вв. не только в России, но и в мире. Ма-
териалы этой коллекции позволяют проследить
все этапы, технические достижения и особенно-
сти развития книжного дела в странах Востока.
В собрании П.К. Козлова, кроме книг,
имеются различного рода приспособления для
книгопечатания, а также резные деревянные
доски как для тангутских книг, так и для от-
дельных книжных иллюстраций. В книгах со-
хранилось очень много гравюр, которые име-
ют большое значение для истории китайской
гравюры.
Не меньшее значение имеют вывезенные
П.К. Козловым из Хара-Хото предметы буддий-
ского культа, в частности иконы и статуэтки.
Предварительное описание этой коллекции дал
С.Ф. Ольденбург, «не откладывая дела до под-
робного и тщательного изучения», уже в 1914 г.
(40) В дальнейшем ее исследованием занимались
и занимаются до сих пор сотрудники Эрмитажа.
Предметы из хара-хотинской коллекции много и
часто выставляются. Одна из последних боль-
ших выставок, организованная по инициативе
фонда семьи Тиссен в 1993 г., была показана в
Швейцарии и других европейских странах (41).
Покидая засыпанный песками город в
марте 1908 г., П.К. Козлов записал в дневни-
ке: «Прощай, Хара-Хото! Ты дал мне много
прекрасных, восторженных минут, ты не-
вольно открыл мне новую отрасль знаний»2. С
того времени путешественник стал уделять
особое внимание познанию истории человека.
Формулируя свое научное кредо, он пишет в
1924 г.: «Изучение природы и изучение чело-
века должны идти рука в руку» (42). И далее:
2
Архив РГО. Ф.18, оп.1, д. 154, л. 96 об. Дневник
Монголо-Сычуаньской экспедиции.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
42
«Понемногу я начинаю видеть в себе пере-
мену или переход от изучения природы к ис-
следованию человека, его истории, культуры.
Вот где мое призвание, но из этого еще не
следует, чтобы я не имел глубокой любви и
преданности к природе, в особенности дикой,
девственной природе» (43).
В своей последней, Монголо-Тибетской,
экспедиции 1923-1926 гг. П.К. Козлов смог в
полной мере реализовать оба направления ис-
следовательской деятельности. Сотрудники
Монголо-Тибетской экспедиции во время
раскопок могильных курганов в горах Ноин-
Ула, оказавшихся захоронениями хунну эпохи
Ханьской династии, обнаружили большое ко-
личество прекрасно сохранившихся предме-
тов: ткани, войлочные ковры с изображения-
ми мифических животных, изделия из золота,
бронзы, керамика и многое другое. Археоло-
гические находки дали богатый материал о
погребальном обряде и хозяйстве хунну, жи-
лищах и домашней утвари, об одежде и укра-
шениях, технике обработки различных мате-
риалов, об оружии и военном деле, изобрази-
тельном искусстве, верованиях и междуна-
родных связях хунну.
Результаты раскопок в Ноин-Уле вызвали
широкий научный и общественный резонанс
и привлекли внимание многих российских и
иностранных ученых. Уже в 1930-х гг. вышел
ряд работ, основанных на изучении предметов
из ноин-улинских погребений (44). Правда,
затем на долгие годы исследования были пре-
рваны и лишь в 1960-х гг. вышли книги С.
Умехары (45) и C.И. Руденко (46). В послед-
ние два десятилетия изучением археологиче-
ских коллекций из погребений хунну на но-
вом технологическом и методологическом
уровне плодотворно занимается сотрудник
Института истории материальной культуры
РАН С.С Миняев (47), выполнивший, в част-
ности, спектральный анализ бронзовых изде-
лий Ноин-Улы и детально рассмотревший их
хронологию.
Ноин-улинские археологические находки
экспедиции П.К. Козлова стали не только
ценным культурным достоянием России и
Монголии (сейчас эти предметы хранятся и
экспонируются в залах Государственного Эр-
митажа в Санкт-Петербурге и Национального
музея монгольской истории в Улан-Баторе),
но и дали мощный толчок для изучения одной
из древнейших кочевых империй, которая
вследствие долгого временного и обширного
пространственного существования оказала
2007 / 1
значительное влияние на развитие многих
азиатских и европейских народов.
Сегодня Ноин-Ула вновь приковала к себе
пристальное внимание ученых многих стран.
Поводом к этому стали находки, сделанные в
2006 г. новосибирскими археологами под ру-
ководством лауреата Государственной пре-
мии Н.В. Полосьмак и ее помощника Е.С. Бо-
гданова, продолжившими совместно с мон-
гольскими коллегами раскопки курганов, на-
чатые более 80-ти лет назад экспедицией
П.К. Козлова.
Экспедиционные исследования П.К. Коз-
лова получили широкое признание мирового
научного сообщества. Он был избран почет-
ным членом Голландского (1896), Венгерско-
го (1911) географических обществ, Ученого
комитета Монголии (1924), награжден Кон-
стантиновской медалью РГО (1909), большой
золотой медалью Лондонского (1911) и
Итальянского (1911) географических обществ,
премией им. Чихачева Французской академии
наук (1913). Кроме того, он был членом или
почетным членом: Русского географического
общества (1910), Московское общество испы-
тателей природы (1896), Русское энтомологи-
ческое общество (1908), Общество любителей
естествознания, антропологии и этнографии
(1907), Московское общество испытателей
природы (1927), Санкт-Петербургский бота-
нический сад (1902), Зоологический музей
Академии наук (1928) и др.
П.К. Козлова часто называют счастливцем.
Несомненно, что элемент случайности сопут-
ствовал его работе. Но эта случайность носи-
ла, можно сказать, закономерный характер:
П.К. Козлов умел организовать «счастливые
случайности». Известный монголовед Н.Н.
Поппе, отдавая дань уважения П.К. Козлову,
писал, что историки Центральной Азии и ар-
хеологи-исследователи ее многим обязаны
П.К. Козлову. «И поразительно, как много
сделал для них Петр Кузьмич, какое удиви-
тельное счастье сопутствовало ему во всех его
путешествиях, редким успехом венчавшее все
его предприятия. И спрашивается, откуда та-
кое счастье?» И сам отвечает: «Удивительная
стойкость, неустрашимость, редкая дисцип-
линированность, требовательность по отно-
шению к себе, честное и искреннее отноше-
ние к делу, умение выбирать людей и знание
их – вот то, что сделало П.К. Козлова кузне-
цом своего счастья и счастья его предпри-
ятий» (48).
Т.И. Юсупова. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу академических
музеев Санкт-Петербурга
Эту особенность путешественника отме-
чал и хорошо знавший его С.Ф. Ольденбург.
Характеризуя деятельность П.К. Козлова, он
писал: «Часто приходится слышать, что на-
ходки, делаемые путешественниками, явля-
ются результатом “удачи”. Такое утверждение
несправедливо, ибо, если путешественник
что-нибудь находит, то почти всегда только
потому, что он искал и умел искать.
Так было и с П.К. Козловым, и потому его
находки должны быть поставлены ему в
большую заслугу»1 (49).
Это мнение разделял также монголовед В.И.
Казакевич, который считал, что замечательные
результаты экспедиций П.К. Козлова вряд ли
«могли бы иметь место, если бы он действовал
только случайно, а не отправлялся на розыски
лишь после проверки ряда сообщений»2.
Научное наследие П.К. Козлова необы-
чайно обширно и до сих пор еще не освоено
полностью учеными. Оно включает в себя его
экспедиционные отчеты, статьи и книги, пу-
тевые дневники и сохранившуюся огромную
переписку с коллегами и друзьями, картогра-
фические и фотографические материалы. В то
43
же время это и новые названия на географи-
ческих картах, и открытые ученым-
путешественником новые виды представите-
лей животного царства, а также уникальные
богатейшие коллекции – археологические,
этнографические, естественно-исторические и
другие, хранящиеся ныне в лучших музейных
собраниях Санкт-Петербурга: в Эрмитаже,
Музее антропологии и этнографии им. Петра
Великого (Кунсткамере), Зоологическом, Бо-
таническом музеях и Санкт-Петербургском
филиале Института востоковедения РАН. Эти
коллекции не только обогатили российские
музеи, но и сделали возможным познакомить
не одно поколение россиян с природой, культу-
рой и историей Центральной Азии.
1
ГАРФ. Ф.Р-5446, оп.37, д.11, л.50 об. Отзыв С.Ф.
Ольденбурга.
1
ПФА РАН. Ф.142, оп.2, д.41, л.12. Казакевич В.
Памяти П.К. Козлова.

1. Alberti S. Objects and the Museum // ISIS. - 2005. - Vol. 96. - No 4. - P. 559-571.
2. Полани М. Личностное знание. - М., 1986. - С.19.
3. Мурзаев Э.М. Русское Географическое общество в истории Российской Империи // Рус-
ское Географическое общество. 150 лет. - М., 1995. - С. 9-181.
4. Научные результаты путешествий Н.М. Пржевальского по Центральной Азии. - Т.1. Мле-
копитающие. - Ч.2. Копытные. - Вып.1. - Equus Przewalskii. - Обработал В. Заленский. -
СПб., 1902; Т. 3. - Ч.1. Земноводные и пресмыкающиеся. - Обработал А.В. Бедряга. -
Вып.1. - СПб., 1898; Вып.2. - СПб., 1907; Вып.3. - СПб., 1909; Вып. 4. - СПб., 1912; Т.3. -
Ч. 2. Рыбы. - Обработал С. Герценштейн. - Вып.1. - СПб., 1888; Вып.2. - СПб., 1889;
Вып.3. - СПб., 1891. и др.
5. Алимов А.Ф., Танасийчук В.Н., Степаньянц С.Д. Разнообразие мировой фауны в коллек-
циях Зоологического института РАН // Сокровища академических собраний Санкт-
Петербурга. - СПб., 2003. - С. 242.
6. Комаров В.Л. Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную
Азию. - Ч.1. Маршруты Н.М. Пржевальского // Труды Главного Ботанического сада. -
Т.34. - Вып.1. - СПб., 1920. - С.4.
7. Каррутерс Д. Неведомая Монголия: отчет английской экспедиции Д. Каррутерса 1910-
1911 гг. - Т. 1. Урянхайский край. - Пг., 1914. - С.15.
8. Д. Керзон (Curzon) (1859-1925): в 1899-1905 – вице-король Индии, в 1919-1924 - министр
иностранных дел Великобритании
9. Гольман М.И. Изучение истории Монголии на Западе. XIII – середина XX в. - М., 1988. -
С.147.
10. Козлов П.К. участвовал в 4-й Центральноазиатской экспедиции Н.М. Пржевальского
1883-1885 гг., Тибетской экспедиции М.В. Певцова 1889-1890 гг., Тибетской экспедиции
В.И.Роборовского 1893-1895 гг.; возглавлял: Монголо-Камскую экспедицию 1899-1901 гг.,
Монголо-Сычуаньскую экспедицию 1907-1909 гг. и Монголо-Тибетскую экспедицию
1923-1926 гг.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
44
11. Овчинникова Т.Н. П.К. Козлов – исследователь Центральной Азии. - М.: Наука, 1964;
Андреев А.И., Юсупова Т.И. История одного не совсем обычного путешествия: Монголо-
Тибетская экспедиция П.К. Козлова (1923-1926 гг.) // Вопросы истории естествознания и
техники. - 2001. - № 2. - С. 51-74.
12. Мурзаев Э.М. Русское Географическое общество в истории Российской Империи // Рус-
ское Географическое общество. 150 лет. - СПб.; М., 1995. - С. 74.
13. Поппе Н.Н. Значение путешествий П.К. Козлова для археологического изучения Цен-
тральной Азии // Известия Гос. Географического общества. - 1936. - Т.LXVIII. - Вып..5. -
С. 748.
14. Козлов П.К. Николай Михайлович Пржевальский – первый исследователь природы Цен-
тральной Азии. - СПб., 1913. - С. 84.
15. Козлов П.К. Русский путешественник в Центральной Азии: избр. тр. - М., 1963. - С.25.
16. Козлов П.К. Николай Михайлович Пржевальский - первый исследователь Центральной
Азии. - СПб., 1913. - С. 91
17. Козлов П.К. Русский путешественник в Центральной Азии: избр. тр. - М., 1963. - С. 26.
18. Козлов В.П. Жизнь и деятельность Петра Кузьмича Козлова – путешественника, исследо-
вателя Центральной Азии // Козлов П.К. Монголия и Кам. - 2-е изд. - М., 1947. - С. 14.
19. Павлов Н.В. В последней экспедиции // Природа. - 1963. - № 12. - С.99.
20. Федченко Б.А. Петр Кузьмич Козлов // Советская ботаника. - 1936. - № 1. - С. 155-156.
21. Козлов П.К. Краткий отчет о Монголо-Тибетской экспедиции Государственного Русского
географического общества 1923-1926 гг. - Л., 1928. - С. 45.
22. Овчинникова Т.Н. П.К. Козлов – исследователь Центральной Азии. - М., 1964. - С. 191-
192.
23. Овчинникова Т.Н. П.К. Козлов – исследователь Центральной Азии. - М., 1964. - С. 190.
24. Семенов-Тян-Шанский А.П. Зоологические результаты экспедиций П.К. Козлова // Извес-
тия Государственного географического общества. - Т. LXIX. - Вып.1. - 1937. - С.136.
25. Козлов П.К. Дневники Монголо-Тибетской экспедиции 1923-1926 гг. - СПб., 2003.
26. Семенов-Тян-Шанский А.П. Зоологические результаты экспедиций П.К. Козлова // Извес-
тия ГГО. - Т. LXIX. - Вып.1. - 1937. - С.133.
27. Среди людей и птиц: орнитолог и путешественница Е.В. Козлова. - СПб., 2007.
28. Итс Р.Ф. Китайские коллекции Петра Кузьмича Козлова в собраниях МАЭ // Сборник
Музея антропологии и этнографии. - Т. XX. - М.; Л., 1961. - С.5-29.
29. Итс Р.Ф. Китайские коллекции Петра Кузьмича Козлова в собраниях МАЭ // Сборник
Музея антропологии и этнографии. - Т. XX. - М.; Л., 1961. - С. 24.
30. Козлов П.К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото. - 2-е изд. - М., 1947. - С. 226-
227.
31. Протоколы заседаний Историко-филологического отделения. 1910. - СПб., 1911. - С.65.
32. Итс. Р.Ф. Китайские коллекции Петра Кузьмича Козлова в собраниях МАЭ // Сборник
Музея антропологии и этнографии. - Т. XX. - М.; Л., 1961. - С. 29.
33. Кычанов Е.И. Звучат лишь письмена. - М., 1965; Рыбинск, 2002; Его же. Очерк истории
Тангутского государства. - М., 1968; Император Великого Ся. - Новосибирск, 1991; Лубо-
Лесническо Е.И., Шафрановская Т.К. Мертвый город Хара-Хото. - М., 1968.
34. Иванов А.И. Страница из истории Си-Ся // Изв. Имп. АН. - СПб., 1911; Документы из го-
рода Хара-Хото. Китайское частное письмо XIV века // Изв. Имп. АН. - 1913. - Сер. VI. -
№ 14. - С. 817-913; Памятники тангутского письма. 1918. Бумажное обращение в Китае
до XV века // Материалы по этнографии России. - Т. 2. - СПб, 1913; Иванов А., Ольден-
бург С.Ф., Котвич В. Из находок П.К. Козлова в г. Хара-Хото. - СПб, 1909; Волков Ф. Че-
ловеческие кости из субургана в Хара-Хото // Материалы по этнографии России. - Т. 2. -
СПб., 1914.
35. Невский Н.А. Тангутская филология. - Кн.1-2. - М., 1960.
36. Меньшиков Л.Н. Описание китайской части коллекции из Хара-Хото (Фонд
П.К.Козлова). - М., 1984.
37. Тангутские рукописи и ксилографы. Список отождествленных и определенных тангут-
ских рукописей и ксилографов коллекции института народов Азии АН СССР / сост. З.И.
Горбачева, Е.И. Кычанов. - М., 1963. - 170 с.
Н.В. Абаев, В.Р. Фельдман. Кочевнические цивилизации Центральной Азии и Алтай-Байкальского
региона в контексте современного социокультурного транзита России - Евразии 45
38. Кычанов Е.И. Тангутский фонд СПбФ ИВ РАН как основа развития мирового тангутове-
дения // Наука и техника: вопросы истории и теории: тез. XXIII годичной конф. Санкт-
Петерб. отделения Российского Национального комитета по истории и философии науки
и техники. - СПб., 2002. - С. 19.
39. Словарь тангутского (Си-Ся) языка. Тангутско-русско-англо-китайский словарь / сост.
Е.И.Кычанов, С.Аракава. - Киото, 2006.
40. Терентьев-Катанский А.П. Книжное дело в государстве тангутов (по материалам коллек-
ции П.К. Козлова). - М., 1981.
41. Ольденбург С.Ф. Материалы по буддийской иконогарфии Хара-Хото // Материалы по эт-
нографии России. - Т.2. - СПб., 1914.
42. Lost Empire of the silk Road. Buddhist Art from Khara-Khoto. X-XIII th Century.- Milano,
1993.
43. Козлов П.К. Дневники Монголо-Тибетской экспедиции 1923-1926 гг. - СПб., 2003. - С. 317.
44. Козлов П.К. Дневники Монголо-Тибетской экспедиции 1923-1926 гг. - СПб., 2003. - С. 512.
45. Тревер К.В. Находки из раскопок в Монголии 1924-1925 гг. // Сообщения ГАИМК. - 1931.
- № 9-10; Trever Camilla. Excavations in Northern Mongolia (1924-1925) // Memoirs of the
Academy of History of material culture. - L., 1932; Технологическое изучение тканей кур-
ганных погребений Ноин-Ула // Известия ГАИМК. - Т. XI. - Вып. 7-9. - Л., 1932; Бернш-
там А.М. Гуннский могильник Ноин-Ула и его историко-археологическое значение // Из-
вестия АН СССР. Отд-е общественных наук. - 1937. - № 4; Боровка Г.И. Культурно-
историческое значение археологических находок экспедиции // Краткие отчеты экспеди-
ций по исследованию Северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией
П.К.Козлова. - Л., 1925. - С. 23-40; Теплоухов С.А. Раскопка кургана в горах Ноин-Ула //
Там же. - С. 13-23; Salmony A. Der Erste Fund von Ulla // Artibus Asiae. 1930-1932. - № 212;
Jetts W. Perceval. Discovers of the Kozlov Expedition // Burlington Magazine. - 1926. - April;
Rostovtzeff M. The Animal Style in South Russia and China. - Prinston, 1929.
46. Umehara S. Studies of Noin-Ula finds in northern Mongolia. - Tokyo, 1960.
47. Руденко С.И. Культура хуннов и Ноинулинские курганы. - М.;Л., 1962.
48. Миняев С.С. Бронзовые изделия Ноин-Улы (по результатам спектрального анализа) //
Краткие сообщения Института археологии. - Вып. 167. - М., 1982; Его же. Сюннуский
культурный комплекс: время и пространство //Древняя и средневековая история Восточ-
ной Азии. - Владивосток, 2001. - С. 295-305.
49. Значение путешествий П.К. Козлова для археологического изучения Центральной Азии //
Известия Гос. Географического общества. - 1936. - Т.LXVIII. - Вып. 5. - С. 753.

Н.В. Абаев, В.Р. Фельдман

КОЧЕВНИЧЕСКИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И АЛТАЙ-БАЙКАЛЬСКОГО РЕГИОНА
В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОГО СОЦИОКУЛЬТУРНОГО ТРАНЗИТА РОССИИ - ЕВРАЗИИ

Для Новой России жизненно важной гео-
стратегической задачей ближайшего времени
является восстановление утраченных позиций в
центрально-азиатском регионе, где зародилась,
сформировалась и в течение многих столетий
развивалась так называемая «кочевая» цивили-
зация - весьма своеобразный этносоциальный,
общественно-экономический и культурно-
исторический феномен, традиции которого в
значительной степени сохранились в азиатской
части Российской Федерации только в субрегио-
не Саяно-Алтая, главным образом в Туве и Гор-
ном Алтае. В других сопредельных Туве регио-
нах, в частности в Бурятии и Хакасии, эти этно-
культурные традиции сохраняются лишь фраг-
ментально, в сильно модифицированном и даже
нередко в искаженном виде, что затрудняет их
возрождение и адаптацию к современным усло-
виям.
Результаты археологических, историко-
религиоведческих, культурологических и других
исследований последних лет показывают, что
многие явления духовной и материальной куль-
туры кочевой цивилизации центра Азии, да и
всей Евразии, имеют саяно-алтайское происхож-
дение. Еще Л.Р. Кызласов убедительно показал,
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
46
что Саяно-Алтай является колыбелью евразий-
ской цивилизации или, по крайней мере, одним
из важнейших исторических центров евразий-
ского, в том числе центрально-азиатского, ко-
чевничества.
Как показали исследования Л.К. Аракчаа,
В.Р. Фельдмана и других тувинских ученых,
посвятивших этноэкологическим аспектам
кочевой цивилизации ряд специальных работ,
в культурно-историческом наследии экологи-
ческой культуры народов Саяно-Алтая со-
держится огромный потенциал, который мо-
жет сыграть позитивную роль в духовно-
культурном возрождении этих народов и в
дальнейшем их развитии в новых этнополи-
тических и геополитических условиях (5).
Современный социокультурный, цивилизаци-
онный транзит России–Евразии историко-
генетически связан с феноменом кочевнических
цивилизаций Центральной Азии и Алтай-
Байкальского региона. Он также имеет непо-
средственное отношение к одной из самых ост-
рых, актуальных проблем данного субрегио-
нального, историко-культурного и цивилизаци-
онного самодвижения, а именно – к проблеме
культурной безопасности, понимаемой как безо-
пасность ценностей, актуальных не только для
нашей современности, но для более или менее
отдаленного будущего. Культурная, цивилиза-
ционная безопасность России в данном регио-
нальном аспекте, формирование различных ме-
ханизмов, обеспечивающих ее бытие, функцио-
нирование, воспроизводство, предполагают кон-
цептуальное и конкретно-историческое описание
объекта исследования, его исторической формы
пространственно-географического и историче-
ского саморазвития.
Такое исследование может быть осущест-
влено только на определенной историко-
культурной, историко-методологической и
философско-диалектической основе, на базе
теории социальной самоорганизации. Прежде
всего, в теоретическом осмыслении данного
культурно-исторического феномена, его исто-
рического местоположения мы должны, оче-
видно, исходить из контрарности цивилиза-
ций: кочевнических и земледельческих. Это
предполагает, с одной стороны, признание
того, что в историко-культурном прошлом
существовали различные экологические ни-
ши, порождавшие качественно определенные
хозяйственно-культурные типы, с другой -
признание их качественных различий в миро-
воззренческом, религиозно-мифологическом,
ценностном состоянии своего бытия.
2007 / 1
Такой период предполагает качественно-
определенное пространственное ограничение,
которое, хотя и не препятствует диалогу цен-
ностей, но все-таки требует их жизни, дея-
тельности, функционирования в некоторой
своей социо-культурной, онтологической са-
мости.
Существует весьма серьезная проблема, свя-
занная с жизнью данных форм пространственно-
временного бытия, их конкретной исторической
содержательностью, взаимопониманием, взаи-
модействиями. Мы имеем в виду их комплимен-
тарность, готовность к диалогу, взаимному обо-
гащению, ценностно-культурному взаимодейст-
вию. Эти проблемы требуют специального,
углубленного изучения. Что касается ареала
кочевнических цивилизаций Центральной
Азии и Алтай-Байкальского социокультурно-
го региона, то они, с одной стороны, генети-
чески сами себя пространственно-культурно
определяют в их различном по интенсивности
общении с однозначными земледельческими
цивилизациями; с другой – данные взаимо-
действия детерминировали этот регион как
системную, динамичную целостность, колеб-
лющуюся и самодвижущуюся в определенной
историко-экологической нише, хотя и как не-
что качественно определенное в историко-
культурном смысле.
В работах историков-востоковедов, осо-
бенно последних десяти лет, существенное
внимание уделяется не только вопросам кри-
териев кочевнических цивилизаций, их этно-
культурной вариативной специфике, но и их
местоположению, границам их устойчиво-
динамического бытия (3). Так, например,
Ю.С. Худяков как нечто естественное отмеча-
ет, что в средние века в Центральной Азии
существовала цивилизация кочевников. Он
считает, что Центральная Азия как местопо-
ложение цивилизации кочевников включает
восточный ареал степного пояса Евразии от
сибирской таежной зоны до пустыни Такла-
Макан, Тибетского нагорья и бассейна р. Ху-
анхэ на юге, территорию от горной цепи
Большой Хинган на востоке до степей цен-
трального Казахстана на западе (24, с.13).
Одной из наименее исследованных про-
блем развития традиционного общества тюр-
ко-монгольских народов Центральной Азии и
центральной части Евразии (т.е. Великой Ев-
разийской Степи) является вопрос о роли в
развитии традиционного общества «кочевни-
ков» и в его переходе на уровень цивилизации
и государственности процессов социальной
Н.В. Абаев, В.Р. Фельдман. Кочевнические цивилизации Центральной Азии и Алтай-Байкальского
региона в контексте современного социокультурного транзита России - Евразии
самоорганизации. То, что такие процессы
имели место, подтверждает вся социально-
политическая, экономическая и культурная
история центрально-азиатского кочевничест-
ва, более того, его роль представляется весьма
значительной, а нередко и определяющей.
Вполне реально в теоретической форме
отразить развитие традиционного общества
«кочевников» Центральной Азии, однако вряд
ли возможно, если абстрагироваться от про-
цессов социальной самоорганизации, от ее
мотивов, источников энергии и от самой
групповой кооперативной активности на всех
уровнях социальной системы. Особое внима-
ние при этом следует уделять процессам гене-
зиса и развития кочевнической государствен-
ности в свете теории самоорганизации, а так-
же более общей проблеме этнокультурогенеза
тюрко-монгольских народов и всей «кочевой»
цивилизации Алтай-Байкальского региона и
Центральной Азии, в частности роли тэнгри-
анства в этих процессах.
Необходимо также рассмотреть и вопрос
об этногеографическом и историко-
генетическом центре формирования «коче-
вой» цивилизации как комплексного цивили-
зационного, хозяйственно-культурного и ду-
ховно-религиозного феномена в свете по-
следних археологических исследований в
Саяно-Алтае, в Восточном Туркестане и При-
тяныпанье. Эти данные позволяют более глу-
боко и полно исследовать роль «лесных наро-
дов» Алтай-Байкальского региона и Южной
Сибири в становлении как ираноязычного
скифо-арийского, так и «туранского» (тюрко-
монгольского, угро-финского) компонентов
центрально-евразийского кочевничества.
Хотя традиционное общество «кочевни-
ков» Центральной Азии исследуется с разных
методологических позиций уже давно (см.,
напр., работы И.В. Асеева, Л.Л. Абаевой,
С.И.Вайнштейна, Л.Л. Викторовой, Б.Я. Вла-
димирцова, А.Д. Грач, Л.Н. Гумилева, В.П.
Дьяконовой, А.С. Железнякова, С.Г. Кляш-
торного, П.Б. Коновалова, A.M. Сагалаева,
Г.И. Михайлова, С.Ю. Неклюдова, Л.П. Пота-
пова, Т.Д. Скрынниковой, М. Харнера, В.Р.
Фельдмана, Э.Д. Филиппса, Ю.С. Худякова и
др.), нельзя утверждать, что сама проблемати-
ка, связанная с данной формой социальной
жизни, исчерпана полностью.
История показывает, что социальная са-
моорганизация как вид человеческой деятель-
ности мотивируется материальными и духов-
47
ными потребностями и интересами групповых
субъектов. Эти мотивы в свое время очень
хорошо описал Б. Рассел (18). У Рассела,
правда, речь шла не только о мотивах актив-
ности социальных групп, но и отдельных ин-
дивидов. Б. Рассел выделяет первичные по-
требности (в пище, питье, одежде, сексе и др.)
и базирующиеся на них вторичные (жажда
власти, собственности, тщеславие, соперниче-
ство) (18). Эти же мотивы социальной актив-
ности обнаруживаются в структурогенетиче-
ском бытии традиционного общества номадов
Центральной Азии. Концептуально мы пред-
ставляем, что кооперативные процессы в об-
ществе кочевников Центральной Азии моти-
вированы идеями, аффектами, связанными с
первичными и вторичными мотивами группо-
вой социальной активности. Эти идеи явля-
лись одновременно источниками энергии
кооперативных процессов социальной само-
организации.
Анализ историко-культурных и политиче-
ских процессов в Центральной Азии в сред-
ние века показывает, что идеи, порождающие
процессы социальной самоорганизации, могут
исходить как от отдельных индивидов, так и
от социальных групп (24, с. 17-18). Свое кон-
кретное выражение кооперативные процессы
социальной самоорганизации в традиционном
обществе кочевников Центральной Азии на-
ходили в образовании «тайных обществ», в
создании эффективной военной организации,
в процессах этногенеза и политогенеза, в об-
разовании кочевнических конфедераций и
империй. Последнее означало выход кочевни-
ческого общества народов Центральной Азии
на уровень ранних цивилизаций. В это время
появляются различные формы письменности,
возникает монументальная архитектура по-
гребальных сооружений, имперский идеоло-
гический статус обретают традиционные ре-
лигиозные культы и т.д.
Одной из характерных особенностей про-
цессов социальной организации у центрально-
евразийских номадов является то, что можно
назвать «самоорганизацией ради самой само-
организации», т.е. превращением уровня са-
морегулятивности (и соответственно пониже-
нием меры энтропии) в самоцель (а не, ска-
жем, рассмотрение этого процесса как некого
значимого конечного результата, закамуфли-
рованного идеологическими рассуждениями).
Что касается роли социальной самоорганиза-
ции в геополитике современности, то она нам
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
48
представляется фундаментально значимой.
Это относится в первую очередь к области
решения глобальных проблем современности.
Кооперативная активность стран с различ-
ными цивилизационными основами, имеющая
однако общие мотивы, т.е. мотивы, стоящие вы-
ше более или менее острых противоречий, свя-
занных с прошлым опытом общения, с разным
видением перспектив социального развития,
вполне может сдвинуть с мертвой точки реше-
ние проблем, экзистенциально значимых для
человечества. К ним мы относим не только про-
блему международного терроризма, но и проти-
воречивых продуктов глобализации, нравствен-
ного здоровья людей, а также проблему форми-
рования новой экологической этики и культуры,
основанных на этноэкологических традициях
кочевничества, которое, как мы думаем, в пер-
вую очередь, представляет собой духовно-
культурный и религиозный феномен, вполне
вписывающийся в тенденции космического уни-
версализма и духовной свободы, характерные
для современной мировой культуры. Но особен-
но важно отметить, что тэнгрианство, лежащее в
основе духовной культуры «кочевой» цивилиза-
ции, вполне отвечает всем наиболее острым вы-
зовам современности, поскольку идея самоорга-
низации и саморегуляции была в нем наиболее
фундаментальным, центральным принципом,
достаточно ярко выраженным в идее саморегу-
лирующейся (и самоорганизующейся) силы
«Вечного Синего Неба» (то же самое относится
и к традиционному саяно-алтайскому Ак-Дзян, а
так же в некоторой степени к современному
«бурханизму»).
Как синергетический феномен «кочевая» ци-
вилизация центра Евразии с периода своего воз-
никновения и начального развития проявляла
очень высокий уровень социальной самооргани-
зации. Ярко выраженная антиэнтропийность
этих процессов обусловила стремление к само-
организации и саморегуляции различных родоп-
леменных объединений и этнических групп, ко-
торое на самых ранних этапах этнокультурогене-
за тюрко-монгольских народов Центральной
Азии породило естественный процесс государ-
ствообразования на основе первых племенных
союзов и конфедераций.
Высокий уровень самоорганизации в «коче-
вых» обществах сохранялся и в период перехода
к имперским формам государственности, в кото-
рых стремление к жёсткой централизации в ру-
ках верховного правителя (кагана, хана, царя)
диалектически сочеталось и совмещалось с тен-
денциями к саморегуляции на более «низких»
2007 / 1
уровнях властеотношений, где сохранялись об-
щинные формы самоуправления. В этом синер-
гетическом механизме был важен динамический
баланс государственной религии, в роли которой
выступали различные этнокультурные вариации
древнейшего тюрко-монгольского тэнгрианства,
уходящие своими историко-генетическими кор-
нями в религию сибирских (саяно-алтайских)
скифо-ариев, и разнообразные родоплеменные
культы архаического происхождения, отражав-
шие локальные (региональные) интересы этни-
ческих групп, которые объективно носили цен-
тробежный характер и содержали значительный
заряд энтропии (2).
Политические традиции монгольской го-
сударственности, опиравшиеся на богатый
многовековый опыт политической культуры
первых «кочевых» империй скифо-ариев (са-
ков, массагетов, сарматов, согдийцев, кушан),
гуннов, сяньбийцев, уйгуров, тюрков, тобас-
цев, киданей, урянхайцев и т.д. в наиболее
полном виде воплотили характерные для тэн-
грианской философии негэнтропийные ин-
тенции в виде Мировой Империи Чингис-
Хана, которую в свете теории самоорганиза-
ции можно рассматривать одновременно как
вершину развития тэнгрианской религиозно-
философской традиции, базирующейся на
принципах диалектического монизма (т.е.
диалектики Единого и множественности, эн-
тропии и негэнтропии), и как высшее дости-
жение политической культуры центрально-
евразийского кочевничества, основанной на
динамическом балансе диалектически проти-
воположных тенденций социальной самоор-
ганизации и саморегуляции «кочевых» (точ-
нее полукочевых) народов, этносов, этниче-
ских групп и одновременно достаточно жест-
кой упорядоченности общественной жизни и
централизации власти.
Именно тэнгрианство, в основе которого
лежала идея организующей силы «Вечного
Синего Неба», негэнтропийная по своей сути,
обусловило стремление к всеобщему косми-
ческому порядку, которое выразилось в сфере
социальной самоорганизации в идее мировой
империи, управляемой «Сыном Неба», «един-
ственным» (тув.-тюркск. чангыс) земным во-
площением универсального принципа «Еди-
ного» в религиозно-философской сфере выра-
зившейся в концепции Небесного Круга
(«хор», «хоорай»), которая была зафиксиро-
вана в имени общего Верховного Бога древ-
них скифо-ариев и «туранцев» - Хормуст-
Тэнгри. Рассматривая синэргетическую роль
Н.В. Абаев, В.Р. Фельдман. Кочевнические цивилизации Центральной Азии и Алтай-Байкальского
региона в контексте современного социокультурного транзита России - Евразии
и функции духовно-культурных факторов (в
частности тэнгрианства) в процессе саморегу-
ляции сложноорганизованных систем, како-
вой являлась «кочевая» цивилизация, следует,
прежде всего, иметь ввиду, что в теории соци-
альной самоорганизации концептуально пре-
зентируются три вида процессов. К первому
виду (типу) социальных процессов относится
процесс образования открытых сложноорганизо-
ванных систем как некий результат кооператив-
ной активности социальных субъектов (3).
При этом необходимо учитывать, что коопе-
ративная активность, связанная с образованием
таких социальных систем, имеет определенные
мотивы и социокультурные, мировоззренческие
детерминанты. В древности и средневековье в
традиционных кочевнических обществах к ним
относились геополитические и геостратегиче-
ские идеи, амбиции харизматических вождей,
материальные (в том числе торгово-
экономические, хозяйственные и т.д.) потребно-
сти этносоциальных групп и традиции их циви-
лизационной геополитики, сформированные под
влиянием определенных этногеографических,
культурно-экологических факторов и религиоз-
но-мифологических систем, способных выпол-
нять интегрирующие и ценностно-
ориентационные функции в суперэтнических
социальных организмах (например, в имперских
формах государственности).
Второй вид процессов социальной самоор-
ганизации представляет собой социальную
активность, связанную с необходимостью
поддержания относительной устойчивости
социальных систем на всех уровнях их струк-
турно-генетического бытия. По сути дела
здесь мы наблюдаем процессы самоорганиза-
ции с целью саморегуляции, которые опять
же неотделимы от традиционных религиозно-
мирововззренческих представлений номадов
и их этнокультурных традиций, в том числе
«обычного» (традиционного) права. Одним из
ярких примеров такого рода относительно ко-
чевнической цивилизации Центральной Азии
является «Великая Яса» (Их Засаг) Чингис-
Хана, созданная на основе норм и традиций
«обычного» права. Третий вид (или тип) про-
цессов социальной самоорганизации связан,
главным образом, с современным обществом,
с его способностью в ходе кооперативной ак-
тивности самотрансформироваться, выходя на
новый, более сложный уровень организации
социальной жизни.
49
Возвращаясь к проблеме образования госу-
дарственности в «кочевой» цивилизации Цен-
тральной Азии, мы еще раз подчеркиваем, что
данный процесс носил сугубо синергетический
характер, и его определяла именно самооргани-
зация, а не нечто, привнесенное извне и искус-
ственное (т.е., это был естественный процесс
саморегуляции ради самой самоорганизации,
зародившийся в недрах самой системы). Госу-
дарственность в «кочевых» обществах народов
Центральной Азии являлась не какой-то искус-
ственно созданной организацией (здесь мы аб-
страгируемся от ее конкретно-исторических
форм, связанных с влиянием харизматических
личностей или с некоторыми заимствованиями
от более «развитых» соседей, как правило, не
очень существенными), а возникла естественно
необходимым образом как выражение потреб-
ности общества уменьшить энтропию в процес-
се своего саморазвития, самодвижения (т.е. эво-
люции), создать необходимые условия реализа-
ции жизненно важных целей человеческой дея-
тельности и т.д.
В связи с этим следует особо подчеркнуть,
что те исследователи, которые отрицают су-
ществование в кочевническом обществе госу-
дарственности (особенно на ранних этапах
развития «кочевой цивилизации»), не вполне
осознают универсальный характер стремле-
ния человеческих обществ к созданию таких
механизмов социального управления на опре-
деленных этапах своего естественного разви-
тия и самодвижения к более упорядоченным
формам саморегуляции. Война как форма
кооперативной активности и «подражание»
более «развитым» оседлым соседям тоже иг-
рали свою роль в политических процессах в
центре Азии и Евразии, но здесь следует так-
же принимать во внимание и важность социо-
культурных, религиозно-мифологических,
мировоззренческих предпосылок данного
процесса. Во всяком случае вряд ли убеди-
тельно редуцировать содержание понятия
«государственность» (2) к тому его содержа-
нию, которое сложилось в истории традици-
онной политической культуры стран Запада.
В тесной связи с проблемами социальной са-
моорганизации в евразийском кочевничестве
следует рассматривать и вопрос о религиозно-
мифологических механизмах поддержки вос-
производства субстанциональных оснований
бытия традиционного общества тюрко-
монгольских народов Алтай-Байкальского ре-
гиона и Центральной Азии. В данном контексте
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
50
этот вопрос является для нас весьма актуальным
хотя бы потому, что он имеет непосредственное
отношение к проблематике устойчивого соци-
ально-экономического и духовного развития
России, продолжающей свой достаточно слож-
ный евразийский цивилизационный транзит.
В свое время выдающийся российский этно-
граф и религиовед Г.Н. Потанин проявлял, как
известно, пристальный интерес именно к рели-
гиозно-мифологическим механизмам организа-
ции и дезорганизации общества, с большим со-
чувствием и поддержкой относился к традициям
и новациям в области духовной культуры алтай-
цев в период так называемой «бурханистской
революции». Г.Н. Потанин одним из первых об-
ратил внимание на то, что в традиционном об-
ществе тюрко-монгольских народов Централь-
ной Азии мифология и религия являлись высоко
эффективными механизмами психорегулятивно-
го эксистенциально значимого характера, давая
людям утешение и надежду, связанную с избав-
лением от болезней, рождением здоровых детей,
счастливой жизнью и т.д. (16).
В трудах Г.Н. Потанина и других россий-
ских ученых говорится о том, что религиозно-
мифологические представления тюрко-
монгольских народов Центральной Азии яв-
лялись формой социальной власти, используя
современную философскую терминологию –
механизмами социальной самоорганизации и
саморегуляции. Они, в частности, обеспечи-
вали сохранение и воспроизводство традици-
онной системы социальных отношений, явля-
ясь одной , из основ этноконфессиональной
экологической культуры.
Таким образом, вопрос о религиозно-
мифологических основаниях бытия в традици-
онном обществе «кочевников» имеет ряд аспек-
тов, связанных не только с теоретическим ос-
мыслением механизмов социальной самооргани-
зации и саморегуляции, но и с проблемами фи-
лософско-онтологического характера. В контек-
сте философского осмысления вопросов, связан-
ных со значением религиозно-мифологического
наследия тюрко-монгольских народов связано и
такое перспективное направление в изучении
духовной культуры номадов Алтай-
Байкальского региона и Центральной Азии, как
комплексный историко-культурологический,
этнологический и религиоведческий анализ про-
цессов превращения архаических культов то-
темных божеств в развитые этноконфессиональ-
ные системы, в которых эти божества приобре-
тали характер «небесных», «космических» богов
(например, в религии древне-иранских Ариев –
2007 / 1
Ахура-Мазда, в бурят-монгольском тэнгрианстве
– Хормуст-Тэнгри, в алтайском «бурханизме» –
Курбусту, Кайракан и т.д.).
Деактуализация системы социальных отно-
шений (как совокупности взаимосвязанных цен-
ностей в способе организации социальной жиз-
ни) закономерно влечет за собой деградацию и
кризис общества. Важно отметить, что социаль-
ные отношения являются актуальными благода-
ря достаточно эффективному функционирова-
нию определенных социальных механизмов, к
которым мы относим следующие:
- экономические формы жизнедеятельности
людей;
-механизмы сознательного целенаправлен-
ного управления и самоорганизации;
- механизм социализации личности;
- мифологические и религиозные соци-
альные механизмы;
- идеологические механизмы общества;
- механизмы социальной саморегуляции
(напр. власть традиций);
- механизмы организации отношений об-
щества с природой;
- геополитические социальные механизмы.
Религиозно-мифологическая реальность
в традиционном обществе номадических
тюрко-монгольских народов воспринималась
населением как подлинная реальность, что
превращало убежденность в ее бытии в доста-
точно эффективный механизм социальной
самоорганизации и саморегуляции, в том чис-
ле и саморегуляции системы социальных от-
ношений. Религиозно-мифологическое миро-
воззрение тюрко-монгольских народов явля-
лось не только одним из наиболее фундамен-
тальных механизмов организации и саморегу-
ляции кочевнических обществ, но и одновре-
менно специфическим способом диалектиче-
ского, противофилософского осмысления су-
щего. Философичность мифологии тюрко-
монгольских народов Центральной Азии на-
шла выражение в нескольких аспектах.
С одной стороны, в мифах «кочевников»
обнаруживается диалектическое видение пре-
дельных оснований бытия: универсальной
тенденции совпадения противоположностей
(concidentia oppositorum). Одним из вполне
конкретных выражений данной тенденции в
мировоззрении древних тюрков и монголов
было возникновение и развитие «тэнгрианст-
ва», в котором архаические культы Неба и
Земли обнаруживают устойчивое стремление
к своему диалектическому отрицанию и дос-
тижению ситуации диалектического монизма
Н.В. Абаев, В.Р. Фельдман. Кочевнические цивилизации Центральной Азии и Алтай-Байкальского
региона в контексте современного социокультурного транзита России - Евразии
(2), которая позволяет достаточно эффективно
поддерживать социальные отношения тради-
ционного общества «кочевников» уже на ста-
дии образования кочевнических цивилизаций
и переход к ранним формам государственности.
С другой стороны, мифология номадов
Центральной Азии и Алтай-Байкальского ре-
гиона опять же диалектически отвечает на во-
прос об универсальных качественных харак-
теристиках процесса развития, когда из воз-
никшей хаотичности образуется относительно
устойчивый, упорядоченный и в какой-то ме-
ре гармонический Космос, который в своем
дальнейшем саморазвитии стремится к еще
большей гармонии, достижимой только при
участии третьего члена космической триады
«Небо–Земля–Человек». При мифологиче-
ском сознании считается совершенно естест-
венным, что наиболее нормальным для суще-
ствования преодолевшей свою хаотичность
социоприродной реальности являются отно-
шения господства и подчинения, жесткий ав-
торитаризм. Как пишет М. Лифшиц, «в мифах
анархия – мать порядка, а родным сыном
анархии как на земле, так и небе является
деспотизм» (13).
Теоретически важным для осмысления
процесса развития религиозно-
мифологического мировоззрения, представ-
лявшего собой, как мы уже отмечали, один из
главных механизмов поддержания субстан-
циональных оснований бытия традиционного
общества, является признание того, что в нем
снимается вопрос о том, что же было в «са-
мом начале» – хаос или некоторая относи-
тельно устойчивая упорядоченность. Здесь
важно подчеркнуть, что с позиции диалектики
такая постановка вопроса является совершен-
но неправильной, поскольку в основаниях
сущего хаотичность и организация не вы-
страиваются в какую-то жесткую длитель-
ность, в которой одно состояние бытия обяза-
тельно следует за другим (5). Такой подход
представляется нам тем более обоснованным,
что никакой «исходной точки» для всего су-
щего быть не может, т.к. само это понятие
(«точка») ставит вопрос о ее внутреннем
строении, а также о том, что находится за ее
пределами (4).
Таким образом, из всех важнейших факторов исторического
развития, характерных для других стран и народов мира, наиболее
значительную, определяющую роль в культурно-историческом
регионе Центральной Азии, Саяно-Алтае и Алтай-Байкальи как
составных частей центрально-евразийского суперрегиона издрев-
ле играли этнокультурные связи и взаимодействия, причем функ-
цию «локомотивов истории» (если следовать марксисткой терми-
51
нологии) зачастую выполняли этноконфессиональные факторы, в
особенности взаимодействие и взаимовлияние различных религи-
озных традиций. Таким образом, эволюционное развитие, про-
гресс во всех областях духовной культуры были обусловлены в
первую очередь взаимовлиянием разных религиозных верований и
культов при высокой степени устойчивости и непрерывной пре-
емственности, сохраняющейся в течение многих столетий, авто-
хтонных верований и культов, т.е. своих собственных этнокон-
фессиональных традиций.
Теоретически важным для осмысления особенностей процес-
са развития религиозно-мифологического мировоззрения тюрко-
монгольских народов, которое было одним из главных оснований
бытия в традиционных номадических обществах, является снятие
вопроса о том, что было в «самом начале»: хаос или некоторая
относительно устойчивая упорядоченность. Мы считаем важным
еще раз подчеркнуть, что с позиции диалектики такая постановка
вопроса является совершенно неправильной. С нашей точки зре-
ния, в основаниях сущего хаотичность и организация не выстраи-
ваются в какую-то жесткую длительность, в которой одно состоя-
ние бытия обязательно следует за другим. Такой подход представ-
ляется нам тем более обоснованным, что никакой «исходной точ-
ки» для всего сущего, очевидно, быть не может, так как само это
понятие («точка») ставит вопрос о ее внутреннем строении, а
также о том, что находится за ее пределами.
Таким образом, религиозно-мифологическое мировоззрение тюр-
ко-монгольских народов Центральной Азии и Алтай-Байкальского
региона являлось одним из наиболее фундаментальных механизмов
организации и саморегуляции кочевнических обществ, и одновре-
менно специфическим способом диалектического, протофилософ-
ского осмысления сущего. Философичность мифологии тюрко-
монгольских народов Центральной Азии и Алтай-Байкалья нашла
выражение в нескольких ее аспектах. С одной стороны, в мифах
кочевников Центральной Азии обнаруживается диалектическое
видение предельных оснований бытия: универсальной тенденции
совпадения противоположностей. Одним из вполне конкретных
выражений данной тенденции в мировоззрении древних тюрков и
монголов было возникновение и развитие «тэнгрианства», в кото-
ром архаические культы Неба и Земли обнаруживают устойчивое
стремление к своему диалектическому отрицанию, к достижению си-
туации «диалектического монизма», которая позволяет достаточно
эффективно поддерживать социальные отношения традиционного об-
щества номадов уже на стадии образования кочевнических цивилизаций
и вырабатывать определенные принципы цивилизационной геополити-
ки, позволяющие более четко осознавать свою цивилизационно-
культурную общность, а затем и претворять их в жизнь в своей внешне-
политической деятельности.
С другой стороны, мифология тюрко-монгольских народов
Центральной Азии опять же диалектически отвечает на
вопрос об универсальных качественных характеристиках про-
цесса развития, когда из возникшей хаотичности образуется отно-
сительно устойчивый, упорядоченный и в какой-то мере гармони-
ческий Космос. При этом в мифологии совершенно естественным
считается, что нормальными для существования преодолевшей
свою хаотичность социоприродной реальности являются отноше-
ния господства и подчинения, жесткий авторитаризм.
В связи с этим должна подвергнуться критике идея так назы-
ваемой «первобытной демократии», которая противоречит объек-
тивной социальной диалектике, а также древнему мифологиче-
скому мировоззрению. Мы полагаем, что в традиционных общест-
вах (в том числе и в традиционном обществе «кочевников» Алтай-
Байкалья и Центральной Азии) существовало единство противо-
положностей: отношений господства и подчинения и отношений
выборности власти, причем с явным их стремлением преодолеть
свою естественную дихотомичность на пути диалектического
отрицания и достижения такого единства, в котором доминирую-
щие позиции должен занять всеорганизующий авторитаризм (как
правило, авторитаризм интерэтнический).
Вышеизложенное позволяет ответить и на вопрос о том, какое от-
ношение к проблеме устойчивого развития современного российского
общества, к его транзиту в «свое иное» имеет исследование религиозно-
мифологических механизмов поддержки предельных оснований бытия
в традиционном номадическом обществе (в том числе и его центрально-
евразийской вариации). Как справедливо отмечает В.Р. Фельдман, мож-
но говорить о методологическом значении информации, связанной с
устойчивостью субстанциональных оснований бытия общества (систе-
мы социальных отношений). С одной стороны, устойчивость социаль-
ных отношений реформируемого российского общества будет зависеть
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
52
от их бытия в актуальности (на уровне массового сознания), что долж-
но детерминироваться гуманистической направленностью социальной
политики (22).
С другой стороны, существенно важным условием устойчивости
субстанционального бытия российско-евразийской цивилизации
должна стать такая интегрирующая общество система ценностей,
которая вберет в себя традиционные цивилизационные ценности
России, прогрессивные демократические идеи, наработанные «запад-
ной» культурой (точнее, западно-евразийской) и, вместе с тем, будет
способна проявлять толерантность ко всей этнокультурной полифо-
2007 / 1
нии нашего социума, включая его восточно-евразийские традиции
(22). Идея, недавно высказанная в этой связи В.Р. Фельдманом, доста-
точно проста: центральная система ценностей устремленной в свое
будущее России не должна являться одновременно и механизмом
социальной организации, и фактором дезорганизации общества. Но ее
трудно осмыслить (и тем более реализовать на практике), если полно-
стью отвлечься (оторваться) от традиционных духовно-культурных
основ евразийского кочевничества, которые стали одним из крае-
угольных камней Российско-Евразийской цивилизации.

1. Абаев Н.В. Кочевая цивилизация как фактор устойчивого развития Центрально-

Азиатского региона // XXI век: диалог цивилизаций и устойчивое развитие. - Улан-Удэ:
Изд-во ВСГТУ, 2001.
2. Абаев Н.В. Ранние формы религии и этнокультурогенез тюрко-монгольских народов. -
Кызыл: Изд-во ТывГУ, 2005.
3. Абаев Н.В. Цивилизационная геополитика народов Алтай-Байкальского региона и Цен-
тральной Азии. - Кызыл: Изд-во ТывГУ, 2006.
4. Абаев Н.В., Фельдман В.Р. Этноконфессиональные традиции и экологическая культура

народов Центральной Азии и Алтай-Байкальского региона. - Кызыл: Изд-во ТывГУ,

2007.
5. Абаев Н.В, Фельдман В.Р., Аракчаа Л.К. Экологическая культура народов Центральной
Азии и Алтай-Байкальского региона в контексте палеоантропологических исследова-
ний. - Кызыл: Изд-во ТывГУ, 2005.
6. Баторова Е.Б., Митупова Е.К. Социокультурные признаки кочевой цивилизации.
// Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. - Т.2. -
Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.
7. Гринин Л.Е. Формации и цивилизации // Философия и общество. - 1997. - № 1.
8. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. - М., 2000.
9. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 1991.
10. Доболова Э.О. Взаимодействие культур как фактор развития и смены цивилизаций. //
Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. - Т.2. - Улан-
Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.
11. Железняков А.С. Глобализирующийся мир и Монголия // Транснациональные
процессы: XXI век. - М.: Современная экономика и право, 2004.
12. Крадин Н.Н. Империя хунну. - М.: Логос, 2002.
13. Лифшиц М.А. Мифология древняя и современная. - М.: Искусство, 1980.
14. Ли Чуаньсюн. О проблемах нетрадиционной безопасности в российско-китайских от-
ношениях: доклад на всекит. науч. конф. по социальной философии. - Харбин, 2006.
15. Олех Л.Г. Принцип цивилизационности в историко-социологическом познании. - Ново-
сибирск, 1994.
16. Потанин Г.Н. Очерки Северо-Западной Монголии. - Вып. 4. - СПб., 1883.
17. Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии: в 3 т. - Улан-
Удэ: Изд-во РАН, 2000.
18. Рассел Бертран. Практика и теория большевизма. - М., 1991.
19. Рандалов Ю.Б., Рандалова О.Ю. Кочевая цивилизация монголоязычных народов России
в XX веке // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. -
Т.2. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.
20. Санжиев Г.Л. Цивилизации в евразийском пространстве в XIII-ХХ веках и место Буря-
Р.М. Валеев. Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной Азии (кон. Х1Х –
нач. ХХ в.) 53
тии в них // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. -
Т.2. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.
21. Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия / В.С. Ерасов. - М., 1998.
22. Фельдман В.Р. Цивилизация: Социально-философские теории, сущность, исторические
формы. - Кызыл: Изд-во ТывГУ, 2002.
23. Фельдман В.Р. Кочевые цивилизации: критерии выделения и генетическая структура // Этно-
социальные процессы в Сибири: материалы науч. конф. - Вып. 5. - Новосибирск, 2003.
24. Худяков Ю.С. История дипломатии кочевников Центральной Азии. - Новосибирск:
Изд-во НГУ, 2003.

Р.М. Валеев

Н.Ф. КАТАНОВ И ИЗУЧЕНИЕ ЭТНОГРАФИИ ТЮРКСКИХ НАРОДОВ

ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ (КОН. Х1Х – НАЧ. ХХ в.)

Профессор Н.Ф. Катанов – один из ярких
национальных ученых и мыслителей россий-
ской науки, образования и культуры ХIХ-ХХ
вв. Его жизненный путь и деятельность от-
ражают важные события и тенденции отече-
ственного и мирового востоковедения рубежа
ХIХ-ХХ вв.
Многообразная научная и педагогическая
деятельность Катанова Н.Ф. – яркое свиде-
тельство развития в России тюркологической
науки, национальных гуманитарных исследо-
ваний и научных школ. Феномен его лично-
сти и наследия в истории отечественного вос-
токоведения и культуре народов России, к ве-
ликому сожалению, пока недостаточно изу-
чен, сегодня биография Н.Ф. Катанова пред-
ставляет для современников не только исто-
рико-научное значение. Труды замечательно-
го тюрколога и этнографа Н.Ф. Катанова
можно оценить в координатах истории восто-
коведения в России и Европе, принимая во
внимание широкий социокультурный кон-
текст развития этой науки во второй половине
ХIХ – первых двух десятилетиях ХХ в. На-
следие и судьба ученого-просветителя в зна-
чительной степени определялись единством
и многообразием истории и культур тюр-
коязычных народов России на рубеже ХIХ-
ХХ вв.
Этапы его жизненной биографии и огром-
ное творческое наследие представляются для
нас интересными, яркими, поучительными,
трагическими. Н.Ф. Катанов стал олицетворе-
нием образа двух миров – европейского и
азиатского.
В контексте современной историографии
жизнь и деятельность Н.Ф. Катанова оценивает-
ся, прежде всего, его личным огромным вкладом
в развитие тюркологии рубежа ХIХ-ХХ вв., а
также отсутствием условий для создания науч-
ной школы.
Биография и творчество профессора Н.Ф.
Катанова «занимают видное место в класси-
ческом наследии отечественной тюркологии»
(С.Н. Иванов) ХIХ-ХХ вв. Российская ориен-
тальная историко-научная и просветительская
литература 20-90-х гг. ХХ в. и начала ХХI в.,
посвященная жизни и деятельности профессора
Казанского университета, раскрывает основ-
ные этапы и особенности его творчества и
бесценного наследия (1). Сформировались и
развиваются разноплановые исследования ка-
тановского наследия, научной биографии, ро-
ли ученого в отечественной истории тюрколо-
гии и культуры народов России.
Изучение жизненного пути и наследия
Н.Ф. Катанова в России ХХ в. связано с тремя
основными хронологическими всплесками на-
учного и общественного интереса – 20-е гг.
ХХ в., 50-е – первая половина 70-х гг. ХХ в. и
1980-2000-е гг.
Начало традиции изучения биографии и
оценки тюркологического наследия Н.Ф. Ка-
танова в полной мере было положено в 20-х
гг. ХХ в. Особо выделяются публикации в
центральной и местной печати, посвященные
памяти ученого. Среди них некрологи
В.А.Гордлевского, А.Н. Самойловича, А.
Гаффарова, Н.М. Покровского, К.В. Харлам-
повича и др. (2). Для них характерно описание
примечательных фактов биографии «инород-
ца», освещение основных этапов педагогиче-
ской и научной деятельности, анализ миро-
воззренческих и социальных аспектов тюрко-
логического наследия Н.Ф. Катанова и т.д.
Через призму его научного наследия освеща-
лась история становления и развития россий-
ской тюркологии на рубеже XIX-XX вв. Из-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
54
вестный тюрколог В.А. Гордлевский в статье
«Памяти Н.Ф. Катанова», напечатанной в
журнале «Новый Восток», отмечал, что «рус-
ское востоковедение потеряло в нем хорошего
знатока современных тюркских языков, кото-
рый тщательно транскрибировал и интерпре-
тировал тексты. Неотшлифованные камни
клал он для здания тюркологии…» (3). Также
А.Н. Самойлович в журнале «Восток» в не-
большом некрологе «Памяти Н.Ф. Катанова»
писал: «Хотелось бы надеяться, что давно
ожидаемое ученым миром опубликование не-
изданных лингвистических и этнографиче-
ских собраний Н.Ф. Катанова будет осуществ-
лено после его смерти, а до издания материалы
эти будут сохранены в надежном месте» (4).
К сожалению, много ценного из наследия
востоковеда-тюрколога не было напечатано в
20-е и последующие годы. Публикации, от-
дающие дань памяти крупного российского
востоковеда, не смогли отразить наиболее
существенные результаты его научной дея-
тельности как лингвиста, этнографа, исследо-
вателя народного творчества, нумизмата и
путешественника. Статьи 20-х гг. ХХ в., по-
священные Н.Ф. Катанову, написаны в коор-
динатах российской традиции изучения био-
графий и наследия отечественных ученых. К
этому периоду относится закрепление Н.Ф.
Катанова к российской тюркологической
школе Казем-Бека ХIХ – нач. ХХ в. (5). В це-
лом оценки ведущих тюркологов России 20-х
гг. ХХ в. активно использовались в публика-
циях биографов последующих десятилетий.
Период 50-х – начала 70-х гг. ХХ в. наиболее
ярко продемонстрировал общественный и науч-
ный интерес к биографии и наследию профессо-
ра Казанского университета. Сегодня эти мате-
риалы остаются наиболее обширными публика-
циями, которые дают полное представление о
жизни и деятельности видного востоковеда-
путешественника и крупного специалиста по
истории и культуре тюркских народов Евразии.
В основном они опубликованы в связи с юби-
лейными датами Н.Ф. Катанова.
Известная посмертная статья доктора языко-
знания С. Е. Малова «Н.Ф. Катанов, проф. Ка-
занского университета (1862-1922)», опубли-
кованная в «Вестнике Академии наук Казахской
ССР» (1958) положила начало данному этапу.
Эта публикация ученика и соратника известного
тюрколога символизировала окончание периода
замалчивания и крайне негативной оценки его
научной и общественной деятельности.
2007 / 1
Как известно, серии статей 30-х - начала 50-х
гг. прошлого столетия оценивали Н.Ф. Катанова
как «ученого холопа старого режима» («Красная
Татария», 1933) или характеризовали его «реак-
ционером в науке» («Ученые записки Хак.
НИИЯЛИ», 1951).
Между тем следует отметить, что в 30-х –
первой половине 50-х гг. ХХ в. в европейской
тюркологии по инициативе немецких восто-
коведов В. Банга и его ученика К. Менгеса
появился ряд текстов Н.Ф. Катанова, связан-
ных с величайшими путешествиями в Сибирь
и особенно в Восточный Туркестан (1889-
1892). Эти рукописные материалы были пе-
реданы в 1926 г. А.И. Катановой, супругой
Н.Ф. Катанова, для профессора Берлинского
университета В. Банга1. Издания этих текстов,
осуществленные в Германии в 1933 и 1943 гг.
К. Менгесом, были рецензированы С.Е. Ма-
ловым (6).
Статья С. Е. Малова «в основном была до-
ложена на заседании, посвященном памяти
Н.Ф. Катанова, в Казанском университете в
октябре 1922 г.» и опубликована в до-
полненном виде. Она стала переломной в изу-
чении творческой биографии и в особенности
роли и значимости тюркологического насле-
дия Н.Ф. Катанова. Автору даже удалось об-
ратить внимание читателей на неизвестную
для современников, но очень ценную сторону
деятельности учителя-тюрколога: «Много,
очень много статей прошло через руки Н.Ф.
Катанова, и в большинстве случаев авторы
даже не высказывали печатно благодарности
своему редактору. В этом повинен и я...» (7).
Среди публикаций конца 50-х - начала 70-х
гг. ХХ в. историографическую и источнико-
ведческую ценность имеют отмеченные выше
материалы научных конференций, посвя-
щенных 95-летию и 100-летию со дня рожде-
ния профессора Н.Ф.Катанова, и, конечно,
известная монография С.Н. Иванова «Нико-
лай Федорович Катанов (Очерк жизни и дея-
тельности)» (8), изданные в 1962 и 1972 гг.
1
А.И. Катанова в письме от 7 декабря 1926 г. С.Е.
Малову писала, что летом 1926 г. в Казани доктору
Феттиху, уполномоченному Берлинской научной
организации были показаны рукописи Н.Ф. Катано-
ва. Из них «…он взял 1) Поездка в Семиречье и Тар-
багатай, тексты ч. 1 и П. 2) Переводы ч. 1 и П и
сколько помню 3) Путешествие по Дзунгарии, Сиби-
ри и Туркестану, 520 листов». См.: Санкт-
Петербургский филиал Архива РАН. Ф.1079, оп. 3, д.
121, л. 2. (Далее СПБ Ф А РАН)
Р.М. Валеев. Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной Азии (кон. Х1Х –
нач. ХХ в.)
В разнообразных исследованиях были
привлечены опубликованные и неопуб-
ликованные работы ученого, проанализирован
его вклад в исследование хакасского, тувин-
ского и татарского языков, а также дана оцен-
ка лексикографической, фольклористической
и научно-общественной деятельности Н. Ф.
Катанова. На данном этапе сформировался
образ выдающегося российского тюрколога
широкого профиля.
В повторном издании очерка С.Н. Ивано-
вым в 1972 г., где, по свидетельству самого
биографа, «автор не внес сколько-нибудь зна-
чительных изменений в основной текст, так
как за десять лет, прошедших со времени его
первой публикации, в литературе о Н.Ф. Ка-
танове не появилось каких-либо новых фак-
тов, существенно дополняющих настоящий
очерк и требующих изменения его структу-
ры», он обозначил отсутствие комплексного
монографического исследования биографии и
научного наследия Н.Ф. Катанова. В целом
значимые материалы конца 50-х – 70-х гг. ХХ
в. завершают этот важный период научного и
общественного интереса к личности ученого и
просветителя.
Публикации 1980-2006 гг. сформировали
современный этап состояния и перспектив
изучения академической биографии и на-
следия Н.Ф. Катанова (9). Внимание исследо-
вателей было сконцентрировано на публика-
циях оригинальных разнообразных текстов
Н.Ф. Катанова и архивных документов. В
изучении биографии и наследия ученого пре-
обладали прикладные аспекты – языкознание,
фольклористика, музейное дело, библиография
и др. Эти материалы позволяют более объек-
тивно и комплексно оценить место тюрколо-
га в истории российской науки и культуры кон-
ца ХIХ – начала ХХ вв., а также наметить на-
правления изучения наследия и судьбы ученого.
Жизненный путь и тюркологическая дея-
тельность Н.Ф. Катанова не исследованы на
фоне развития тюркологической науки и кар-
динальных общественных перемен в России.
Еще в меньшей степени мы представляем
формирование и развитие научной концепции
тюрколога в 80-х гг. ХХ в. – первых двух де-
сятилетиях ХХ в.
Академик В.А. Гордлевский в своей речи
«Памяти Н.Ф. Катанова от 11 июня 1922 г. на
заседании Восточной комиссии Московского
археологического общества говорил: «Исто-
рик востоковедения сумеет оценить труд долгий
55
и бескорыстный, внесший обильный доброкаче-
ственный материал по языкам, до Катанова
малообследованным» (10).
Наиболее актуальной задачей остается ис-
следование феномена Н.Ф. Катанова как од-
ного из выдающихся основоположников, ко-
торый стоял у истоков современных нацио-
нальных тюркологических школ России ру-
бежа ХХ-ХХI вв., в том числе российской этно-
графии тюркских народов Центральной Азии.
В летописи истории российской этногра-
фии рубежа ХIХ – ХХ вв. Николай Федорович
Катанов занимает важное место. Уже в юно-
шеские годы он проявлял научный интерес к
быту, облику и нравам сородичей. На протя-
жении 1884-1922 гг. он формируется и стано-
вится ведущим ученым в области этнографии
тюркских народов Евразии. На протяжении
основных периодов изучения этнографии
тюркских народов Н.Ф. Катанов свою науч-
ную работу соизмерял с конкретным исследо-
вательским вкладом предшественников.
Этнографические заслуги Катанова со
студенческих лет в Петербурге (1884-1888),
периодов экспедиции в Южной Сибири и
Восточном Туркестане (1889-1893) и препо-
давательской работы в Казани (1894-1922)
будут связаны с исследованием языков, тра-
диционных и новых форм экономической и
социальной жизни, быта, фольклора и духов-
ной жизни тюркских народов Саяно-Алтая,
Синьцзяня, Поволжья и Приуралья. Ученый
оказал огромное влияние на развитие отечест-
венной тюркологической этнографии.
Эти основные жизненные этапы научно-
исследовательской деятельности Катанова в
области этнографии отражают традиционные
направления и некоторые особенности его
вклада в историко-этнографическую мысль
России последней четверти ХIХ – начала ХХ
вв. На протяжении этих лет ученым накапли-
вался огромный обобщающий этнографиче-
ский материал, имеющий теоретическое и ме-
тодическое значение, особенно с первых по-
левых экспедиций в Южной и Западной Си-
бири в 1889-1893 гг., с которых началось на-
копление им достоверных фактических этно-
графических материалов и формирование на-
учно-методических принципов исследования
тюркоязычных народов.
Вклад выдающегося отечественного этно-
графа Н.Ф. Катанова определяется сохранени-
ем и углублением преемственности разнооб-
разных зарубежных и отечественных этно-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
56
графических исследований и материалов
ХVII – начала ХХ вв., посвященных тюрк-
ским народам Евразии (11).
В целостности его этнографические мате-
риалы представляются комплексным энцик-
лопедическим наследием о многих тюркских
народах проживающих в Российской и Цин-
ской империях, – хакасах, тувинцах, уйгурах,
казахах, киргизах, тофаларах, татарах, башки-
рах и т.д. Эти ценные материалы формирова-
лись по итогам полевых этнографических
экспедиций и поездок. Они особенно ярко де-
монстрируют научное трудолюбие, скрупу-
лезность и высокий уровень исследователь-
ской культуры Н.Ф. Катанова.
Его имя и этнографическое наследие звучат в
общих историографических работах. Известный
советский этнограф С.А. Токарев в своем исто-
рико-этнографическом обзоре алтайско-саянских
народов писал: «Очень ценны работы хакасского
ученого проф. Н.Ф. Катанова, его материалы
филологического и этнографического характера,
особенно записи фольклора» (12). Также в совет-
ской историографии Сибири конца ХIХ в. – 1917
г. выделяется фундаментальное значение работ
Катанова наравне с наследием В.В. Радлова, Д.Н.
Анучина и А.Н. Пыпина (13). Особенно выделя-
лась его фольклорно-собирательская деятель-
ность.
Однако многие эти оценки не позволяют
глубже представить направления и преемствен-
ность многогранной этнографической работы
Н.Ф. Катанова на протяжении многих десяти-
летий.
Необходимо особо выделить специальную
статью этнографа С.И. Вайнштейна (14). На
основе изучения опубликованных и архивных
материалов он осветил научное наследие Н.Ф.
Катанова, посвященное «этнографии хакасов,
тувинцев, тофаларов, сибирских татар, уйгу-
ров, казахов, казанских татар». В статье дан
анализ содержания и значения рукописи
«Дневника путешествия» о поездке Николая
Катанова в Урянхайский край (Туву) в 1889 г.
По свидетельству С.И. Вайнштейна, «данная
рукопись представляет большой интерес для
характеристики этнографических исследова-
ний Катанова и для изучения этнографии Ту-
вы конца ХIХ в…» (15).
Современная оценка вклада одного из ос-
новоположников этнографии тюркских наро-
дов Евразии нач. ХХ в. имеет огромное зна-
чение для исследования истории отечествен-
ной тюркологии, ее школ и традиций. Этно-
графическое наследие Н.Ф. Катанова ярко от-
2007 / 1
ражает историю развития этнографии в доре-
волюционной России 1880-1917 гг. и в первые
годы советской власти 1918-1922 гг.
В целом годы учебы в университете и на-
учной экспедиции (1884-1893) стали исклю-
чительно значимыми для становления Ката-
нова как этнографа-исследователя. Изучение
тюркских языков народов Сибири и Восточ-
ного Туркестана, непосредственное знакомст-
во с жизнью населения, сбор фольклорного
материала – это его основные направления
этнографических исследований. После фун-
даментальной востоковедческой подготовки в
университете он на высоком методическом
уровне изучал живую разговорную тюркскую
речь и собирал разнообразный этнографиче-
ский материал.
Основные этнографические материалы
этого периода были опубликованы в извест-
ных и забытых работах Н.Ф. Катанова (16). В
сентябре 1893 г. в своем предисловии к изда-
нию В.В. Радлов, которому были адресованы
письма кандидата Санкт-Петербургского уни-
верситета Н.Ф. Катанова, отмечал, что в них
«не мало сведений, новых и интересных для
этнографии и туркологии». Основоположник
комплексных историко-этнографических и
лингвистических экспедиций среди тюркских
народов Сибири второй половины ХIХ в.
В.В. Радлов обращал внимание читателя на
то, что письма его ученика «представляют
особый интерес потому, что описаны на мес-
тах исследований и под свежим впечатлени-
ем» (17). Именно его ученику было суждено
продолжить комплексные тюркологические,
лингвистические, фольклористические и эт-
нографические исследования в Центральной
Азии.
Эти опубликованные письма Н.Ф. Катанов
отсылал в Академию наук В.В. Радлову с 17
апреля 1889 г. по 12 ноября 1892 г., они были
написаны в ходе этнографической и лингвис-
тической экспедиции из основных центров
южной полосы Сибири и Восточного Турке-
стана.
Оригинальные этнографические материалы в
письмах сообщались из с. Усинское (17 апреля
1889 г., Усинский округ, Енисейская губер-
ния), с. Аскыс (15 сентября 1889 г., Минусин-
ский округ, Енисейская губерния), г. Мину-
синска (14 ноября 1889 г., Енисейская губер-
ния), верховьев р. Бирюсы (18 февраля 1890
г., Нижнеудинский округ), укрепления Бахты
(23 февраля 1891 г., Семиреченская область),
г. Чугучака (31 октября 1891 г., Восточный
Р.М. Валеев. Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной Азии (кон. Х1Х –
нач. ХХ в.)
Туркестан, Китай), г. Хами (8 января 1892 г.,
18 января 1892 г., Восточный Туркестан, Ки-
тай), г. Турфана (26 марта 1892 г., Восточный
Туркестан, Китай), г. Кульджа (12 мая 1892 г.,
Восточный Туркестан, Китай), г. Джаркента
(21 мая 1892 г., Семиреченская обл.), с. Усть-
Есь (28 октября 1892 г., Минусинский округ,
Енисейская губерния), г. Минусинска (12 но-
ября 1892 г., Енисейская губерния). Именно в
эти годы им была сформирована методика
полевых этнографических и лингвистических
исследований.
На протяжении 1889-1892 гг. Н.Ф. Катанов
собирал и обобщал разнообразный этнографиче-
ский материал о тюркских, самодийских и мон-
гольских народах на огромных географических
пространствах и историко-этнографических об-
ластях Центральной Азии. В центре этнографи-
ческого изучения были современные тюркоя-
зычные народы Алтае-Саянского нагорья – хака-
сы, тувинцы, тофалары. Кроме того, были собра-
ны этнографические материалы о тюрках Вос-
точного Туркестана – уйгурах, казахах и кирги-
зах.
В своем сообщении на общем собрании
Русского географического общества (19 мая
1893 г.) Н. Катанов отмечал: «Не входя в под-
робное рассмотрение всего обширного и лин-
гвистического материала, собранного мною за
4 года, я остановлюсь лишь на некоторых па-
мятниках народного творчества тюркских
племен Северной и Средней Азии, именно на
таких памятниках, которые рисуют религиоз-
ные воззрения, быт и нравы названных пле-
мен и отношения их к соседним народам»
(18). Материалы этого периода свидетельст-
вуют, что объектами его этнографического
изучения стали отдельные малоисследован-
ные тюркские этносы. Этот метод полевого
этнографического изучения особенно про-
явился в докладе «Среди тюркских племен»
(1893). Оригинальный и комплексный этно-
графический материал обобщался по сле-
дующим тюркским народам – урянхайцам
(тувинцам), карагасам (тофаларам), казак-
киргизам (казахам), сартам (узбекам), китай-
ским татарам (уйгурам и другим тюркским
этносам Синьцзяня), минусинским татарам
(хакасам). Эти и последующие этнографиче-
ские исследования позволяют оценивать Н.Ф.
Катанова как сторонника эволюционистского
направления в отечественной этнографии.
Опубликованные сведения и материалы по
этнографии тюркских народов 1889-1893 гг.
57
группируются по следующим направлениям:
географическое, административное, экономи-
ко-хозяйственное, лингвистическое, фольк-
лорное, культурно-историческое и религио-
ведческое. Практически не встречаются ан-
тропологические сведения. В этот период Ка-
танов олицетворяет тип фольклориста-
этнографа, занимающегося «полевой» собира-
тельской работой. Особенно в этот период он
использовал такие виды этнографической ра-
боты, как личные наблюдения, опрос местно-
го населения и комплексный сбор разнооб-
разных фольклорных текстов.
Основные направления этнографического
изучения позволили путешественнику сфор-
мулировать выводы о том, что тюркские и
другие этносы вели активное историко-
культурное взаимодействие и взаимовлияние
на пространствах Центральной Азии. Напри-
мер, Н.Ф. Катанов отмечал, что «верование
урянхайцев в дракона заимствовано через
монголов у китайцев» или, выделяя тюрков
Восточного Туркестана как приверженцев
суннитского ислама, он пишет, что «жизнь
обитателей Хамийского оазиса не обошлась
без влияния Китая, сказавшегося… на объяс-
нениях некоторых явлений природы и обы-
денной жизни» (19). Такие оценки постоянно
выделяются в этнографических публикациях
1889-1893 гг. и более поздних работах Ката-
нова.
Этнографические описания и обзоры
Н.Ф. Катанова периода экспедиции состав-
лялись под влиянием программных требова-
ний, сформулированных в 50-80-х гг. ХIХ в.
отделением этнографии Императорского
Русского Географического общества. Как
известно, эти первые специальные этногра-
фические программы ориентировали на
комплексное изучение языка, домашнего
быта, просвещения, народных преданий и
др. Эти принципы и требования легли в ос-
нову формирования и развития российской
дореволюционной инородческой этногра-
фии (20). Это направление также было пред-
ставлено на всех этапах деятельности Об-
щества археологии, истории и этнографии
при Казанском университете (21)
На протяжении последующей научно-
педагогической и общественной деятельности
Катанов развивал научные основы и исследо-
вательские направления этнографии тюркских
народов России, сформировавшиеся в 1885-
1893 гг.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
58
Следующим важным этапом историко-
этнографического изучения тюркских наро-
дов и этносов Н.Ф. Катановым стали 1894-
1907 гг. Этот целостный период связан с на-
чалом его преподавательской и научной рабо-
ты в Казанском университете. Символиче-
ским завершающим историко-научным собы-
тием является издание 9-го тома «Образцов
народной литературы тюркских племен» в
1907 г. В.В. Радловым (22). Тексты, собранные
и опубликованные Катановым в этом фунда-
ментальном издании, содержат неоценимый
этнографический материал. Как замечает ав-
тор в предисловии, он записал «возможно
большее количество материалов как для лин-
гвистики, так и для этнографии» (23). В ос-
новном эти фольклорные тексты представля-
ются Катанову оригинальным источником
изучения материальной и духовной культуры
современных тувинцев, хакасов и тофаларов.
Материалы отечественной историографии и
этнографии конца ХIХ в. позволили сделать
вывод, что тюркские народы Евразии облада-
ют разнообразной мифологией и разножанро-
вым фольклором.
Первая вступительная лекция профессора
Казанского императорского университета Н.Ф.
Катанова «Этнографический обзор турецко-
татарских племён» (29 января 1894 г.) стала зна-
чимым рубежом в биографии ученого-
тюрколога-этнографа и в развитии университет-
ской традиции преподавания этнографии. Его
новаторский вклад заключается в изложении
оригинальной комплексной исследовательской
программы отечественной тюркологии и уни-
верситетской этнографии тюркских народов на
рубеже ХIХ – ХХ вв. Лекция «Этнографиче-
ский обзор турецко-татарских племён» стала
первым университетским опытом изложения
объекта, предмета и направления, зарождаю-
щейся дисциплины. В сфере его комплексного
этнографического исследования тюркских наро-
дов: их языки, географические зоны расселения,
религии, письменность, образ жизни, хозяйство,
антропология, тюркские государства, а также
источники и уровень сведений по этнографии,
статистике, истории и языку тюрков.
Как известно, в период формирования ка-
федры географии и этнографии в 1884-1894
гг. в Казанском университете не сформирова-
лось учебно-методическое направление пре-
подавания этнографии тюркских народов.
Только с началом деятельности Общества ар-
хеологии, истории и этнографии формируют-
ся и развиваются научные и просветительские
2007 / 1
направления комплексного исследования сла-
вянских, тюркских и финно-угорских народов
Поволжья и Приуралья (24).
В 1879 г. в программной речи председателя
общества С.М. Шпилевского «О задачах дея-
тельности казанского общества археологии, ис-
тории и этнографии и возможном содействии
обществу со стороны жителей местного края»
сообщалось, что в связи с изучением народно-
стей «не может быть какой-нибудь нетерпимо-
сти, враждебности или несправедливости к чу-
жому». И далее было особо отмечено, что «свое
и чужое мы должны судить по высшим общече-
ловеческим принципам» (25).
В октябре 1891 г. на заседании членов совета
Общества И.Н. Смирнов отмечал, что «богатей-
ший этнографический материал, который за-
ключает в себе окружающая нас жизнь, только
починается» (26).
В 1892 г. программа исследовательских пуб-
ликаций по этнографии народов России «Извес-
тия общества археологии, истории и этногра-
фии» включала следующие группы: «историю
народности, внешний быт, семейные и общест-
венные отношения, культ усопших, верования и
религиозные обряды и произведения народного
творчества» (27). С этого времени «Известия»
общества придавали важное значение «группе
этнографических фактов, которые имеют значе-
ние для этнографа как материал для выводов,
входящих в область общей этнографии…».
В Казани Н.Ф. Катанов развил классическую
университетскую традицию тюркологических и в
особенности комплексных историко-
этнографических и фольклористических иссле-
дований тюркских народов Евразии. К началу
преподавательской деятельности в Казанском
университете им был собран огромный лин-
гвистический, фольклорный и этнографиче-
ский материал. Особо также следует выделить
значимость фольклорных и этнографических
материалов, собранных Н.Ф. Катановым во
время новых научных экспедиций в период
работы в Казанском университете.
В период с 15 мая по 1 сентября 1896 г. он
совершил лингвистически-этнографическую
поездку в Минусинский округ Енисейской
губернии (28). Им был собран оригинальный
этнографический материал, посвященный
тюркским народам региона: «О свадьбах у
бельтирского племени, 28 июня 1896 года»,
«О костях (коленах) у племен Сагай и Койбал,
2 июля 1896 года», «Родина и наречение име-
ни у койбальского племени, 11 июля 1896 го-
да», «О погребальных обрядах у койбальского
Р.М. Валеев. Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной Азии (кон. Х1Х –
нач. ХХ в.)
племени, 11 июля 1896 года», «О приметах и
поверьях у койбальского племени, 11 июля
1896 года», «О свадебных обрядах у койбаль-
ского племени, 12 июля 1896 года», «О сва-
дебных обрядах у качинского племени, 12
июля 1896 года», «О погребальных обрядах у
качинского племени, 12 июля 1896 года» и
т.д.
Интересные этнографические зарисовки о
башкирах, татарах и татарах-кряшенах были
подготовлены профессором Казанского уни-
верситета в ходе поездок, совершенных с 1
июня по 20 августа 1897 г. в Белебеевский и
Мензелинский уезды Уфимской губернии, а
также с 20 мая по 20 августа 1898 г. в Белебе-
евский уезд Уфимской губернии (29). «В лето
1897 года я собрал более всего песен и стихо-
творений и менее всего сказок у крещеных
татар, тептярей и отатарившихся башкир, –
писал Н.Ф. Катанов, – в лето 1898 года, кроме
песен, я занимался собиранием сказок, посло-
виц, заговоров против разных болезней, зага-
док, стихотворений исторического и бытового
характера, народных примет и толкований
слов, кроме того, я собирал и собственные
имена. Все эти материалы я собирал как с це-
лью изучения быта и верований уфимских
инородцев, говорящих ныне по-тюркски, так
и с целью, главным образом, изучения языка
их» (30).
По итогам следующей научной поездки в
Минусинский уезд Енисейской губернии летом
1899 г. был изучен архив Аскысской инородной
управы, записаны в академической транскрип-
ции тексты народной литературы сагайцев и
описаны археологические памятники и предме-
ты быта тюрков родного края (31).
Направлением научной работы ученого
стала публикация и введение в научный обо-
рот многих разнообразных материалов по ис-
тории и культуре тюркских народов Сибири,
Восточного Туркестана, Поволжья и Приура-
лья. На протяжении 1894-1911 гг. он опубли-
ковал более 170 работ, посвященных языку,
литературе, истории, археологии, этнографии
тюркских народов. Тюркологические этно-
графические материалы заняли важное место
в наследии профессора Казанского универси-
тета.
Первыми знаменательными этнографиче-
скими публикациями Н.Ф. Катанова в этот
период являются статьи «О погребальных об-
рядах у тюркских племен с древнейших вре-
59
мен до наших дней» (32) и «О свадебных об-
рядах татар Восточного Туркестана» (33).
В первой публикации он обобщил тюрк-
ские погребальные обряды, записанные им в
1889-1892 гг. в ходе экспедиции по «Сибири,
Монголии, Китайскому Туркестану и округу
Тарбагатай». Материал отличается обобщен-
ным описанием существующих погребальных
обрядов тюркских народов – «бельтиров, са-
гайцев, карагинцев, карагасов, урянхайцев,
китайских казак-киргизов, восточных и за-
падных китайских татар, лобнорских татар».
Особенно использовался сравнительно-
этнографический метод освещения тюркских
погребальных обрядов. «Обычай класть в
гроб покойника запас пищи, – пишет Катанов,
– и другие предметы существует теперь как у
тюркских племен, так и у многих других на-
родов Урало-Алтайской семьи: у черемисов,
мордвы, вотяков, пермяков, вогулов, мещеря-
ков, тептярей-язычников, чувашей, лопарей,
остяков, якутов, тунгусов, коряков, гиляков и
др.» (34). Кроме своих личных наблюдений и
описаний, Катанов привлек китайские и евро-
пейские источники, а также современную
отечественную этнографическую литературу.
«Верование, что загробная жизнь, – обобщает
Катанов, – есть продолжение настоящей, бы-
ло присуще не только тюркским, манжурским
и монгольским племенам, когда они были
шаманистами, но и корейским племенам, по
крайней мере это видно из китайских летопи-
сей…» (35).
Во второй статье также изложены резуль-
таты путешествия в Восточный Туркестан в
1890-1892 гг. Определяя актуальность этих
материалов, Н.Ф. Катанов отмечает, что
«Восточный или Китайский Туркестан извес-
тен в Европе более в естественно-
историческом отношении, нежели в этногра-
фическом» (36). Этнографом был представлен
оригинальный материал о тюркских свадьбах
в селах и городах Восточного Туркестана: с.
Токсун (около г. Турфан), г. Турфан, с. Кара-
Тобе (около. г. Хами) и г. Хами. В целом ис-
торико-этнографические работы Катанова
свидетельствуют не только о накоплении фак-
тического материала, но и показывают опре-
деленный этап формирования основных
принципов и проблем теоретического обоб-
щения этнографии тюркских народов.
Разнообразные этнографические сведения
о тюркских народах (хозяйственные, имуще-
ственные, родо-племенные и семейные отно-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
60
шения, расселение тюркских родов, админи-
стративное устройство, хозяйство, жилище,
одежда, быт, пища, верования, фольклор, на-
родное искусство и т.д.) давали интересный
описательный фактический материал. Прежде
всего Катанов обобщал этнографические ма-
териалы, исходя из научно-исследовательских
задач, при этом данная исследовательская ра-
бота не представлялась простым описанием и
собиранием этнографических фактов1.
В целом оригинальные статьи и материа-
лы по различным видам этнографии тюрков
позволяют выделить сформировавшуюся ис-
торико-культурную и этнографическую кон-
цепцию Н.Ф. Катанова на рубеже ХIХ – ХХ
вв. Концепция сформировалась под влиянием
российской общественно-политической идео-
логии, уровня этнографических знаний и со-
циальной среды конца ХIХ – начала ХХ вв.
В основе этой концепции заложены идея
единства и своеобразия истории и культуры
различных тюркских народов, целенаправ-
ленное и последовательное изучение тради-
ционной культуры и мировоззрения тюрков,
упорная борьба с общественным мнением, что
«инородцы обречены на вымирание», «влия-
ние русского населения на татар, их язык,
быт, хозяйство» и др. Кроме того, катановская
концепция включает систему понятий, прин-
ципов и методов формирующейся отечест-
венной научной этнографии тюркских наро-
дов.
Оригинальная группа тюркологических
историко-этнографических и литературных
публикаций Н.Ф. Катанова и его коллег, с
которыми он активно сотрудничал в 90-х гг.
ХIХ – нач. ХХ в. (Н.Н. Пантусова, Насыри
Каюма, Г.Н. Потанина, В.А. Мошкова, А.А.
Диваева и др.) посвящена публикации ориги-
нальных тюркоязычных текстов и их перево-
дов на русский язык, а также в целом иссле-
дованию тюркских рукописей (37). Эти тексты
издавались прежде всего с этнографической це-
лью и исследовательскими комментариями. Во
многом оригинальные тексты и переводы отве-
чали основным научным требованиям.
1
Этнограф С.И. Вайнштейн обобщал: «Рассматривая
этнографические работы Катанова и отмечая их
большую ценность, следует все же сказать, что они
носили в основном описательный характер…» //
Вайнштейн С.И. Этнографические исследования…,
С. 43.
2007 / 1
В этом отношении символичен коммента-
рий Н.Ф. Катанова в связи с изданием Каю-
мом Насыри (1825-1902), собранных татар-
ских загадок, пословиц и песен. Отметим ряд
катановских оценок: «Приведенные нашим
собирателем загадки доказывают замечатель-
ное остроумие его народа. Из всех этих песен
можно видеть, как образно и легко здешний
татарский народ описывает радостное и гру-
стное настроение своей души. В сборнике К.
Насыри из пословиц не находим однако ни
исторических, ни отражающих понятия наро-
дов о религии, а из песен ни обрядных, ни со-
храняющих в себе следы верований. Несмотря
на это, наука должна довольствоваться и тем
немногим, но интересным, что изредка попа-
дается ей под руки» (38). Этот пласт фольк-
лорных материалов во многом используется
Катановым как значимый историко-
этнографический источник.
Интересным материалом, осуществлен-
ным по инициативе Н.Ф. Катанова, стала пуб-
ликация русских переводов азербайджанской,
турецкой, хакасской и уйгурской версий ска-
зок о трех братьях. Его внимание к этим
тюркским текстам было продиктовано сле-
дующим обстоятельством: «…4 тюркские
сказки о 3 братьях-царевичах и 3 братьях-
богатырях сходны в отдельных чертах со
сказками других тюркских племен...» (39).
В целом фольклорно-этнографические ма-
териалы Катанова знакомили читателя с раз-
нообразным миром тюркских народных обря-
дов, обычаев, песен, преданий и сказок. Осо-
бое внимание было уделено шаманским обря-
дам центральноазиатских тюрков.
Третья группа катановских материалов –
это рецензирование, библиографическое опи-
сание разнообразных отечественных и зару-
бежных этнографических изданий и некроло-
ги, посвященные российским этнографам в
ряде периодических изданий (40). Это на-
правление исследований – свидетельство ог-
ромного внимания к различным этнографиче-
ским проблемам в отечественной и зарубежной
этнографической литературе.
В центре внимания профессора универси-
тета были разнообразные работы по этногра-
фии тюркских, финно-угорских и славянских
народов России. Интерес был обусловлен
анализом и обобщением историко-
этнографических материалов в опубликован-
ных сочинениях отечественных и зарубежных
современников. Особенно в этих рецензиях
Н.Ф. Катанова заметны его этнографические
Р.М. Валеев. Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной Азии (кон. Х1Х –
нач. ХХ в.)
идеи, методы и принципы. В 1896 г., рецензи-
руя работу Н.П. Остроумова (1844-1930)
«Сарты. Этнографические материалы» (1896)
он писал: «Для знакомства с жизнью средне-
азиатских тюркских обитателей книга Н.П.
Остроумова послужит лучшим пособием, так
как, во-первых, автор пишет как очевидец,
знающий отлично туземную жизнь, а во-
вторых, к сведениям, заимствуемым у других
авторов, он относится строго критически, со-
поставляя их с действительностью» (41).
Н.Ф. Катанов обращает внимание читателей
на то, что Н.П. Остроумов «в своей интерес-
ной и важной для этнографии книге» не пуб-
ликует тексты стихов узбекского поэта Фир-
ката. В двух рецензиях профессор оценивает
значение работ Н.Н Харузина – «Очерк исто-
рии развития жилища у финнов» (1895) и
«История развития жилища у кочевых и по-
лукочевых тюркских и монгольских народно-
стей России» (1896) (42).
Исследовательские приемы и принципы
были сформулированы Н.Ф. Катановым в
1895 г. в рецензии на работу А.А. Диваева
«Этнографические материалы: сказки, басни,
пословицы, приметы и былины туземного на-
селения Сыр-Дарьинский области» (1895)
(43). Отмечая оригинальный материал о на-
родных приметах народов Средней Азии,
Н.Ф. Катанов писал, что «автор принесет
большую пользу этнографии, если свое глу-
бокое знание языка и быта тюркских племен
Средней Азии он приложит к делу составле-
ния сборника примет» (44). Далее, выделяя
перспективные направления этнографическо-
го изучения народов региона, он писал: «Было
бы интересно знать шаг за шагом, как сватают
у сартов невесту, как провожают ее к жениху
и как празднуют свадьбу. Было бы желатель-
но знать: 1) как справляются свадьбы, похо-
роны, наречение имени у богатых и бедных, 2)
как справляются свадьбы у вдовых, и т.д.» (45).
В другой своей публикации Н.Ф. Катанов,
рецензируя «Ежегодник Тобольского губерн-
ского музея» 1893-1895 гг., выделял, что му-
зей «задался хорошими целями – давать не
сухой перечень своих приобретений, а публи-
ковать подробно также о быте и истории на-
родов Западной Сибири и о наиболее выдаю-
щихся событиях этого края». Он также отме-
чал: «Было бы желательно, чтобы Тобольский
музей в своем интересном “Ежегоднике” давал в
будущем сведения и о тобольских татарах, об их
быте, верованиях и пр.» (46).
61
В 1898 г. Н.Ф. Катанов дал критическую
оценку этнографическим материалам, пред-
ставленным в книге «Описание путешествия в
Западный Китай» Г.Е. Грумм-Гржимайло
(47). Появление этой рецензии дало повод
Г.Е. Грумм-Гржимайло также высказать свои
возражения на материал Н.Ф. Катанова в сле-
дующем втором томе «Описания путешествия
в Западный Китай» (1899) (48).
В данном случае интерес к рецензии Н.Ф.
Катанова связан с тем, что этот материал по-
зволяет вновь осветить его позицию этногра-
фа-исследователя. По замечанию рецензента,
«…от такого путешественника, каким являет-
ся Г.Е. Грумм-Гржимайло, всякий ученый бу-
дет требовать и вправе требовать, чтобы ви-
денные народы были описаны подробно и об-
стоятельно во всех решительно отношениях: и
религиозном, и бытовом, и историческом, и
языковом и пр.» (49). Вновь в центре критики
профессора незнание языков исследуемых
народов Центральной Азии российскими пу-
тешественниками Х1Х в. – Г.Е. Грумм-
Гржимайло, Н.М. Пржевальским (1839-1888),
М.В. Певцовым (1876-1902), Б.Л. Громбчев-
ским (1855-1905) и Г.Н. Потаниным (1835-
1920). Пристальное внимание обращено на
необходимость использования в исторических
разделах, посвященных Джунгарии и Кашга-
рии, материалов «из рукописей или мало из-
вестных китайских или др. восточных книг».
Оценивая значение иллюстраций, изготовлен-
ных фототипическим способом, Н.Ф. Катанов
пишет: «Однако предметы, необходимые в
домашнем обиходе, не фотографированы во-
все, не фотографированы также рисунки вы-
шивок и материй, которыми так славится Ки-
тайский Туркестан; не фотографированы и их
занятия земледелием, садоводством, шелко-
водством, ткачеством и пр.» (50). В целом ре-
цензия Н.Ф. Катанова отличается перспектив-
ными исследовательскими задачами. По его
замыслу, «…следовало бы исследо-
вать…подробно и основательно и в отноше-
нии этнографическом, т.е изучить специально
быт, язык и верования народов Китая» (51).
Его активная библиографическая работа по-
зволяла следить за разнообразными отечествен-
ными и зарубежными этнографическими мате-
риалами, а также критически оценивать их.
В целом эти материалы показывают, что
Н.Ф. Катанов бы приверженцем традиционно-
го этнографического правила: знания языка
изучаемого народа. Другим важным исследо-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
62
вательским принципом становится использо-
вание Н.Ф. Катановым сравнительного этно-
графического материала тюркских, финно-
угорских и славянских народов. Кроме того,
историко-этнографические и фольклористи-
ческие работы профессора Казанского уни-
верситета основывались на оригинальном по-
левом, текстологическом и музейном мате-
риале автора и его предшественников. Фольк-
2007 / 1
лор, этнография и лингвистика были орга-
нично связаны в творческой биографии
Н.Ф.Катанова. Он также оказал определяю-
щее влияние на формирование этнографиче-
ских коллекций в ряде музеев России, ком-
плектовании и изучении коллекций предметов
материальной и духовной культуры народов
Евразии (52).

1. Гордлевский В.А. Памяти Н.Ф. Катанова. 1862-1922 // Новый Восток. - Кн.1. -1922.; Са-
мойлович А. Памяти Н.Ф. Катанова // Восток. - Кн.1. - 1922; Малов С.Е. Н.Ф. Катанов,
проф. Казанского университета (1862-1922 гг.). К 95-летию со дня рождения // Вестник
Академии наук Казахской ССР. - 1958. - №5(158); Николай Федорович Катанов: мате-
риалы и сообщения. - Абакан, 1958; Материалы и сообщения. К 100-летию со дня рожде-
ния Н.Ф. Катанова (1862-1962) // Ученые записки Тувинского НИИЯЛИ. – Кызыл, 1963. -
Вып. Х. - С.211-235; Исхаков Г.И. Тюркологическая деятельность профессора Казанского
университета Николая Федоровича Катанова (1862-1922 гг.) // Проблемы тюркологии и
истории востоковедения. – Казань, 1964; Материалы научной конференции, посвящен-
ной 100-летию со дня рождения профессора Н.Ф. Катанова // Ученые записки Хакасск.
НИИЯЛИ. - 1964. - Вып. Х. - С. 68-159; Иванов С.Н. Николай Федорович Катанов (очерк
жизни и деятельности). - 2-е изд. - М.,1973; Каримуллин А.Н. Н.Ф. Катанов – библиограф
и книговед // Книги и люди: исследование. - Казань, 1985; Кокова И.Ф. Н.Ф. Катанов: до-
кументально-публицистическое эссе. - Абакан, 1993; Катановские чтения: сб. ст. - Казань,
1998; Катанов Н.Ф. Избранные научные труды. Тексты хакасского фольклора и этногра-
фии / предисл., сост., подг. статей и текстов, пер. В.Е. Майногашевой, подбор научных
статей В.Н. Тугужековой. – Абакан: Хакасское кн. изд-во, 2000. -С.355-544; Научное на-
следие Н.Ф. Катанова и современное востоковедение: материалы междунар. науч. конф.,
посвящ. 140-летию со дня рождения Н.Ф. Катанова. – Абакан: Изд-во Хакасского гос.
университета им. Н.Ф. Катанова, 2003. – С.272; Наследие Н.Ф. Катанова: история и куль-
тура тюркских народов Евразии: доклады и сообщения международного научного семинара.
30 июня-1 июля 2005 г.- Казань, 2006; и др.
2. Гордлевский В.А. Памяти Н.Ф. Катанова. 1862-1922 // Новый Восток. - Кн.1. - 1922. -
С.448-451; Гаффаров Ахад. Николай Федорович Катанов (к годовщине со дня смерти) //
Магариф. -1923. -№ 3-4. - С.71-75; Самойлович А.Н. Памяти Н.Ф. Катанова// Восток. -
Кн.1. - 1922. -С.104-105; Самойлович А.Н. Проф. Н.Ф. Катанов - первый ученый из аба-
канских турков // Жизнь Бурятии. -1924. - № 6. - С. 107-113; Покровский Н.М. Памяти
профессора Н.Ф. Катанова // Известия общества археологии, истории и этнографии. -
1923. - Т.ХХХП. - Вып.2. - С.245-259; Харлампович К.В. Проф. Н.Ф. Катанов // Казанский
музейный вестник. - 1926. - № 1-2. –С.87-95; и др.
3. Гордлевский В. А. Памяти Н.Ф.Катанова. 1862-1922 // Новый Восток. - 1922. - KH.5. -
C.451.
4. Самойлович А. Памяти Н.Ф. Катанова//Восток. - Кн.1.-1922. - С. 105.
5. Благова Г.Ф. О двух тюркологических школах в России 60-х годов Х1Х – начала ХХ века
// Восток в исторических судьбах народов России. - Кн. 2. - Тезисы докладов V Всерос-
сийского съезда востоковедов 26-27 сентября 2006 года. – Уфа, 2006. - С. 34-37.
6. Советское востоковедение. - Т.2. - 1941. - С. 305-306; Известия АН СССР. Отд. литерату-
ры и языка. - Т.Х. – 1951. - Вып. 2. - С. 206.
7. Малов С.Е. Н.Ф. Катанов, проф. Казанского университета (1862-1922 гг.) // Вестник Ака-
демии наук Казахской ССР. - 1958. -№-5. - С.93.
8. Малов С.Е. Н.Ф. Катанов, проф. Казанского университета (1862-1922 гг.). К 95-летию со
дня рождения // Вестник Академии наук Казахской ССР. - 1958. - № 5(158). - С.88-94; Ни-
колай Федорович Катанов: материалы и сообщения. - Абакан, 1958. – 215 с.; Н.Ф. Ката-
нов Хакасский фольклор (из книги «Образцы народной литературы тюркских племен. -
Г.И. Курныкина. Культурное наследие Центральной Азии в фокусе современных гуманитарных
исследований 63
Т.1Х. - СПб, 1907). – Абакан, 1963; Материалы и сообщения. К 100-летию со дня рожде-
ния Н.Ф. Катанова (1862-1962) // Ученые записки Тувинского НИИЯЛИ. – Кызыл, 1963. -
Вып. Х. - С.211-235; Материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня
рождения профессора Н.Ф. Катанова // Ученые записки Хакасского НИИЯЛИ. -1964. -
Вып.Х. - С.69-149; Иванов С.Н. Николай Федорович Катанов (1862-1922). Очерк жизни и
деятельности. – М.;Л., 1962. – 107 с.; Иванов С.Н. Николай Федорович Катанов (Очерк
жизни и деятельности). - 2-е изд.- М., 1973; и др.
9. Халикова Р.Х., Шакурова Р.З. Еще одна страница из научного наследия Н.Ф. Катанова //
Советская тюркология. -1981. - № 3. - С.36-38; Татаринцев Б.И. О научном наследии Н.Ф.
Катанова и его месте в тюркской и тувинской филологии // Вопросы тувинской филоло-
гии. - Кызыл, 1983.-С. 101-109; Каримуллин А. Н.Ф. Катанов - библиограф и книговед //
Книги и люди: исследование. - Казань, 1985. -С.220-243; Кокова И.Ф. Н.Ф. Катанов: до-
кументально-публицистическое эссе. - Абакан, 1993; Катанов Н.Ф. Толкования снов, бла-
гословения, загадки, пословицы, поговорки / сост. Г. Казачинова, В. Татарова.- Аба-
кан,1997. - С.56; Катанов Н.Ф. Свадебный обряд / сост. Г.Г. Казачинова, В.К. Татарова,
В.В. Чезыбаева, Н.М. Дувакина. – Абакан,1997 – С.36. Катановские чтения: сб. ст. - Ка-
зань, 1998; Катанов Н.Ф. Избранные научные труды: тексты хакасского фольклора и эт-
нографии / предисл., сост., подг. статей и текстов, пер. В.Е. Майногашевой, подбор науч-
ных статей В.Н. Тугужековой. – Абакан, 2000. - С.355-544; Николай Федорович Катанов.
Автобиография и библиография / сост. И.Л. Кызласов. - Изд. 2-е, доп. – М.; Абакан, 2001.
- С.71; Osman F. Sertkaya, Risbek Alimov. Nikolay Fedorovic Katanov un Calismalari uzerine
bir Bibliyografya Denemesi. – Istanbul, 2002. - 35; Научное наследие Н.Ф. Катанова и со-
временное востоковедение: материалы междунар. науч. конф., посвящ. 140-летию со дня
рождения Н.Ф. Катанова. – Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета
им. Н.Ф. Катанова, 2003; Фольклор Саянских тюрков Х1Х века. Из собрания Н.Ф. Ката-
нова: в 2 т. / сост., переводы, стихотв. перелож., лит. обраб., заключит. статья и коммент.
А.В. Преловского. – М., 2003; Материалы научно-практической конференции «Возвраще-
ние наследия Николая Федоровича Катанова на родину»: сб. ст. – М., 2003. – С.135; Н.Ф.
Катанов. Избранные труды о Хакасии и сопредельных территориях / сост. С.А. Угдыже-
ков. –Абакан, 2004. – 260 с.; Николай Федорович Катанов. Письма / сост. А.Н. Гладышев-
ский. – Абакан, 2006. – С.44; Наследие Н.Ф. Катанова: история и культура тюркских на-
родов Евразии: доклады и сообщения международного научного семинара, 30 июня – 1
июля 2005 г. – Казань, 2006. – 296 с.; и др.
10. Гордлевский В.А. Памяти Н.Ф. Катанова (1862-1922) // Избранные сочинения. – Т.4. – М.,
1968. - С. 401.
11. Алексеев М.П. Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей:
введение, тесты и комментарии. - Т.1. - Ч.2. – Иркутск, 1936; Бичурин Н.Я. Собрание све-
дений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. - Т.1. – М.; Л., 1950; Су-
хова Н.Г. Физико-географические исследования Восточной Сибири в Х1Х в. – М., 1964;
Наумов В.Г. Русские географические исследования в Сибири в Х1Х в. – М., 1965; Мирзо-
ев В.Г. Историография Сибири (домарксистский период). – М., 1970; Шейнфельд М.Б.
Историография Сибири (конец Х1Х – начало ХХ в.). – Красноярск, 1973; Ширина Д.А.
Летопись экспедиций Академии наук на Северо-Восток Азии в дореволюционный пери-
од. – Новосибирск, 1983; Радлов В.В. Из Сибири: страницы дневника. – М., 1989. – 749 с.;
Миллер Г.Ф. Сибирь ХVIII в. в путевых описаниях. – Новосибирск, 1996; и др.
12. Токарев С.А. Этнография народов СССР. Исторические основы быта и культуры. – М.,
1958. – С. 430.
13. Шейнфельд М.Б. Историография Сибири (конец Х1Х – начало ХХ в.). – Красноярск,
1973. - С.16.
14. Вайнштейн С.И. Этнографические исследования Н.Ф. Катанова у тувинцев и других тюр-
коязычных народов // Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии. -
Вып. 4. – М., 1968. - С. 31-44.
15. Там же. - С.34.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
64
16. Катанов Н.Ф. Бубен и колотушка шамана по описанию минусинских татар // Известия
Томского университета. – Кн. 2. – 1890. – С.237-239; Катанов Н.Ф. Поездка к карагасам в
1890 году // Записки Русского географического общества. – 1891. –Т.ХVI.- Вып.2. –
С.133-230; Катанов Н.Ф. Среди тюркских племен // Известия Русского географического
общества. – Т.ХХ1Х. - 1893. – С.519-541; Отчет о поездке в Восточную Сибирь, Монго-
лию и Северный Китай в 1890 и 1891 гг. // Живая старина. – 1892. – Вып. 4. – С. 111-122;
Письма Н.Ф. Катанова из Сибири и Восточного Туркестана. – СПб., 1893.
17. Письма Н.Ф. Катанова из Сибири и Восточного Туркестана. Читаны в заседании истори-
ко-филологического отделения 9 января 1890 года. – СПб., 1893. - С.1.
18. Катанов Н.Ф. Среди тюркских племен // Известия русского географического общества. –
Т.ХХ1Х. – 1893.– С.520.
19. Катанов Н.Ф. Среди тюркских племен // Известия русского географического общества. -
Т.ХХ1Х. – 1893.– С. 522, 527.
20. Оглезнева Т.Н. Русское географическое общество: изучение народов северо-востока
Азии. 1845-1917 гг.- Новосибирск, 1994. - С.21-23.
21. Смирнов И.Н. Программа для собирания сведений об обрусении инородцев в России //
ИОАИЭ.– Т.Х.– Вып. 5. – 1892. - С. 548-551; Программа для собирания сведений о быте
мордвы // ИОАИЭ.– Т. Х. – Вып.6. – 1892. – С. 658-660.
22. Наречия урянхайцев (сойотов), абаканских татар и карагасов: тексты, собранные и пере-
веденные Н.Ф. Катановым // Радлов В.В. Образцы народной литературы тюркских пле-
мен. - Т.1-2. - Ч. 4. – СПб., 1907.
23. Там же. - С.3-4.
24. Бусыгин Е.П., Зорин Н.В. Этнография в Казанском университете. – Казань, 2002. - С. 16-53.
25. ИОАИЭ.– Т. III. – 1884. – С.30.
26. ИОАИЭ.– Т.1Х. – Вып. 3. – 1891. – С. 13.
27. ИОАИЭ.– Т.Х. - Вып.1. – 1892. – С.2-3.
28. Ученые записки Казанского университета.– Кн. 3, 5-6. – 1897. – С. 1- 53.
29. Ученые записки Казанского университета.– Кн. Х1. – 1898. – С. 1-37; Ученые записки
Казанского университета.– Кн. 7-8. – 1900. – С. 1-30.
30. Ученые записки Казанского университета.– Кн. 7-8. -1900. – С. 3.
31. Катанов Н.Ф. Отчет о поездке в Минусинский уезд Енисейской губернии // Ученые за-
писки Казанского университета.– Кн. V-V1. – 1901. – С. 1-58.
32. ИОАИЭ.– Т.ХII. – Вып. 2. – 1894. – С. 109-142.
33. ИОАИЭ.– Т. ХII. – Вып. 5. – 1895. – С. 409-434.
34. ИОАИЭ.– Т. ХII. - Вып. - 2. – 1894. - С. 110.
35. ИОАИЭ.. – Т.ХII. – Вып.2. – 1894– С. 114
36. ИОАИЭ.– Т. ХII. – Вып. 5. – 1895. – С.409.
37. Катанов Н.Ф. Мусульманские легенды: тексты и переводы // ЗАН.– Т.ХХV. – 1894. – С. 1-
44; Сказания о семи эфесских отроках // ЗВОРАО. – Т.VШ. – 1894. – С.223-245; Тюркские
сказки о 3 братьях / предисл. Н.Ф. Катанова. 1. Адербейджанская сказка Т.А. Иваницкого.
2. Турецкая сказка Н.Ф. Катанова. 3. Сагайская сказка Н.Ф. Катанова. 4. Логученская
сказка Н.Ф. Катанова // ИОАИЭ.– Т.ХП. – Вып. 5. – 1895. – С.469-524; Пантусов Н.Н. Та-
ранчинские песни (текст и перевод) // ИОАИЭ.– Т.ХШ. – 1896. – Вып.6. – С.451-476; Ка-
танов Н.Ф. Исторические песни казанских татар // ИОАИЭ.– Т. ХV. – Вып. 3. – 1899. – С.
273-306; Катанов Н.Ф. Киргизская и казанско-татарская версии христианского сказания о
7 спящих отроках // ИОАИЭ.– Т. ХХ1. – Вып. 4. – 1905. – С. 382-388; Мошков В.А. Гага-
узские тексты // ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып. 2. – 1895. - С. 70-83; и др.
38. Насыров А.К. Образцы народной литературы казанских татар // ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып.
5. – 1896. – С.375-376.
39. ИОАИЭ.– Т. ХП. – Вып. 5. – 1895. - С. 480.
40. ИОАИЭ.– Т. ХП. Вып. 5. – 1895. – С. 525-539; ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып.2. – 1895. – С. 84-
87; ИОАИЭ.– Т.ХШ. – Вып. 3. – 1895. – С. 229-233; ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып. 6. – 1896. –
С. 552-560; Литература по археологии, истории и этнографии во второй половине 1899 г.
// ИОАИЭ.– Т. ХУ1. – Вып.3. – 1900. – С.309-320; О новых финляндских изданиях, ка-
сающихся Поволжья // Казанский телеграф. – 1901. - № 4. – С.27-43; Смирнов И.Н. (нек-
Г.И. Курныкина. Культурное наследие Центральной Азии в фокусе современных гуманитарных
исследований 65
ролог) // Журнал Министерства народного просвещения. – 1904. – № 9. – отд. 4. – С. 32-
39; О трудах И.Н. Смирнова по этнографии инородцев Восточной России // Ученые за-
писки Казанского университета.– Кн. 9. – 1904. – С. 48-51; Памяти действительного чле-
на Общества Александра Фёдоровича Можаровского (1846-1907) // ИОАИЭ.– Т. ХХШ. –
Вып. 5. – 1907. – С.388-390; Памяти С.М. Шпилевского // ИОАИЭ.– Т.ХХШ. – Вып. 4. –
1907. – С. 307-311; и др.
41. ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып. 6. – 1896. – С.555.
42. ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып. 6. – 1896. – С. 557-558.
43. ИОАИЭ.– Т.ХШ. – Вып.6. – 1896. – С.84-87.
44. ИОАИЭ.– Т.ХШ. - Вып.6. – 1896. – С. 86.
45. ИОАИЭ.– Т. ХШ. – Вып. 6. – 1896. – С. 86-87.
46. ИОАИЭ.– Т.ХШ. – Вып. 6. – 1896. – С. 233.
47. Ученые записки Казанского университета. – Кн. IV.- 1898. - С. 1-31.
48. Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. - Т. II. – СПб., 1899. -
С. 386-400.
49. Ученые записки Казанского университета.– Кн.IV. – 1898. – С.2.
50. Ученые записки Казанского университета.– Кн.IV. – 1898. – С.4.
51. Ученые записки Казанского университета. - Кн.IV. – 1898. – С.31.
52. Новые приобретения музея Общества археологии, истории и этнографии в 1895г. // Из-
вестия Общества археологии, истории и этнографии (далее ИОАИЭ). - Т.ХШ. – Вып. 3. –
1895. - С. 234-243; Нумизматическая коллекция И.А. Износкова // ИОАИЭ.– Т.ХШ. –
Вып. 4. – 1896. – С. 290-315; Новые приобретения музея Общества археологии, истории и
этнографии // ИОАИЭ.– Т.ХIV. – Вып. 4. – 1898. – С. 429-433; Описание одного металли-
ческого зеркала с арабской надписью, принадлежащего Обществу археологии, истории и
этнографии // ИОАИЭ.– Т. ХIV. – Вып. 6. – 1898. –С.662-664; Описание одного металли-
ческого зеркала с арабской надписью, принадлежащего Публичному музею г. Минусин-
ска Енисейской губ., и несколько слов о металических зеркалах, описанных другими //
ИОАИЭ. – Т.ХVI. – Вып. 3. – 1900.– С. 273-291; Восточные металлические зеркала Харь-
ковской и Екатеринославской губерний // Труды Харьковского предварительного комите-
та по устройству ХП археологического съезда. - Т.1. – 1902. - С. 466-474; Хорезмийская
свинцовая плита, найденная в развалинах Куня-Ургенча // Записки Восточного отделения
русского археологического общества.– Т. ХIV.- Вып. 1. - 1902. – С.15-17; Эпиграфиче-
ский памятник Волжской Булгарии // ИОАИЭ.– Т.ХХ1. – Вып. 3. – 1905. – С.263-268;
Новые приобретения музея Общества археологии, истории и этнографии // ИОАИЭ.–Т.
ХХП. – Вып. 1. – 1907. - С. 46-47; Нумизматический кабинет Общества археологии, ис-
тории и этнографии // ИОАИЭ.– Т. ХХIV. – Вып. 3. – 1908. – С.293-294; О некоторых
предметах из китайской коллекции почетного члена Общества ординарного профессора
Н.Ф Высоцкого // ИОАИЭ. - Т.ХХIV. – Вып.5. – 1908. – С.454-461; Бронзовое зеркало с
арабской надписью. – М., 1909; Новые приобретения Общества // ИОАИЭ.– Т.ХХV. –
Вып. 6. – 1909. - С.209; О сабле с греческой надписью // ИОАИЭ.– Т. ХХVI. - Вып. 1-2. –
1910. - С. 55-59; О некоторых вещах Казанского городского музея // ИОАИЭ.– Т. ХХХ. –
Вып. 1. – 1919. – С.97-102; Несколько слов о казанских коллекционерах // Казанский му-
зейный вестник.– 1920. -№ 7-8. - С. 35-47; Эпиграфический памятник Волжской Булга-
рии // Казанский музейный вестник. – 1921. -№ 1-2. – С. 54-56.

Г.И. Курныкина

КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

В ФОКУСЕ СОВРЕМЕННЫХ ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Культурное наследие сегодня приобретает логических раскопок, памятники архитекту-

все большее значение, помогая народам по- ры, языки, обряды, местные обычаи, народ-
нять самих себя на фоне других. Места архео- ные ремесла – то, что принято относить к
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
66
культурному наследию, всё больше призна-
ются важным средством осознания и выраже-
ния идентичности как небольших общин, так
и жителей целых регионов. В то же время
культурное наследие во всем мире подверга-
ется целому ряду опасностей, причины кото-
рых носят объективный, но еще чаще субъек-
тивный характер. Так происходит во всем ми-
ре. Не составляет исключение и Центральная
Азия1 – регион с древнейшей историей, пере-
кресток культур, на котором происходила
трансляция опыта освоения окружающего
мира. Традиции, сформировавшиеся как ре-
зультат взаимовлияния культур, актуализи-
руются в новых сообществах, продолжающих
свой исторический путь на современном эта-
пе. И вместе с тем по-прежнему остается уг-
роза утраты накопленного веками.
Крупнейшей организацией-координатором
усилий по проблемам сохранения мирового
культурного наследия является ЮНЕСКО. В
1950-1970 гг. при участии ЮНЕСКО был
принят ряд важных конвенций, рекомендаций
и соглашений по защите мирового культурно-
го наследия, которые являются определяю-
щими в деятельности большинства стран ми-
ра. В конце XX в. к выполнению задач, при-
знанных мировым сообществом важнейшими
для сохранения уникального культурного и
природного ландшафта планеты, присоедини-
лись новые субъекты международного права –
Республика Казахстан, Кыргызская Республи-
ка, Республика Таджикистан, Туркменистан,
Республика Узбекистан. Деятельность ука-
1
Термин Центральной Азии используется примени-
тельно к Казахстану, Кыргызстану, Таджикистану,
Туркменистану и Узбекистану – территориям, дли-
тельное время входившим в состав сначала Россий-
ской империи, а затем Советского Союза. Существу-
ет точка зрения, что Центральная Азия, помимо пе-
речисленных стран, включает Афганистан, север
Индии, северный Пакистан, Монголию, северо-запад
и запад Китая, северо-восточный Иран, юг Западной
Сибири. В своей работе мы придерживаемся первого
толкования, которое используется во многих истори-
ческих и политико-экономических источниках. См.:
Райхман Эдгар. На карте – Центральная Азия //
Курьер ЮНЕСКО. - 1993. - Нояб. - С. 38; Бочкарева
И.Б. Регион Центральная Азия: определение понятия
и границ // Преподавание истории и культуры стран
Азии в средней и высшей школе России: историче-
ский опыт и современные проблемы: материалы все-
рос. науч.-практ. конф. с международным участием
(Красноярск–Железногорск, 14–16 марта 2007 г.). -
Вып. 2. - Красноярск, 2007. - С.14–21 и др.
2007 / 1
занных государств в обозначенном поле при-
обрела характер ускорения и, что немаловаж-
но, поддержку национальных институтов и
гражданских движений в защиту ценностей
культуры во всем мире.
С активизацией деятельности центрально-
азиатских государств в сфере охраны куль-
турных ценностей региона заметно усилился
поток специальных исследований, призван-
ных придать этой деятельности фундамен-
тальный характер, а также наладить научный
диалог, координацию практических усилий в
избранном направлении.
Востребованными в связи с этим оказались
как советские труды по проблемам сохранения
культурного наследия, так и исследования авто-
ров, которым предстояло поднять работу на мес-
тах на подобающий уровень. Здесь для начала
нужно выделить сочинения, посвященные таким
понятиям как «культурное наследие», «культур-
ные ценности», публикации с анализом между-
народно-правовых актов ЮНЕСКО и актуаль-
ными проблемами взаимодействия государств,
присоединившихся к конвенциям ЮНЕСКО в
области защиты ценностей культуры во время
войны и мира. И среди них первая – работа М.М.
Богуславского «Международная охрана куль-
турных ценностей» (14), в которой подчеркива-
ется роль государств в развитии международных
культурных связей и обязанность каждого госу-
дарства не причинять вреда культурному насле-
дию своих соседей.
М.М. Богуславский подробно анализирует
в своей монографии Пакт Рериха, сыгравший
важную роль в деле сохранения культурного
наследия во всем мире. В частности, он под-
черкивает особую значимость положения
Пакта о возможности регистрации в Постоян-
ной палате международного правосудия, в
Международном институте интеллектуально-
го сотрудничества (органе Лиги наций, пред-
шественнике ЮНЕСКО), департаменте Пан-
американского союза (ныне Организации
американских государств) «списка памятни-
ков, учреждений, коллекций и миссий, пуб-
личных или частных, которым желательно
обеспечить специальную защиту, предостав-
ленную настоящим Пактом». Историческую
значимость, по мнению М.М. Богуславского,
имеет инициатива Н.К. Рериха по созданию
отличительного флага (красная окружность на
белом фоне с тремя красными кругами в сере-
дине) для обозначения памятников культуры,
дающего им специальную защиту и уважение
со стороны воюющих государств.
Г.И. Курныкина. Культурное наследие Центральной Азии в фокусе современных гуманитарных
исследований
Монография М.М. Богуславского, можно
сказать, «открыла» серию себе подобных, в
которых обозначенные им проблемы получи-
ли дальнейшее рассмотрение. Это труды М.
Васильевой и И. Савельевой (7), Н.Д. Недови-
ча (22), Н.Д. Недовича и А.С. Щенкова (23),
С.Л. Мадрида-Тихвинского и С.О. Шмидта
(17), С.Н. Молчанова (19, 20), Ю.А. Веденина
и Ю.Л. Мазурова (8) и других, в которых изу-
чаются вопросы актуального международно-
правового сотрудничества государств по ох-
ране культурных ценностей.
Следующая группа работ посвящена дея-
тельности ЮНЕСКО и других международ-
ных организаций по сохранению культурного
наследия. Большинство работ по данной те-
матике – также статьи, опубликованные в пе-
риодических изданиях и тематических сбор-
никах. Среди них следует выделить публика-
ции Г.В. Уранова (31), И.В. Данилова (11), А.
Васильева (6), Д. Касаткина (13), М. Ресслера
(27), А.Т. Турсунова (29), С. Уильямса (30), А.
Яковенко (32), М. Бученаки (5), А. Кламера и
Д. Тросби (14), Л. Леви-Стросса (16), Б. Гер-
шунского (10), Р. Рыбакова (28). В работах
рассматриваются в основном возможные схе-
мы защиты и финансового обеспечения объ-
ектов культуры, находящихся под угрозой.
Также анализируются международные право-
вые инструменты: конвенции и хартии, опре-
делившие цели и область своего применения в
соответствие с понятием «культурное насле-
дие», современные концепции материального
и духовного наследия, новейшие примеры их
реализации в различных регионах мира и т. д.
К числу последних относится исследова-
ние О. Митиной (18), остановившейся на зна-
чении объектов нематериальной культуры в
развитии общества: разнообразие этих объек-
тов – ценность цивилизации, а еще и важный
фактор дальнейшего устойчивого развития
человечества.
Наконец, значительный интерес представ-
ляют исследования по поводу реализации
теоретических наработок в отношении куль-
турного наследия и повторения мирового
опыта на территории Центральной Азии. В их
числе, к примеру, заметка Э. Райхмана (26) о
центрально-азиатском регионе как древней-
шем оазисе культуры, статья Б.К. Бекниязова
(3) о первых достижениях в области осущест-
вления положений Конвенции ЮНЕСКО об
охране Всемирного культурного и природно-
го наследия на территории Казахстана, а так-
67
же статья Г. Аблайхановой (1) о международ-
ных научно-практических семинарах, прохо-
дивших в Казахстане при поддержке ЮНЕ-
СКО.
Из этих публикаций вытекает, что все
страны Центральной Азии обладают уникаль-
ными культурными и природными объектами
с высокой научной и эстетической ценностью.
Тем не менее, центрально-азиатский регион
недостаточно полно представлен в Списке
Всемирного наследия. Остается множество
вопросов, требующих дальнейшего обсужде-
ния, и в числе наиболее важных – повышение
национального потенциала в области сохра-
нения культурного и природного наследия.
С этой целью с 16 по 18 декабря 2002 г. в
Алматы (Республика Казахстан) прошел ре-
гиональный семинар «О возможности номи-
нации Объектов Всемирного Природного и
Смешанного Наследия в Центральной Азии».
В семинаре приняли участие представители
государственных, научных и неправительст-
венных организаций, работники националь-
ных комиссий по делам ЮНЕСКО из Казах-
стана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркме-
нистана и Узбекистана и ряд независимых
экспертов.
Целью семинара было согласование предва-
рительных списков объектов природного и сме-
шанного наследия, в том числе и на трансгра-
ничных территориях. Также был рассмотрен
процесс подготовки номинации на примере кон-
кретных объектов Центральной Азии. На пре-
зентации Республики Кыргызстан было сообще-
но о том, что еще в 2000 г. шесть значительных
памятников Кыргызстана были внесены в Лист
ожидания Списка Всемирного наследия ЮНЕ-
СКО. В докладе от Республики Казахстан была
дана характеристика объектов наследия, которые
также были включены в Предварительный Спи-
сок. От Узбекистана для участия в проекте меж-
дународной защиты был назван буддийский
храм в Фаязтепе – объект двухтысячелетней
давности, относящийся ко времени Кушанской
империи.
С 30 октября по 5 ноября 2005 г. также в Ал-
маты прошел Региональный семинар по перио-
дической отчетности в целях реализации Кон-
венции об охране Всемирного культурного и
природного наследия в Центральной Азии. Се-
минар предоставил возможность международ-
ным экспертам из ЮНЕСКО, Международного
совета по охране памятников и исторических
мест, Всемирного союза охраны природы, а так-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
68
же представителям органов власти Казахстана,
Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана об-
судить основные проблемы выполнения Кон-
венции и вопросы сохранения объектов Всемир-
ного наследия в регионе. При этом представите-
лями ЮНЕСКО были проведены специальные
тренинги, наглядно демонстрировавшие навыки
культурно-охранительной деятельности.
Как результат деятельности семинаров
можно рассматривать работы по сохранению
сырцовых памятников Отрарского оазиса в
описании С. Вейса (9), который проинформи-
ровал читателей о действиях в рамках проекта
по консервации ряда объектов на городище
Отрар-тобе, а также консервационных рабо-
тах на городищах Куйрык-тобе, Алтын-тобе и
Кок-Мардан. Данная акция проходила при
поддержке международных экспертов, основ-
ные усилия которых были направлены на кон-
сервацию мечети, дворца в районе цитадели,
бани, гончарных мастерских и крепостной
стены, а также дворцового комплекса на тер-
ритории соседнего городища Куйрык-тобе.
В статье В. Байлиевой (2) рассказывается о
культурной политике Туркменистана в свете
современного движения в защиту культуры.
Подчеркивается, что ввиду глубокой транс-
формации туркменского общества развитие
культуры носит сверхактуальный характер, и
поскольку Туркменистан является членом
мирового сообщества, то и его культурная по-
литика должна быть частью всемирного куль-
турно-цивилизационного процесса и отражать
мировые тенденции в культуре и духовной
жизни человечества. Таким образом, нацио-
нальная политика в сфере культуры рассмат-
ривается как один из ключевых факторов
стратегии устойчивого развития страны.
В Центральной Азии для укрепления на-
ционального потенциала в сохранении памят-
ников древней культуры налажено взаимо-
действие местных деятелей культуры с меж-
дународной организацией «Реставраторы без
границ». Совместно с учеными Узбекистана и
экспертами ЮНЕСКО она организует тренин-
ги для повышения квалификации специали-
стов. Среди последних ее проектов обучение
сотрудников Нукусского государственного
музея искусств имени И. Савицкого совре-
менным методам консервации картин и при-
влечение к этой работе молодежи (24). Поя-
вилась идея создания центрально-азиатского
центра по обучению и повышению квалифи-
кации реставраторов.
2007 / 1
Также в рамках исследовательской про-
граммы «Петроглифы Центральной Азии»,
которая осуществляется в течение проекта
«Межкультурный диалог Востока и Запада в
Центральной Азии», была организована меж-
дународная научная конференция на тему
«Новые подходы к изучению, сохранению и
устойчивому управлению природным и куль-
турным наследием Сармишсай» (Республика
Узбекистан, октябрь 2004 г.).
В продолжение конференции с 10 по 15
октября работал Полевой семинар междисци-
плинарных научных рабочих групп на архео-
логическом комплексе Сармишсай по консер-
вации наскальных рисунков Центральной
Азии (Научная конференция по наследию
Сармишсая, 8 октября 2004 г.).
При финансовой поддержке Отдела куль-
турного наследия ЮНЕСКО по Азиатско-
Тихоокеанскому региону и Центральной
Азии, а также Европейской Комиссии была
организована выставка «Петроглифы Семире-
чья и Южного Казахстана» (Престижная вы-
ставка лучших петроглифов Южного Казах-
стана и Семиречья, 7 мая 2004 г.), которая
прошла в г. Алматы в период с 12 по 30 мая
2004 г. в галерее «Мын Ой». На выставке бы-
ли продемонстрированы поясняющие тексты,
карты, высококачественные фотографии при-
родного ландшафта и наскальных изображе-
ний.
Информация об указанных мероприятиях
была размещена на национальных интернет-
сайтах как дополнение к мозаике деятельно-
сти отделений ЮНЕСКО по всему миру.
Понятие «культурное наследие», как вы-
текает из множества культурологических
публикаций, включает в себя две сферы: ду-
ховную и материальную. Вместе они пред-
ставляют наиболее фундаментальные аспекты
национальных культур, вынужденных в со-
временных условиях вести борьбу за сохране-
ние и дальнейшее развитие. В этом союзе ду-
ховное и материальное взаимно дополняют
друг друга, охватывая разные стороны бытия
отдельных людей и государств. Духовная
культура проявляется широко и многообраз-
но: в виде языков, устных традиций, традици-
онного знания, систем ценностей или изобра-
зительных искусств.
В целях «оживления» традиционных ду-
ховных культур Центральной Азии ЮНЕ-
СКО активно сотрудничает с правительст-
вами и различными гражданскими общест-
вами, такими как Летний институт лин-
Г.И. Курныкина. Культурное наследие Центральной Азии в фокусе современных гуманитарных
исследований
гвистики, Международный совет по орга-
низации фестивалей фольклора и народных
промыслов, Международный совет по тра-
диционной музыке, которые славятся свои-
ми успехами в поддержке и сохранении ду-
ховного культурного наследия.
Новый проект под названием «Декларация
о шедеврах устного и духовного наследия че-
ловечества» ставит своей задачей призвать
правительства, национальные организации,
сообщества на низовом уровне, группы и от-
дельных лиц сохранять и упрочивать свое
уникальное индивидуальное культурное на-
следие.
К уже сделанному относится внесение в
международный регистр программы ЮНЕ-
СКО «Память мира» хранящегося в Узбеки-
стане Святого Корана Османа и всей библио-
теки рукописей Института востоковедения
Академии наук республики. Под эгидой
ЮНЕСКО прошли мероприятия в честь 1000-
летия эпоса «Алпомиш», 2700-летия создания
«Авесты», 1000-летия Академии Мамуна в
Хорезме.
На Генеральной Ассамблее ЮНЕСКО в
2003 г. была принята Конвенция, в рамках
осуществления которой был сформирован
Список шедевров устного и духовного (нема-
териального) наследия человечества. Среди
первых в него было включено культурное
пространство Бойсунского района Сурхан-
дарьинской области Узбекистана, где уже на-
чалось архивирование устного народного
творчества. Формируется база данных, в ко-
торую, помимо него, будут включены ремес-
ленные традиции.
Благодаря деятельности научных и
культурных кругов Кыргызстана Искусство
акынов-сказителей кыргызских эпосов в
2003 г. было провозглашено ЮНЕСКО ше-
девром устного и нематериального насле-
дия человечества. Эта номинация была
сформулирована и подготовлена Нацио-
нальной комиссией ЮНЕСКО совместно с
исполнителем проекта – Ассоциацией эпо-
сов народов мира. По ее плану создаются
региональные школы-студии, действующие
по принципу устат-шакират (учитель-
ученик). В эти школы отбираются одарен-
ные дети, а уважаемые мастера обучают их
в течение полутора-двух лет каждый своей
манере сказительства.
Национальная комиссия ЮНЕСКО в Кыр-
гызстане завязала устойчивое сотрудничество
69
с Азиатско-Тихоокеанским культурным Цен-
тром в поддержку ЮНЕСКО (ACCU) в Япо-
нии. Уже 10 специалистов приняли участие в
различных видах деятельности этого Центра.
В Таджикистане шедевром устного и не-
материального наследия человечества был
объявлен узбекско-таджикский шашмаком –
вид народной музыки. Этот жанр музыкаль-
ной культуры в Таджикистане получил госу-
дарственный статус, создан государственный
ансамбль «Шашмаком» при Государственном
комитете радио и телевещания. Сегодня ана-
логичные ансамбли созданы почти во всех
областях республики, ведутся и теоретиче-
ские исследования этого музыкального жанра.
Наиболее динамичным партнером ЮНЕ-
СКО зарекомендовал себя Казахстан. Без его
участия не проходила ни одна из сессий Ис-
полнительного Совета ЮНЕСКО, Генераль-
ной конференции по культурному наследию, а
также собрания Национальных центральноа-
зиатских комиссий. Итогом такого сотрудни-
чества можно назвать праздничные мероприя-
тия, посвященные 150-летию казахского про-
светителя Абая Кунанбаева, 100-летию из-
вестного казахского писателя Мухтара Ауэзо-
ва, 1500-летию Туркестана, 2000-летию осно-
вания Тараза.
Национальной комиссией ЮНЕСКО в Ка-
захстане начата работа по внесению казахско-
го народного эпоса «Кыз Жибек» в Список
шедевров устного нематериального наследия
ЮНЕСКО. В 2008 г. планируется празднова-
ние 500-летия эпоса «Кыз Жибек».
Ярким событием, коснувшимся централь-
но-азиатского региона, стал фестиваль куль-
турного разнообразия и диалога в Централь-
ной Азии, прошедший в Париже в штаб-
квартире ЮНЕСКО. Этот фестиваль, цен-
тральным мероприятием которого была вы-
ставка ремесел, носил тематический характер:
Кыргызстан представлял войлок, Казахстан –
серебро и кожу, Узбекистан – керамику, Тад-
жикистан – шелк, Туркменистан – ковротка-
чество. Выставочный зал кыргызстанцев был
признан одним из лучших по оформлению и
по содержанию. Были представлены уникаль-
ные музейные этнографические экспонаты и
самые лучшие изделия ремесленников.
Хотя в области сохранения духовного на-
следия Центральной Азии остается еще нема-
ло проблем, масштабная и эффективная рабо-
та в регионе уже проделана. И что заслужива-
ет быть отмеченным, так это то, что действия
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
70
ее организаторов в регионе адресованы, пре-
жде всего, молодежи, которой и суждено
стать проводником современной культурной
политики. Так, совместно с Кыргызско-
Российским Славянским университетом была
создана кафедра «Мировых культур и религий
ЮНЕСКО». Ее целью является обучение мо-
лодых людей в духе мира, толерантности и
солидарности, межкультурного и межрелиги-
озного диалога. В ряде городов Центральной
Азии были созданы общественно-
образовательные центры по обучению тради-
ционным ремеслам для женщин и учащихся
общеобразовательных школ. Сегодня они эф-
фективно действуют в Ташкенте, Бухаре, Са-
марканде, Хиве, Муйнаке, Бойсуне и других
местах, попавших в сферу деятельности про-
грамм ЮНЕСКО и национальных эколого-
культурных организаций, подчеркивающих
факт зависимости духовного благополучия
2007 / 1
общества от сохранности материального и
духовного наследия прошлого.
Как вытекает из имеющихся на сегодня
исследований в области сохранения культур-
ного наследия Центральной Азии, сделано
немало, а главное – налажен диалог регио-
нальных культур, на государственный уро-
вень поставлены задачи по реализации осно-
вополагающих документов ЮНЕСКО и дру-
гих международных организаций по изуче-
нию и охране природных и культурных объ-
ектов.
В рамках этого диалога проводятся семинары, выставки,
ярмарки, конференции с целью мобилизации усилий централь-
но-азиатских стран. Очевидно, что существует немало про-
блем, которые ещё предстоит решить, ведь развитие стратегий
сохранения культурного наследия, его реставрации и актуаль-
ного использования в жизни современных обществ – это сфе-
ра, которая все еще отличается неопределенностью. Методы
поиска источников финансирования и доступ к ним в наши дни
становятся все более сложными, однако движение в защиту
культурного наследия ширится. При этом гуманитарные ис-
следования, отвечая задачам развития науки, становятся до-
полнительным средством консолидации гражданского общест-
ва Центральной Азии, все более осознающего ответственность
перед будущими поколениями.

1. Аблайханова Г. Семинары // Электронная Газета «Казахстанская ЭкоПравда». - 2003. -

№371. - 13 янв. // http://ecopress.kz/ecopress/ecopravda/2003/EP_371.html
2. Байлиева В. Культурная политика Туркменистана: возрождение и созидание // Туркмени-
стан: культура, искусство. - 2006. - 27 окт. // http://www.turkmenistan. gov.tm/people
/pep&kult.htm
3. Бекниязов Б.К. О реализации Конвенции об охране всемирного культурного и природного
наследия в Казахстане. - Алматы. - 2002. - 18 дек. // http:// www. greensalvation.org
/Russian/Facts/P_ areas/beknijazov_1.htm
4. Богуславский М.М. Международная охрана культурных ценностей. - М.: Международные
отношения, 1979. – 192 с.
5. Бученаки М. План действий ЮНЕСКО по консервации и реставрации памятников культу-
ры // Всемирный доклад по культуре 2000. - М.: Изд. дом Магистр-Пресс, 2002. - С. 146-147.
6. Васильев А. Мы готовы развернуть всемирное движение за культуру мира, вовлекая в него
максимально большое число участников // Азия и Африка сегодня. - 1999. - № 8. - С. 40-42.
7. Васильева М.В., Савельева И.В. Памятники истории и культуры как объекты гражданско-
правовой охраны // Советское государство и право. - 1985. - № 10. - С. 105-111.
8. Веденин Ю.А. Об охране и использовании культурного и природного наследия стран СНГ
/ Ю.А. Веденин, Ю.Л. Мазуров // Экология культуры: [Альм. ин-та наследия «Террито-
рия»]. - М., 2000. - С. 31-34.
9. Вейс С. // Наука и высшая школа Казахстана. - 2004. - 1 июня //http:// naukakaz.
kz/ru/publishing /newspaper/news_detail.php?ID=434
10. Гершунский Б. Культура памяти на пороге третьего тысячелетия // Педагогика. - 2000. -
№ 2. - С. 90-102.
11. Данилов И.В. Список всемирного наследия ЮНЕСКО // Museum. - 1991. - № 167. - С. 70-71.
12. Каримов И. Пусть дух созидания и сотрудничества эпохи Амира Темура послужит нам
добрым примером: выступление на открытии выставки «Расцвет науки, культуры и обра-
Г.И. Курныкина. Культурное наследие Центральной Азии в фокусе современных гуманитарных
исследований 71
зования в эпоху Темуридов» в штаб-квартире ЮНЕСКО. - Париж, 24 апреля. - 1996 //
http://2004.press-service.uz/ rus/knigi/9tom/4tom_26.htm
13. Касаткин Д. Плодотворное сотрудничество // Азия и Африка сегодня. - 1999. - № 8. -
С. 46-47.
14. Кламер А., Тросби Д. Дань прошлому: экономика культурного наследия // Всемирный
доклад по культуре 2000+. - М.: Изд. дом Магистр-Пресс, 2002. - С.130-132.
15. Курнеева В. Париж накрыло войлоком // Вечерний Бишкек. - 2005. - № 29. - 2005. - 11
июля // http://www.vb.kg/2005/07/11/mir/1_print.html
16. Леви-Стросс Л. Новейшие представления о культурном наследии и конвенция по куль-
турному наследию // Всемирный доклад по культуре 2000+. - М.: Изд. дом Магистр-
Пресс, 2002. - С. 153-155.
17. Мадрид-Тихвинский С.Л., Шмидт С.О. Историки и сохранение культурного наследия че-
ловечества // Новая и новейшая история. - 1991. - №1. - С.44-54.
18. Митина О. У Сабантуя есть шанс назваться шедевром // Республика Татарстан. - 2004. -
№25. - 17 дек. // http://www.rt-online.ru/numbers/culture/?ID=20126&forprint
19. Молчанов С.Н. К вопросу о реституции культурных ценностей // Московский журнал ме-
ждународного права. - 1998. - № 4. - С. 159-166.
20. Молчанов С.Н. Об использовании понятий «культурные ценности» и «культурное насле-
дие (достояние)» в международном праве: информ.-аналит. обзор // Московский журнал
международного права. - 2000. - №2. - С. 20-27.
21. Научная конференция по наследию Сармишсая. - 2004. - 8 окт. // http://sarmish.sarkor.uz/
22. Недович Н.Д. Градостроительные проблемы охраны культурного наследия страны // Про-
блемы совершенствования охраны и пропаганды памятников истории и культуры на со-
временном этапе: сб. науч. тр. / науч. ред. М.Ф. Андерсон, Н.Д. Недович. - М., 1989. -
С. 15-23.
23. Недович Н.Д., Щенков А.С. Проблемы совершенствования охраны и пропаганды памят-
ников истории и культуры на современном этапе // Основные проблемы сохранения па-
мятников истории и культуры при реконструкции исторических городов: сб. науч. тр. /
ред. М.Ф. Андерсон. - М., 1989.
24. Петрушина И. Реставраторы без границ // Независимая газета Узбекистана. - 2005. - Вып.
17. - 29 апр. // (http://www.novostiuzbekistana.st.uz/17_247/kultura.htm)
25. Престижная выставка лучших петроглифов Южного Казахстана и Семиречья. - 2004. - 7
мая // http://www.unesco.kz/index.php?lang=&sector=Culture&region=&or=-ion =&newsid
=703 &announce=
26. Райхман Эдгар. На карте – Центральная Азия // Курьер ЮНЕСКО. - 1995. - С. 38.
27. Ресслер М. В фокусе «Мирового наследия». Расширение деятельности в области Всемир-
ного наследия: связь материального и духовного // Чувство места – чувство жизни: роль
Федерального правительства в деле поддержки культуры в Канаде: девятый доклад По-
стоянного комитета по наследию Канады. - 1999. - Июнь.
28. Рыбаков Р. Шелковый путь в будущее (о проекте ЮНЕСКО «Шелковый путь – путь диа-
лога») // Современная Европа. - 1990. - 24 нояб. - № 47. - С. 13.
29. Турсунов А.Т. ЮНЕСКО и активизация международного интеллектуального и культур-
ного сотрудничества // Коммунист Таджикистана. - 1990. - № 1. - С. 71-78.
30. Уильямс Сью. Источник вдохновения // Курьер ЮНЕСКО. - 1993. - Нояб. - С. 41.
31. Уранов Г.В. ЮНЕСКО: к 40-летию деятельности. - М.: Международные отношения, 1986. –
128 с.
32. Яковенко А. 60 недель вместе с ЮНЕСКО // Российская газета. - 2005. - 5 окт. //
http://www.rg.ru/2005/10/05/yakovenko.html

Е.И. Лиштованный

К ВОПРОСУ О ФИЛОСОФИИ НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

В МОНГОЛИИ
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
72
Прежде чем выделить некоторые основ-
ные тезисы из бытовавших в монгольском
обществе учений о национальной независи-
мости и государственности, следует выяснить,
каковыми были традиционные и принципи-
альные подходы к этому вопросу. Из буд-
дийского учения о царской власти вообще
наиболее широкую популярность получило
положение о царях – Чакравартинах («Вра-
щающий колесо учения»), поощрявшее уси-
лия феодалов, направленные на укрепление
ханской власти в стране. Известно, что рас-
сказы о царях – Чакравартинах являлись од-
ной из основных тем в историко-
литературных работах древнеиндийских авто-
ров. Именно из индийских сутр монголы уз-
нали о буддийском учении о царской власти.
Естественно, эта сторона буддийского учения
привлекла внимание представителей монголь-
ского господствующего класса. В тогдашней
Монголии учение о сильной царской власти
имело с самого начала не абстрактно фило-
софское, а сугубо практическое значение. С
XVI в. под влиянием этой концепции сложи-
лась традиция считать родоначальниками
монгольских ханов царей древней Индии и
Тибета. Поэтому в период цинского владыче-
ства представление монголов о себе как о
части индо-тибетской культурной общности
укрепляло представление об обособленности
Монголии от Китая в культурном
и политическом развитии.
Итак, укрепившееся представление в мон-
гольском обществе о традиционном самостоя-
тельном пути мы выделяем в качестве первого
основного подхода при выработке идей на-
циональной государственности в период
маньчжурского господства.
Второй подход, тесно увязываемый с пер-
вым, имеет в своей основе трактовку концепции
«двух принципов власти». В монгольском
обществе эта трактовка опиралась на идею союза
религии и государства при главенстве послед-
него. Данная доктрина стала складываться при
хане Хубилае (1260-1294). Обе власти должны
были поддерживать друг друга, свободно дейст-
вуя, каждая в своей сфере. Следуя «договорен-
ности», хан, естественно, выступал гарантом
свободной деятельности религиозного главы в
духовной сфере. Концепция двух принципов
власти легла в основу политико-
государственных представлений всех после-
дующих монгольских правителей и получала
2007 / 1
новые импульсы при каждой попытке воссоз-
дать монгольское государство.
В ХVI в., когда случилось второе обращение
монгольского общества к буддизму, принципи-
альное равновесие в обозначенной выше системе
не изменилось, но все-таки позиции религии
усилились. Ламаизм провозглашался единст-
венной господствующей религией, а все прочие
верования, известные сейчас в науке под общим
названием шаманизма, объявлялись вне закона
(такого подхода ранее Монголия не знала). Но-
вым было также и четкое юридическое оформ-
ление социального положения ламства, прежде
всего его высшего слоя, который приравнивал-
ся по положению к светской знати. В Монго-
лии оформилась централизованная церковная
организация. Одним из первых, кто, говоря со-
временным языком, обеспечил идеологическую
поддержку системе «двух принципов власти» в
новых исторических условиях, был Хутуктай
Сэцэн хун-тайджи. Этот историк и политиче-
ский деятель истолковал буддийское учение о
перерожденцах применительно к монгольским
ханам, связав проникновение новой религии с
именем Чингис-хана. Впоследствии данный по-
сыл будет подхвачен многими монгольскими
историками конца ХVI - начала ХVII вв.
Таким образом, в монгольском обществе,
еще до начала маньчжурского завоевания, ут-
вердилось представление об определенной гар-
монии «двух принципов власти». Чакраварти-
нами были наречены все наиболее выдающиеся
монгольские ханы, начиная с Чингиса. Данное
положение мы выделяем в качестве второго
основного подхода при выработке идей на-
циональной независимости и государственности
в период маньчжурского господства.
Важно отметить, что с маньчжурским за-
воеванием это представление не разруши-
лось, хотя официальной государственно-
религиозной идеологией цинов стало конфу-
цианство. Немаловажное значение имело то,
что цинские правители ради сохранения спо-
койствия поддерживали ламаистскую цер-
ковь. Подобное невмешательство в мон-
гольские религиозные сферы еще более ук-
репляло сознание монголов о преимуществе
власти собственной религии над властью
маньчжурского императора.
Но необходимо подчеркнуть и еще одну
немаловажную особенность, явившуюся по-
водом для дальнейших споров относительно
форм государственного устройства после
провозглашения независимости. Почти за
Е.И. Лиштованный. К вопросу о философии национально-освободительного движения в Монголии
столетие до данного события ряд монголь-
ских мыслителей, представителей так назы-
ваемого «обновленческого» течения выразил
сомнение в том, что верхушка ламства может
явиться своеобразным знаменем освободи-
тельной борьбы. К этим мыслителям можно
отнести Л. Агванхайдава (1770-1838), З. Аг-
ван-Балдана (1797-1864), Дандар-аграмбу
(1835-1915) и др. В середине и во второй по-
ловине ХIХ в. дальнейшее развитие нацио-
нально-государственных идей можно найти и
у представителей светской знати – Б. Тогтох-
тора (То-вана) (1797-1868), М. Пурэвжава
(1884-1909), Г. Цэрэнсантува (1860-1906), а в
начале XX в. у Ч. Дэмчигдоржа (1863-1932).
В ХIХ в. в спектре национальных прогрес-
сивных идей монгольского общества стано-
вится заметным иной оттенок. Он привносит-
ся новым явлением в монгольской литературе,
в начале века возникают новые ее жанры –
лирика и бытовой роман, представителями
которых являлись Д. Равжа (1803-1856) и В.
Инжинаш (1837-1892).
Таким образом, к началу ХХ в. монголь-
ское общество, в том числе и его властные
высшие слои, было готово к проведению на
практике замыслов, ведущих страну к возро-
ждению национальной государственности.
А что по этому вопросу думали в соседней
России? С началом ХХ в. в российской и
особенно в сибирской общественной мысли
наступает период активного участия в обсуж-
дении монгольской тематики бурятских ин-
теллигентов. Следует отметить, что бурят-
ская интеллигенция это, без преувеличения,
уникальное явление, возникшее на окраине
Российской империи. Некоторые из её пред-
ставителей выдвинулись в области изучения
бурятской философии, монгольской и тибет-
ской литературы, в области восточной поли-
тики, другие известны своими научными ис-
следованиями и общественной деятельностью
по распространению у себя на родине куль-
турных приобретений Запада.
Напомним, что к ученым, прославившим
свои имена, относятся Доржи Банзаров, Гал-
сан Гомбоев, Гомбожаб Цибиков, Цыбен
Жамцарано, Михаил Богданов, Базар Барадин,
Матвей Хангалов. Вместе с тем были и дру-
гие ученые, получившие восточное или буд-
дийское образование и писавшие свои работы
на восточных языках, в частности на мон-
гольском и тибетском: Галсан-Жимба Дыл-
гыров, Эрдэни-Хайбзан Галшиев, Галсан-
Жимба Тугулдуров, Ринчен Номтоев, Доржо-
73
Жигмид Данжинов и другие. Перу их принад-
лежат фундаментальные труды по буддийской
философии, богословию, индо-тибетской ме-
дицине, астрономии, истории Востока, а
также переводы классических сочинений
стран Востока. Буряты сумели выдвинуть из
своих рядов замечательных деятелей, во
многом в силу нахождения их родины на ци-
вилизационном стыке европейского (через
Россию) и восточного мировосприятий.
К началу ХХ в. их идеи в значительной
степени будут связаны с осмыслением места и
роли своего народа в монголоязычном мире, с
перспективами будущих государственных об-
разований монголов. К этому времени среди
бурятской общественности утверждается идея
о единстве монгольских племен, о нераз-
рывности культурно-этнических связей, об
осознании бурятского народа как части мон-
гольского мира. Одним из первых эту идею
выдвинул Ц. Жамцарано. Эти взгляды выли-
лись затем в идею «культурного панмонго-
лизма». Ц. Жамцарано и другие буряты-
народники были обеспокоены усилением Ки-
тая и Японии в Монголии и считали, что
вовлечение ее в сферу влияния России обес-
печит условия для дальнейшего сплочения
бурятского и монгольского народов и разви-
тия их собственной культуры на основе слия-
ния восточной и западной. В последующем
эта идея вступит в новую фазу. В начале же
ХХ в. Ц. Жамцарано основной акцент делает
на необходимости просветительства всей
монгольской нации, и надо отметить, что свои
основные просветительские замыслы он осу-
ществит уже в Монголии.
Близилось время появления в Монголии
своей национальной прессы, в создании кото-
рой ведущая роль будет принадлежать Ц.
Жамцарано (Ж. Цэвэн).
Но прежде следует заметить, периодиче-
ские издания на монгольском языке все же
существовали, хотя выпуск их был кратко-
временен. Речь идет о газете «Монгол угийн
бодорол» («Монгольская мысль») и журна-
ле «Монгол ер угийн сэтгуул» («Монгольское
слово»). Нельзя не отметить еще одно моно-
лоязычное периодическое издание, журнал-
газету «Монголын сонин бичиг» («Монголь-
ские новости»). Если два первых издания вы-
ходили по инициативе маньчжуро-китайской
администрации, то «Монголын сонин бичиг»
издавалась с 1909 г. в Харбине по российской
инициативе при управлении КВЖД.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
74
Мысли о единении монгольских народов
и размышления Ц. Жамцарано по поводу го-
сударственного устройства Монголии получат
своё дальнейшее развитие в первых нацио-
нальных периодических изданиях, выходив-
ших под его руководством. В 1911 г. Ц.
Жамцарано был направлен в Ургу в каче-
стве сотрудника российского консульства и
вскоре стал советником при правительстве
Богдо-гэгэна по делам образования и куль-
туры. С весны 1912 г. начал издаваться науч-
но-популярный журнал «Шинэ толь» («Но-
вое зерцало»), его сменила газета «Нийслэл
хурээний сонин бичиг» («Столичные ново-
сти»). «Шинэ толь» пропагандировал естест-
венно-научные знания и освещал вопросы
общественно-политической истории, в том
числе отношения Монголии с Россией, Ки-
таем и другими странами.
Огромное значение придавал Ц. Жамцарано
сохранению в народе и в будущем самостоя-
тельном государстве буддистских воззрений и
миропонимания. Он пытался сочетать эту тен-
денцию с просвещением и научно-техническим
прогрессом. Ц. Жамцарано оценивал буддизм
как «убежище национального духа», «нацио-
нальную индивидуальность и солидарность».
Но, несмотря на это, он занимал жесткую кри-
тическую позицию к привилегированным «от-
цам» церкви. В связи с такой позицией мы мо-
жем с полным правом причислить Ц. Жамцарано
к монгольским «обновленцам» – течению, пред-
ставители которого призывали очистить рели-
гию Будды от всяческих злоупотреблений, ко-
торые происходили от верхушки ламаистской
церкви, хотя, еще раз повторяем, Ц. Жамцарано
и его единомышленники видели в буддизме одну
из основ стабильности монгольского общества.
На страницах изданий, курировавшихся им, ак-
тивно поднимался вопрос о власти, обществен-
ность знакомили с основами республиканского
государственного устройства. Но все же важ-
нейшим политическим лозунгом просветителей
был призыв к ограниченной монархии. На фоне
исторического развития Монголии подчеркива-
лась значимость органов власти, учрежденных
Чингис-ханом.
Итак, с 1911 г. в истории Монголии открыва-
ется новая страница. В Китае пала маньчжурская
династия, в этих условиях монгольская княже-
ская элита и высшее духовенство объявляют
Монголию независимым государством. 1 декаб-
ря 1911 г. было опубликовано обращение к мон-
гольскому народу, в котором говорилось: «Наша
Монголия с самого начала своего существования
2007 / 1
была отдельным государством, а потому, со-
гласно древнему праву, Монголия объявляет се-
бя независимым государством с новым прави-
тельством, с независимой от других властью в
вершении своих дел. Ввиду изложенного, сим
объявляется, что мы, монголы, отныне не подчи-
няемся маньчжурским и китайским чиновникам,
власть которых совершенно уничтожается, и они
вследствие этого должны отправиться на роди-
ну» (1).
29 декабря 1911 г. Богдо-гэгэн1 Джебзун-
дамба хутухта был провозглашён ханом всей
Монголии. В правительство, возглавляемое
премьер-министром сайн-нойон-ханом На-
мнан-Сурэном, вошли: один из крупнейших
церковных феодалов да-лама Цэрэн-Чимид –
министр внутренних дел, цинь-ван Ханда-
Доржи – министр иностранных дел, далай-ван
Гомбосурэн – военный министр, тушету-ван
Чагдаржав – министр финансов, эрдэнэ-ван
Намсрай – министр юстиции. Таким образом,
на территории Внешней Монголии2 была
оформлена новая власть – теократическое го-
сударство во главе с Богдо-гэгэном. Фактиче-
ски речь шла о том, что Монголия возвратила
когда-то утраченный суверенитет. Её право-
вое положение становилось таким, каким оно
было более чем 200 лет назад, так как мань-
чжурское господство уже более не имело зна-
чения.
Казалось бы, правовая определённость на-
лицо. Но Китай вовсе не собирался призна-
вать независимость Монголии. Напротив,
Временная конституция образованной Китай-
ской Республики, принятая в марте 1912 г.,
объявляла Монголию частью Китая. Для по-
давляющего числа современных монгольских
историков и правоведов эта проблема оцени-
вается однозначно. Так, юрист-
международник Л. Хашбат отмечает: «Крах
цинской монархии ликвидировал систему
вассальной зависимости монгольских князей
от маньчжурского двора, которая определяла
статус Внешней Монголии в составе Цинской
империи. К тому же необходимо учесть и то
обстоятельство, что Внешняя Монголия про-
возгласила свою независимость ещё до обра-
зования Китайской Республики (февраль 1912
1
Богдо-гэгэн – глава ламаистской церкви в Монголии.
2
С конца ХIX в. «Внешней Монголией» стала назы-
ваться нынешняя Монголия в отличие от «Внутрен-
ней Монголии», которая входит в состав Китая (Ав-
тономный район Внутренняя Монголия).
Е.И. Лиштованный. К вопросу о философии национально-освободительного движения в Монголии
г.) и не имела никакого отношения к подго-
товке или принятию её конституции, а, следо-
вательно, не связана с последней» (4).
Данная точка зрения подкрепляется и рядом
других соображений. В частности надо иметь в
виду особый статус Внешней Монголии в соста-
ве Цинской империи в форме наместничества-
протектората, что определялось специальными
законами – «Монгольским уложением» и «Уло-
жением китайской палаты внешних сношений».
Наряду с этими уложениями во Внешней Мон-
голии действовало и её внутреннее законода-
тельство – «Халха Джирум». В историческом же
плане монгольские учёные, как правило, напо-
минают о том, что на территории Монголии с
древнейших времён жили не китайские, а про-
томонгольские, древнетюркские и другие племе-
на, а сам Китай некогда входил в состав Мон-
гольской империи.
Таким образом, в 1911 г. Монголия оказа-
лась в очень сложном положении. Ни Китай,
ни Россия не признали её независимый статус.
Понятно, что Россия вступать в конфронта-
цию с Китаем явно не желала. Интересны
оценки создавшейся ситуации, высказывав-
шиеся в те времена российскими учёными-
монголоведами. Профессор В.Л. Котвич пи-
сал А.В. Бурдукову: «Удастся ли им отстоять
свою независимость, сказать пока трудно:
скорее – не удастся в полной мере. Если Рос-
сия немножко поможет, может быть, кое-
какие права себе выговорят, но, вероятно, от
пекинского правительства всё-таки, хотя бы
номинально, халхасы будут зависеть: беды от
этого большой не будет». А при посещении
Монголии летом 1912 г. он же отмечал:
«…Ведь провозгласили свою независимость,
а беспомощны, как дети» (5). Другой извест-
ный учёный, Б.Я. Владимирцов, сетовал на
нерешительность российского правительства:
«Наше правительство, с одной стороны, как
будто и хочет что-то сделать в Монголии,
но…с другой стороны, ничего, решительно
ничего не знает и боится… В России ведь аб-
солютно никто не знает о Монголии, никто
ею не интересуется и не понимает, как она
важна и нужна для России и для Сибири в
особенности. У нас и не поймут, что Монго-
лия – не Маньчжурия. Постепенно, кажется,
всё-таки в обществе начинают появляться
трезвые мысли» (5).
Появлявшиеся «трезвые мысли» опре-
делялись стратегическими интересами, в
первую очередь безопасностью протяжён-
ной границы Сибири. Министр иностран-
75
ных дел России С.Д. Сазонов заявлял:
«Наши интересы требуют лишь, чтобы в
пограничной с нами Монголии не утверди-
лось сильное в военном отношении госу-
дарство… Мы должны… настаивать на том,
что соглашение между Китаем и Халхой не
должно осуществляться без нашего уча-
стия, а тем временем не отказывать Халхе в
поддержке и помощи к созданию зачатков
автономного управления…» (6).
К тому же необходимо отметить, что Россия
не могла не считаться с интересами Японии в
Монголии. Свой интерес к Монголии Япония
начала проявлять довольно рано, с конца XIX –
начала XX вв. Но в действительности реальное
японское влияние на эту территорию проявилось
лишь после окончания русско-японской войны
1904-1905 гг. В секретном приложении к рус-
ско-японскому договору 1907 г. обе страны со-
гласились на раздел Северо-Восточного Китая на
сферы влияния. Здесь же Япония согласилась на
признание за Россией права установления осо-
бой сферы интересов в Северной Монголии и
обязалась «воздерживаться от всяких действий,
посягающих на те интересы». В 1910 г. состоя-
лись следующие по времени русско-японские
договорённости по Монголии, фактически под-
тверждавшие прежде заявленные интересы.
Летом 1912 г. в Петербурге была подписа-
на русско-японская секретная конвенция, в
которой, как и по предыдущим соглашениям
1907 и 1910 гг., Внешняя Монголия признава-
лась сферой влияния «специальных интере-
сов» России. Можно согласиться с монголь-
ским учёным Ц. Батбаяром, который подчёр-
кивает, что отношения между двумя странами
после русско-японской войны вступили на
путь взаимопонимания, а к 1916 г. преврати-
лись в союзнические. В сферу влияния России
вошли Северная Маньчжурия, Внешняя Мон-
голия и западная часть Внутренней Монго-
лии, в сферу влияния Японии – Южная Мань-
чжурия, Корейский полуостров и восточная
часть Внутренней Монголии. «Это был рус-
ско-японский дипломатический статус-кво, –
пишет Ц. Батбаяр, – Октябрьская революция
1917 года в России стала поворотным событи-
ем, сломавшим этот статус-кво» (7).
Осенью 1912 г. Россия, убедившись в неус-
тупчивости китайского республиканского прави-
тельства Юань Шикая, пошла на подписание
соглашения с монгольским правительством, ко-
торое было подписано представителем России
И.Я. Коростовцем и правительством Богдо-
гэгэна 3 ноября 1912 г. в Урге. Данное соглаше-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
76
ние, как и ряд других межгосударственных до-
кументов периода борьбы Монголии за незави-
симость, требует внимательного отношения со
стороны современной исторической науки. Как
отмечает ряд российских исследователей, цар-
ское правительство и царская дипломатия «чётко
придерживались выработанной ими ещё в конце
1911 г. установки на то, чтобы Внешняя Монго-
лия обрела широкую автономию (в составе Ки-
тая), но не независимость» (8), в то время как
авторы известной «Истории Монгольской На-
родной Республики (1) ведут речь о существова-
нии двух текстов договора. По этой версии мон-
гольский текст трактует получаемый страной
статус как «полная независимость, а русский –
как «автономия». Оппоненты резонно замечают:
«Русские архивные документы – опубликован-
ные и неопубликованные, связанные с подписа-
нием русско-монгольского соглашения 1912 г., –
не дают ни малейших оснований говорить о том,
что И.Я. Коростовец мог согласиться на внесе-
ние в монгольский текст положения о полной
независимости Внешней Монголии» (8). Так или
иначе, Монголия была поддержана в своём
стремлении сохранить установленный строй.
Монгольское правительство в ответ обязывалось
создать режим наибольшего благоприятствова-
ния для российского купечества и подданных
России. Сам факт заключения такого соглашения
имел для Монголии важное политическое значе-
ние, ибо она вступала в договорённость с вели-
кой державой в качестве самостоятельного поли-
тико-правового субъекта.
Реакция со стороны китайского прави-
тельства на проявление подобной самостоя-
тельности последовала незамедлительно. На-
чалась подготовка карательной экспедиции из
Синьцзяна во Внешнюю Монголию. В свою
очередь правительство России летом 1913 г.
ввело в район Кобдо российские войска. Есть
сведения, что российские войска были введе-
ны также в Ургу, Улясутай и Шарасумэ (ад-
министративный центр Алтайского округа).
Из Урги и Улясутая эти войска были выведе-
ны осенью 1915 г., т.е. после завершения
тройственных переговоров в Кяхте, а в Кобдо
и Шарасумэ российские войска оставались
вплоть до Февральской революции 1917 г. (8).
Таким образом, введение войск России на
территорию Монголии вынудило Пекин вер-
нуть воинские части, направленные к грани-
цам Внешней Монголии. В итоге здравый
смысл привёл обе стороны к столу перегово-
ров. Осенью 1913 г. в Пекине была подписана
русско-китайская декларация о признании ав-
2007 / 1
тономии Внешней Монголии. На практике это
означало наличие у Монголии права вести
переговоры с другими государствами по эко-
номическим вопросам и отсутствие такового
права при возникновении вопросов политиче-
ского характера.
К русско-китайской декларации монгольское
правительство отнеслось отрицательно. Оно на-
правило в Петербург очередную делегацию. В
письме монгольского премьера Намнан-Cурэна
на имя С.Д. Сазонова настойчиво проводилась
мысль о непризнании Монголией зависимости
от Китая. Подобные письма были переданы и
ряду иностранных дипломатических представи-
телей в Петербурге, но реакции с их стороны не
последовало.
В этих условиях было решено провести
тройственную русско-монголо-китайскую кон-
ференцию в приграничной Кяхте. В течение
восьми месяцев, с августа 1914 г. по май 1915 г.,
продолжалась работа конференции. Каждая из
делегаций имела свой вариант возможного со-
глашения: китайская – предлагала Внешней
Монголии статус обычной провинции, россий-
ская – отстаивала идею широкой автономии,
монгольская – стремилась к признанию полной
независимости страны.
В итоге 25 мая 1915 г. тройственное со-
глашение было подписано. Это означало, что
период независимой Монголии закончился и
её международный статус был сведён до
уровня автономии. Как справедливо отмечает
Л. Хашбат: «Автономная Монголия, будучи
формально под сюзеренитетом Китая, факти-
чески являлась совместным протекторатом
России и Китая. Она пользовалась определён-
ной самостоятельностью во внутренних и от-
части внешних делах. А Китай и Россия дого-
ворно обязались не вмешиваться» (9). Кях-
тинское соглашение в оценках специалистов
остаётся сложнейшим международно-
правовым процессом в истории взаимоотно-
шений России, Монголии и Китая. Спустя
почти сто лет, учёные по-прежнему проявля-
ют интерес к проблемам подготовки этого со-
глашения, ходу самих переговоров и их ре-
зультатам. Одной из наиболее обстоятельных
современных работ в этой области является
исследование моего друга, известного мон-
гольского историка О. Батсайхана (10).
После событий 1917 г. Россия была
ввергнута в пучину гражданской войны,
территория Сибири и Дальнего Востока
подверглась реальной угрозе отторжения. В
этих условиях Китай в октябре 1919 г. ок-
Е.И. Лиштованный. К вопросу о философии национально-освободительного движения в Монголии
купировал Внешнюю Монголию. Китай-
ский генерал Сюй Шучжэн вручил мон-
гольскому премьеру Бадамдоржу проект
петиции о ликвидации автономии, которую
монгольские власти подписали 17 ноября
1919 г. Через пять дней после этого был
обнародован декрет президента Китая о ли-
квидации автономии Внешней Монголии
(9). Агрессивность в действиях Китая объ-
яснялась, кстати, и тем, что Советское пра-
вительство объявило об аннулировании
прежних договоров, заключённых царским
правительством с Монголией, в том числе и
Кяхтинского соглашения.
События развивались стремительно. Осе-
нью 1919 г. в Урге возникли два подпольных
кружка, объединившись в Монгольскую на-
родную партию, они обратились за помощью
к РСФСР. Но произошло совершенно неожи-
данное: в ходе гражданской войны барон Ун-
герн был выбит большевиками из Сибири и
отошёл на территорию Монголии. Китайское
правительство попросило военную поддержку
у РСФСР для борьбы с Унгерном, на что по-
лучило положительный ответ. Хотя, справед-
ливости ради, следует отметить, что предсе-
датель Сибревкома И.Н. Смирнов был против
ввода частей Красной Армии и Дальнево-
сточной Республики в Монголию, о чём он
сообщил по прямому проводу В.И. Ленину
(11). Но дальнейших российско-китайских
договорённостей по поводу возможных со-
вместных действий не последовало, так как
первое наступление Унгерна на Ургу в ноябре
1920 г. было неудачным и Китайское прави-
тельство, видимо, уверилось в достаточности
своих собственных сил. Но вскоре Унгерн,
опираясь на поддержку Богдо-гэгэна, со
своими немногочисленными отрядами и при
помощи монголов разгромил китайскую ок-
купационную армию, превосходившую по
численности его соединения в несколько раз.
Необходимо отметить, что это была талантли-
во разработанная военная операция Унгерна
(12). 3 февраля 1921 г. барон занял Ургу и Бо-
гдо-гэгэн был восстановлен на троне. О за-
мыслах Унгерна по отношению к Монголии
можно судить по его допросу, проведённому
Б.З. Шумяцким.
В свою очередь, сформированное мон-
гольское революционное Временное прави-
тельство обратилось к правительству РСФСР
с просьбой помочь в освобождении Монголии
от белогвардейцев. После достаточно бур-
77
ных дискуссий 16 июня 1921 г. на заседании
Политбюро ЦК РКП(б) была утверждена
директива о введении частей Красной
Армии в Монголию. В итоге, из состава
5-й армии, дислоцировавшейся в Вос-
точной Сибири, был выделен экспедици-
онный корпус под командованием Г.М.
Черемисова и К.А. Неймана, который со-
вместно с монгольскими отрядами Сухэ-
Батора 28 июня 1921 г. начинает свой по-
ход и 5-6 июля 1921 г. вступает в Ургу.
Богдо-гэгэн был объявлен конституцион-
ным монархом, поэтому, как бы не объ-
ясняли критики рождение 70-летнего
идеологического союза СССР и Монго-
лии присутствием советских штыков, они
должны согласиться, что утверждению в
стране в будущем социалистического по-
рядка самым прямым образом способст-
вовал и барон Унгерн. Представляется,
что в «чёрном списке» у сторонников
присоединения Монголии к Поднебесной
имя барона должно стоять на одном из
первых мест.
О времени «унгерновского нашествия»
на Монголию имеется многочисленная
литература. Уникальные по своей под-
робности сведения содержатся в записках
Д.П. Першина1 «Барон Унгерн, Урга и
Алтан-Булак». Сам автор назвал эти вос-
поминания «Записки очевидца о смутном
времени во Внешней (Халхаской) Монго-
лии в первой трети ХХ века». Помимо
описываемых событий, в этой работе со-
держатся ценнейшие характеристики, ко-
торые дал Д.П. Першин некоторым рос-
сийским и монгольским общественным
деятелям, принимавшим участие в рево-
люционных событиях в Монголии. Цен-
ность их заключается в значительном от-
личии от характеристик, утвердившихся
впоследствии в официальной российской
1
Першин Дмитрий Петрович (1861-1936) – извест-
ный сибирский литератор и общественный деятель,
подписывавший свои публикации псевдонимом «Дм.
Даурский», работал в Монголии в 1915-1927 гг. В
его воспоминаниях описаны события революционно-
го для Монголии 1921 года. Эти мемуары, написан-
ные в 1933 г. в Китае, хранятся в рукописи в Гуве-
ровском институте войны революции и мира (Стен-
форд, США). В России впервые опубликованы ста-
раниями исследователя из Санкт-Петербурга И.И.
Ломакиной в 1999 г.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
78
и монгольской историографии. Наверное,
современному читателю будет интересно
познакомиться с этими материалами.
В заключение этой краткой, полной
драматизма истории с монгольской неза-
висимостью есть резон вновь обратиться
к правовой трактовке данного политиче-
ского явления. 14 сентября 1921 г. На-
родное правительство выступило с Обра-
щением ко всем иностранным государст-
вам о провозглашении независимой Мон-
голии. Но на этом испытания страны на
суверенитет не закончились. Заметим, что
позиция СССР на всём протяжении 1920-
1930 гг. по вопросу о независимости
Монголии оставалась двойственной и
противоречивой. Это объяснялось слож-
ными внутриполитическими событиями в
Китае, политикой СССР и Коминтерна и
взрывоопасной международной обстанов-
кой на Дальнем Востоке в целом.
Ситуация разрешилась лишь с оконча-
нием Второй мировой войны. В 1944 г.
Сталин озвучил идею признания МНР са-
мостоятельным государством, а на Ял-
тинской конференции 1945 г. он выдви-
нул это требование в качестве одного из
условий вступления СССР в войну против
Японии. Согласие со стороны Рузвельта и
Черчилля было получено. Что означало
для СССР Ялтинское решение по Монго-
лии? Как отмечают специалисты: «Если
до сих пор он признавал её суверенитет
фактически в двухсторонних отношениях
(между СССР и МНР), то теперь и в меж-
дународном плане». Таким образом, от-
пало явное с точки зрения международно-
го права противоречие, существовавшее в
советской политике в отношении Монго-
лии (9) .
Но оставался ещё Китай. Китайская
сторона, на подвергая сомнению закон-
ность Ялтинских договорённостей, всё-
таки решила «подстраховаться» всемон-
гольским плебисцитом по вопросу неза-
висимости Монголии. Данное условие
было отражено в подписанном 14 августа
1945 г. советско-китайском Договоре о
дружбе и союзе. Плебисцит состоялся 20
октября 1945 г. и полностью подтвердил
желание монгольского народа жить в не-
зависимом суверенном государстве. Пра-
2007 / 1
вительство Китая 5 января 1946 г. объя-
вило о своём признании независимости
Монголии.
Итак, в послевоенной истории и прак-
тике международных отношений утвер-
дилось мнение об обретении Монголией
суверенитета лишь после признания её
Китаем. Эта точка зрения нашла отраже-
ние также во многих трудах советских и
самих монгольских учёных. Сегодня дан-
ное утверждение подвергнуто значитель-
ной корректировке, по крайней мере со
стороны монгольских специалистов. Да-
той обретения суверенитета определяется
14 сентября 1921 г., т.е. когда правитель-
ство Монголии выступило с Обращением
о независимости страны, подчёркивается,
что за 25 лет до признания Монголии Ки-
таем она являлась самостоятельным госу-
дарством. А признание МНР со стороны
Китая «не может рассматриваться иначе
как официальная констатация де-факто
положения, сложившегося задолго до
этого в международных отношениях» (9).
Так закончилась длительная борьба
Монгольского государства за свою неза-
висимость и суверенитет. Объявив себя в
1911 г. свободной от маньчжурского Ки-
тая, Монголия, пройдя через вынужден-
ную автономию, вновь добилась незави-
симости. Возможно ли возвращение к
«монгольскому вопросу»? Хотелось бы
верить, что нет. Мир действительно стал
другим, Монголия давно уже является
членом ООН, а Китай нашёл другое
«оружие» – распространение своей эко-
номической мощи на сопредельные тер-
ритории и не только на сопредельные.
Однако напомним, что Ялтинская
конференция определила также и статус
Курильских островов, но проблема «се-
верных территорий» время от времени
обостряется в отношениях России и Япо-
нии. В этой связи интересны рассуждения
известного японского писателя Сиба Рё-
таро в одной из своих книг, написанной
ещё во времена Советского Союза1.
Сетуя на то, что «огромные монголь-
ские степи» и «маленькие Курильские
острова» фигурировали каждые в своём
пункте и стояли наравне как объекты,
имеющие одинаковую ценность, он впол-
Е.И. Лиштованный. К вопросу о философии национально-освободительного движения в Монголии
не справедливо отмечает, что «сегодня
для советского правительства (полагаем и
для нынешнего российского. - Е.Л.) Ку-
рилы и Монголия… идут в едином паке-
те. Несомненно, логический ход мыслей-
советской стороны таков, что возвраще-
ние четырёх островов Японии будет оз-
начать возврат Монголии Китаю» (15).
Свои рассуждения японский писатель
завершает весьма показательным сюже-
том, хотя, возможно, возникшим лишь в
авторском воображении. С. Рётаро пишет:
«У меня всегда вызывало интерес то об-
стоятельство, что различные китайские
делегации, посещавшие Японию, обяза-
тельно приезжали на восточное побере-
жье Хоккайдо. Стоя там, их члены осмат-
ривали острова, видневшиеся в море к се-
веру от Хоккайдо… Конечно, они ни сло-
ва не говорили о том, что думали на са-
мом деле, но я уверен, что глядя на четы-
ре северных острова, в глубине души они,
79
несомненно, взывали к Советскому Сою-
зу: “Верните Внешнюю Монголию Ки-
таю!” Известно… китайцы не выходят на
границу КНР требовать, чтобы им верну-
ли Монголию, но делают это в иносказа-
тельной форме на восточном побережье
Хоккайдо… В самом деле, китайцы –
большие любители иносказательных
форм выражения».
Согласимся, подобные рассуждения не
беспочвенны. В данном случае они пока-
зывают, насколько сложным было всегда,
да и остаётся сегодня, положение Монго-
лии, расположенной между двумя гиган-
тами – Россией и Китаем.
1
Книга С.Рётаро «О России. Изначаль-
ный облик Севера» была впервые переве-
дена на русский язык в 1999 г.

1. История Монгольской Народной Республики. М., 1967. С.238, 276.

2. Хашбат Л. Международный статус Монголии: историко-правовые аспекты. Улан-Батор,
2001. С.13.
3. Даревская Е.М. Указ. соч. С.268.
4. Чимитдоржиев Ш.Б. Россия и Монголия. М., 1987. С.142.
5. Батбаяр Ц. Указ. соч. С.20.
6. Белов Е.А., Лузянин С.Г. О концепции «монгольского вопроса» в «Истории Монголь-
ской Народной Республики» // Восток. 2000. №1. С.41.
7. Хашбат Л. Указ. соч. С.20, 52, 63.
8. Батсайхан О. Хятад, Орос, Монгол гурван улсын 1915 оны Хиагтын гэрээ. Улаанбаатар,
1999.
9. Белов Е.А. Попытка Советской России и Китая договориться о совместной борьбе про-
тив Унгерна на территории Халхи (1920 г.) // VIII Междунар. конгресс монголоведов
(Улан-Батор, 5-12 авг. 2002 г.): докл. рос. делегации. М., 2002. С.11.
10. Першин Д.П. Барон Унгерн, Урга и Алтан-булак. Самара, 1999.
11. Рётаро С. О России. Изначальный облик Севера. М., 1999. С.184.

О.Н. Полянская

РОЛЬ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА В НАУЧНОМ ИЗУЧЕНИИ

ИСТОРИИ НАРОДОВ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА

В первой половине XIX века в России на- вания, который был обусловлен общим ходом
блюдается значительный по сравнению с социально-экономического и политического
XVIII веком подъем науки и высшего образо- развития, дальнейшим разложением феодаль-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
80
но-крепостнического уклада и ростом новых
капиталистических отношений. Процессы
внутри страны сопровождались активной
внешней политикой России в первой полови-
не XIX века. В этот период Россия значитель-
но расширила свои территории. В 1809 году в
состав ее вошла Финляндия, сохраняя за со-
бой автономию. Позже в русское подданство
перешли Грузия, северный Азербайджан, Бес-
сарабия, восточная Армения. В 40-х годах
была присоединена большая часть Средней
Азии, в 50-е годы в состав России вошло
Приморье.
Международное положение России в пер-
вой половине XIX века было довольно слож-
ным. Интересно отметить следующую осо-
бенность истории войн России в этот период:
если на европейском театре военных действий
политика русского царизма имела как успехи,
так и поражения, то на Востоке с начала и до
конца XIX века русское оружие не знало по-
ражений. И еще одна особенность внешней
политики России данного периода – фактиче-
ски, после наполеоновских войн и до Первой
мировой войны, основным театром военных
действий России был Восток. Балканские
войны, которые страна вела в XIX веке, были
направлены против Османской империи.
Активная внешняя политика России, тер-
риториальные приобретения на Востоке остро
поставили вопрос не только об управлении
новыми колониями, освоении их в экономи-
ческом и военно-стратегическом отношении,
но и об изучении этих государств. Поэтому в
рамках реорганизации всей системы образо-
вания в стране, в результате которой наука
была поставлена на более высокий уровень,
большое внимание стало уделяться развитию
востоковедения.
Организация научных исследований в
России в рассматриваемый период носила го-
сударственный характер, этот принцип уст-
ройства научных учреждений и высшей шко-
лы был заложен с момента их основания в
XVIII веке (Петербургская Академия наук,
Московский университет) и продолжен в XIX
веке. На нужды учреждений выделялись оп-
ределенные ассигнования, что давало право
правительству контролировать и направлять
их деятельность.
Вопросы науки, образования, культуры
разрабатывались, обсуждались и решались,
главным образом, на уровне министерств. По-
этому многие министерства в той или иной
степени были причастны к развитию востоко-
2007 / 1
ведения. Так, например, в составе Министер-
ства иностранных дел (1802-1917) был Азиат-
ский департамент, при котором с 1823 года
действовало Учебное отделение восточных
языков, а также были созданы архив и биб-
лиотека, хранившие материалы о связях Рос-
сии с Востоком. В ведомствах Военного ми-
нистерства (1802-1917) находился Главный
штаб (1815), его Азиатская часть ведала
управлением восточных окраин, а Военно-
ученый комитет – сбором сведений об этих
областях. Главное управление этого мини-
стерства курировало военно-учебные заведе-
ния, в ряде которых преподавались восточные
языки (1). Нужно отметить, что во всех этих
ведомствах не преподавался монгольский
язык, что было связано с ориентиром внеш-
ней политики России, на южных рубежах.
Монголия находилась под властью маньчжур-
ских правителей, поэтому российские учеб-
ные заведения приоритет отдавали китай-
скому и маньчжурскому языкам. Тем не ме-
нее монголоведение в России имеет свою ис-
торию и традиции. Как и другие отрасли вос-
токоведения, монголоведение начинается со
сведений, собранных послами России, кото-
рые отправлялись к монголам для установле-
ния дипломатических отношений, они отно-
сятся к первой половине XVII века. Террито-
риальная близость, давние связи Российского
государства с ханствами и княжествами Хал-
хи и Джунгарии, вхождение в его состав в
XVII веке монголоязычных народов – бурят и
калмыков, политика и просветительская дея-
тельность Петра I привели к росту не только
государственного, но и академического инте-
реса к Монголии в XVIII веке. В XVIII веке
начинается более или менее систематическое
изучение монгольского языка, что было про-
диктовано практическими соображениями -
развитием торговли России с Китаем и Мон-
голией. Впервые это нашло отражение в указе
Петра I от 18 июня 1700 года «Об учреждении
Российской духовной миссии в Пекине и о
прикомандировании к ней двух монахов для
изучения китайского и монгольского языков».
Открытие в 1716 году в Пекине Русской Ду-
ховной миссии, создание в 1725 году Россий-
ской Академии наук и организация несколь-
ких научных экспедиций в пограничные с
Монголией районы Сибири (1718) и Китай
(1718) во многом способствовали накоплению
необходимых сведений и знаний о соседней
Монголии и монголоязычных народах рос-
сийского государства. Составленные на осно-
Б.Б. Дашибалов. Гэсэриада – наследие евразийских народов
ве этих данных отчеты, донесения в свое вре-
мя были пробными работами по изучению
Востока.
Школ, где изучали монгольский язык, в
России было немного. В Иркутске по предло-
жению архимандрита А. Платковского была
основана первая в России школа монгольско-
го языка – “Мунгало-русская”. Она открылась
11 августа 1725 года при Вознесенском мона-
стыре, учителями монгольского языка в ней
были бурятские ламы Л.И. Нерунов (Лапсан)
и Н. Щолкунов. По указу Екатерины I в 1727
году А. Платковский уехал в Пекин в качест-
ве начальника духовной миссии, вместе с ним
отправились и ученики “мунгальского языка”.
Школа в Иркутске продолжала действовать
до 1734 года (2). Эта школа монгольского
языка сыграла важную роль в подготовке пе-
реводчиков с монгольского языка для практи-
ческих нужд. Некоторые школы восточных
языков в России открывались по инициативе
местных властей, что объяснялось недостат-
ком гражданских и военных чиновников для
службы на окраинах России. В 1763 году бы-
ли утверждены новые штаты переводчиков
для местных органов власти и вскоре была
введена еще одна форма подготовки таких
специалистов: в Оренбурге, Ставрополе, Ир-
кутске, при губернских канцеляриях периоди-
чески вводили обучение восточным языкам.
Среди прочих языков в программе этого обу-
чения были бурятский и монгольский языки.
В 1789 году в Омской крепости начала работу
“азиатская школа”, в учебную программу ко-
торой, кроме татарского и маньчжурского,
входил и монгольский язык. Школа готовила
переводчиков для службы “по пограничному
управлению Сибирской линии”, в этом каче-
стве она действовала до 1836 года1. В 1780 г.
в России была проведена реформа среднего
образования, в результате которой по всей
стране вводился единый тип средних учебных
заведений, получивших название «народные
училища». По этой реформе также предпола-
галось открыть специальное училище восточ-
ных языков, однако дело ограничилось введе-
нием этих языков в программы некоторых
народных училищ в Казани, Тобольске, Аст-
рахани и Иркутске. В иркутском училище,
которое открылось в 1791 году, проводились
1
ПСЗРИ. - С.1., - Т.19. - С. 99-101. - №13489. – С.
782; Т. 22. - № 14000. – С. 160-162; Журнал Мини-
стерства Народного просвещения (ЖМНП). - Ч. 12. -
Отд.5. – 1836.– С. 607-608.
81
курсы китайского, маньчжурского, японского
и монгольского языков (3). В Иркутске рабо-
тал известный в Сибири знаток монгольского
языка, переводчик Александр Васильевич
Игумнов, который в 1813 г. организовал рус-
ско-монгольскую школу, где был учителем
монгольского языка, он также преподавал
язык и в духовной семинарии Иркутска.
Перечисленные учебные заведения поло-
жили начало систематическому изучению
монгольского языка, которое продолжилось в
XIX веке на новом, более высоком универси-
тетском уровне. Указ императора Александра
I от 24 января 1803 года учреждал, наряду с
существующими к этому моменту в Москве
(1755), Дерпте (1801), Вильно (1803), доба-
вить университеты в Петербурге, Харькове и
Казани. Соответственно количеству универ-
ситетов было создано шесть учебных округов
(1803)2, во главе каждого из них стоял попе-
читель, непосредственно подчинявшийся ми-
нистру народного просвещения. В это число
не вошел университет в Финляндии, где учеб-
ный округ отсутствовал. В программах всех
названных университетов России в течение
XIX века присутствовали восточные дисцип-
лины. 5 ноября 1804 года были утверждены
уставы трех университетов – Московского,
Харьковского, Казанского, по которым в штат
факультетов словесных наук вводилась долж-
ность профессора восточных языков. В
Дерптском универитете, на богословском фа-
культете в разные периоды были курсы древ-
нееврейского, сирийского, арабского языков.
В Виленском университете (1803-1832) пре-
подавали древнееврейский, арабский, персид-
ский, турецкий языки профессоры Г. Гродек
и И. Лелевель. В Харьковском университете с
1804 по 1805 г. обучал латинскому, греческо-
му, еврейскому профессор И.Б. Барендту, а с
1829 по 1835 г. вел занятия со студентами по
древнееврейскому, арабскому, турецкому,
персидскому, санскритскому, эфиопскому
языкам приглашенный профессор Лейпциг-
ского университета Б.А. Дорн. В Петербург-
ском университете (1819) в 1819-1854 гг. бы-
ло две кафедры восточных языков: персид-
ская и арабская, на которых в разные годы
преподавали семь восточных языков. В пер-
вой половине 1840-х гг. разряд восточной
словесности этого университета обратил вни-
2
ПСЗРИ (Полное собрание законов Российской им-
перии). - С.1. - Т. 27. - № 20598– С. 442.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
82
мание на район Закавказья, что, в свою оче-
редь, было обусловлено политической необ-
ходимостью.
Таким образом, из перечисленных универ-
ситетов в первой половине XIX века востоко-
ведение было стабильно представлено в Пе-
тербургском университете и только в двух
направлениях – персидском и арабском. Ка-
занский же университет выгодно отличался в
плане восточных дисциплин, что давало ему
право называться центром отечественного
востоковедения в первой половине XIX века и
в течение более ста лет являться подлинным
форпостом культуры на необъятных просто-
рах Востока России. Казанский университет
постепенно набирал силу и становился круп-
ным научным, учебным и культурным цен-
тром обширного Казанского округа, в состав
которого входили: все Поволжье, Прикамье,
Приуралье, Сибирь и Кавказ, а также Пен-
зенская и Тамбовская губернии (4). Выбор
Казани как центра учебного округа большого
региона империи, включающего в себя не-
сколько губерний, был обоснован географи-
ческим положением города, которое давало
возможность наладить отношения с восточ-
ными окраинами Российской империи и со-
седними государствами Востока. Казань стала
посредническим центром торговли и эконо-
мических связей Востока с Россией, в 30-40-е
годы XIX века она была крупным админист-
ративным и культурным центром Азиатской
России (5).
В «инструкции ректору Казанского уни-
верситета”, составленной попечителем Казан-
ского учебного округа М.Л. Магницким о
восточных языках предписывалось «ограни-
читься преподаванием языков арабского и
персидского, в том единственном отношении,
в котором они по торговым и политическим
связям для России могут быть полезны»1.
Этот факт подтверждает практическое назна-
чение изучения восточных языков в универ-
ситете, обусловленное восточной политикой
России.
Проводя долгосрочную политику в Азии,
правительство Российской империи понима-
ло, что без научных знаний, знаний языка,
культуры, традиций восточных народов не
будет возможным установить дипломатиче-
ские отношения, поэтому в Казанском уни-
верситете в 20-30-е годы XIX века быстрыми
1
ЦГИА. Ф.744, оп.1, д.11, л.17об-19.
2007 / 1
темпами начинает развиваться востоковеде-
ние.
Первую половину XIX века можно назвать
периодом собирания сил и организационного
укрепления российского востоковедения. Ав-
торы коллективного труда “История Отече-
ственного востоковедения до середины XIX
века” (6) справедливо отмечают, что основной
чертой востоковедной науки России этого пе-
риода является ее разделение на два направ-
ления: практическое и академическое (уни-
верситетское). Последнее, как отмечалось
выше, было в различной степени представле-
но в Дерптском, Виленском, Московском,
Петербургском, Казанском, Харьковском,
Александровском (Финляндия) университе-
тах, а также в Лазаревском институте восточ-
ных языков в Москве (1814), институте вос-
точных языков при Ришельевском лицее в
Одессе (1837). Университетское востоковеде-
ние в России зародилось только в начале XIX
века в отличие от практического, которое
имеет более долгую историю2.С 20-х годов
2
Российское практическое востоковедение берет
начало с общения, в основном торгового, княжеств
Руси с определенными восточными государствен-
ными образованиями. Огромное значение для позна-
ния русскими Востока имело принятие Русью в 988
году христианства. Через паломников, служителей
церкви и церковные книги они получают сведения о
странах и народах Ближнего Востока и Южной Азии.
Усиливаются связи Руси с Византией. С XIII века
начались контакты Руси с государствами Средней и
Центральной Азии. С конца XV века установились
дипломатические отношения Московского государ-
ства с Османской империей. Иван Грозный прово-
дил завоевательную политику на Востоке, покорил
Казанское и Астраханское ханства. К середине XVI
века Россия, объединив большую часть народов По-
волжья, получила возможность открыть свою тор-
говлю со Средней Азией, Ираном и Кавказом и уста-
новить с ними дипломатические отношения. При
Иване IV началось присоединение и заселение За-
падной Сибири. Позднее, в 1648 году, Семен Деж-
нев открыл “край и конец Сибирской земли”. Затем
русские проникли в Даурию (Забайкалье и Приаму-
рье). Так возникли условия для связи с Монголией и
Китаем. Сведения русских путешественников об
Азии носили в основном географический и этногра-
фический характер. У путешественников не стояла
задача целенаправленного сбора материала о наро-
дах Востока. В XVII веке еще не ставился вопрос
систематического изучения восточных языков. При
Петре I был осуществлен ряд мероприятий, зало-
живших основы востоковедения в России, к ним от-
носятся попытки наладить обучение русских восточ-
ным языкам (арабский и древнееврейский языки бы-
ли включены в проект системы образования), орга-
Б.Б. Дашибалов. Гэсэриада – наследие евразийских народов
XIX века Совет Казанского университета для
более глубокого изучения восточных языков,
всестороннего знакомства с историей, культу-
рой, бытом и нравами восточных народов ор-
ганизует научные путешествия по местному
краю и в страны зарубежного Востока1.
Большими сторонниками организации науч-
ных командировок были ректор университета
профессор Н.И. Лобачевский и попечитель (с
1827 года) Казанского учебного округа М.Н.
Мусин-Пушкин. Такое мероприятие рассмат-
ривалось как основа для подготовки научных
кадров востоковедения. Одной из первых та-
ких научных командировок Казанского уни-
верситета стала экспедиция преподавателя
О.М. Ковалевского и студента А.В. Попова в
восточную Сибирь с целью изучения мон-
гольского языка. По возвращении ученых
университет планировал открыть кафедру
монгольского языка. Необходимость откры-
тия монгольской кафедры ректор Казанского
университета Н.И. Лобачевский мотивировал
тем, что Россия находится в соседстве с Мон-
голией, что частые сношения с ней “невоз-
можны без основательного изучения языка и
литературы монгольской” (7), так же обратил
внимание на то, что в Забайкалье и Восточной
Сибири “кочуют бурятские и тунгусские пле-
мена, говорящие на монгольском языке, испо-
ведующие буддийскую религию” (8).
Важность открытия кафедры монгольско-
го языка М.Н. Мусин-Пушкин объяснял мно-
гими факторами: правительство России «име-
ло постоянно пред глазами» ряд проблем ши-
рокого диапазона: от политических до науч-
ных, решение которых было возможно благо-
низация целенаправленного сбора первоисточников,
литературы, картографических данных по Востоку,
создание соответствующих государственных храни-
лищ и составление плана будущей Академии, что
особенно важно. Академия впоследствии станет ве-
дущим научным центром, в том числе, и в области
востоковедения. После Петра I в России учрежда-
лись при различных ведомствах школы переводчи-
ков. Школы, которые относились к ведомствам Ака-
демии наук, Коллегии иностранных дел, Синода, как
правило, были постоянными. Вообще, учебные за-
ведения по изучению восточных языков открывались
по мере надобности, когда же острая необходимость
в них отпадала, их закрывали. Школы восточных
языков возникали в тех ведомствах и на тех террито-
риях, где не хватало специалистов для решения во-
просов, связанных с Востоком.
1
Национальный архив Республики Татарстан
(НАРТ) Ф. 92, оп.1, д. 822, л. 1; Ф. 977, оп. Совет, д.
5059, л. 1, 98; д. 8453, л. 5-10.
83
даря знанию монгольского языка. В этот ряд
в первую очередь включали «непрерывные
разнообразные сношения нашего отечества с
азиатскими народами, торговые и политиче-
ские, которые с помощью знания языков мо-
гут быть облегчены, увеличены; далее – при-
обретение всех возможных ученых произве-
дений Востока, посредством коих откроется
доступ к географии, истории, философии, ре-
лигии, военному искусству, администрации,
нравам и обычаям азиатских народов, достой-
ных внимания всякого образованного челове-
ка; издание и объяснение восточных авторов,
проливающих яркий свет на разные отрасли
наук; теоретическое и практическое образова-
ние наставников для учебных заведений, при-
готовление надежных чиновников для упот-
ребления по Азиатскому департаменту и по
другим частям, где знание восточных языков
может быть с пользою применено к делам го-
сударственной службы; наконец, влияние
воспитанников восточного отделения в уни-
верситете на образование самих же азиатцев,
на распространение между ними истинного про-
свещения» (9). Попечитель Казанского учебного округа обратил
внимание министерства на важность «основательного изучения
языка и литературы монгольской» для государства. Учреждение
кафедры монгольского языка при Казанском университете, по его
мнению, могло быть единственным средством решения восточ-
ных проблем. Подтверждением долгосрочности политики прави-
тельства Российской империи в отношении к народам Азии яви-
лось учреждение в 1833 году в Казанском университете кафедры
монгольского языка, ставшей первой в Европе2.
Казанский университет, учитывая интересы правительства России
в Центральной Азии, проводил идею подготовки европейски образован-
ных специалистов из коренного населения. Фактически совпадение
интересов политического характера и научного стало основой для даль-
нейшего оформления российской монголоведной школы. Можно с
уверенностью сказать, что отношение российского правительства к
коренным народам далеких окраин империи, наряду с экономической и
политической заинтересованностью, носило и гуманистическую на-
правленность. К гуманному отношению с аборигенами призывали
ученые, изучавшие монголоязычные народы. В частности, О.М. Кова-
левский одним из первых заявил о единстве пути развития человечества.
Гуманистический подход в изучении истории, духовной
культуры народов окраин Российской империи, который избрал
О.М. Ковалевский, находился в зачаточном
состоянии в первой половине XIX века.
Только сегодня стало понятным, что основная
суть человеческой жизни заключается в един-
стве всех народов, их равноправии. В начале
XIX века это звучало наваторски из уст евро-
пейского ученого, обратившего свой взор к
одному из сибирских народов. Важно под-
черкнуть, что деятельность О.М. Ковалевско-
го в Забайкалье не ограничилась лишь его
пребыванием и общением с населением края.
Понимая всю ответственность своей просве-
2
НАРТ Ф. 92, оп.1, д.5357, л.38.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
84
тительской роли, О.М. Ковалевский взял на
себя смелость привлекать к обучению моло-
дых бурятских юношей в Казанскую гимназию. Приезд группы
молодых бурят из далекого Забайкалья для обучения в Казанской
гимназии, а затем и в университете, означал первый шаг в освое-
нии европейского образования коренными народами Сибири. Тем
2007 / 1
самым О.М. Ковалевский подготовил проникновение европейско-
го образования в Забайкалье. Благодаря всемерным усилиям уче-
ного мировая ориенталистика обогатилась талантливыми трудами
ученых-монголоведов из бурят – Доржи Банзарова, Галсана Гом-
боева, Алексея Бобровникова. Для О.М. Ковалевского Восток и
Запад – это два вида цивилизации, два различных пути развития,
а не отсталость одних и превосходство других народов.

1. Куликова А.М. Востоковедение в российских законодательных актах (конец XVII века-

1917 год). - СПб., 1994. - С. 25.
2. Даревская Е.М. Сибирь и Монголия: очерк русско-монгольских связей в конце XIX-
начале XX веков. - Иркутск, 1994. – С 4.
3. Куликова А.М. Востоковедение в российских законодательных актах (конец XVII в. -
1917 г.). - СПб., 1994. - С.24-25.
4. Михайлова С.М. Казанский университет в духовной культуре народов Востока России. -
Казань, 1991. - С. 14.
5. Шофман А.С. Казанский период жизни и деятельности Доржи Банзарова. -Улан-Удэ,
1956. - С. 9-10.
6. История Отечественного востоковедения до середины XIX века. - М., 1990. - С. 7.
7. Шофман А.С. Указ. соч. - С. 83.
8. Ковалевский О.М. Обозрение хода и успехов преподавания азиатских языков при Казан-
ском университете. - Казань, 1842. - С. 15.
9. Там же. - С. 12-13.

Б.Б. Дашибалов

ГЭСЭРИАДА – НАСЛЕДИЕ ЕВРАЗИЙСКИХ НАРОДОВ

Исследование выполнено по гранту РФФИ 06-06-80192

Академик Б.Я. Владимирцов (1923) назвал
Гэсэриаду «колоссальной бурятской эпопеей,
далеко превосходящей Илиаду». Действительно,
в этом, можно сказать, национальном эпосе на-
родов Центральной Азии и Тибета отразилась
глобальная евразийская коллизия всей истории
региона – это столкновение, а затем слияние и
объединение в единое целое Запада и Востока.
Именно Центральная Азия с глубочайшей древ-
ности и до настоящего времени была той кон-
тактной территорией, где сходились и схлесты-
вались в поединке разные культуры и народы. И
эта борьба была наполнена той героикой, кото-
рая на протяжении тысячелетий волновала серд-
ца творцов и поэтов.
Уже в эпоху первоначального освоения
человеком Центральной Азии археологи от-
мечают здесь две ярко выраженные и отли-
чающиеся между собой техники изготовления
каменных орудий. С одной стороны типично
азиатская галечная индустрия, а с другой –
пластинчатые изделия, изготовленные из
кремня, присущие западным культурам (20).
Очевидно, в эпоху каменного века не было
острого противоречия в сосуществовании двух
разных традиций, и они медленно врастали друг
в друга, эпизодически обновляясь редкими ми-
грациями с обеих сторон. Совершенно другая
ситуация начинает складываться в бронзовом
и раннем железном веке. Люди садятся на
лошадь и степи становятся главной транс-
портной артерией между Западом и Востоком.
Кочевники разносят достижения человече-
ского духа и рук с одного конца евразийского
материка на другой. Одновременно степи
превращаются в арену битвы разных культур
и идеологий. Начинает выделяться воинская
аристократия, возникают культы вождей,
отмеченные курганами, наполненными золо-
том и оружием, и предки в виде каменных
изваяний молчаливо напоминают о великих
битвах. Подвиги батыров – богатырей воспе-
ваются рапсодами. Основным сюжетом ис-
кусства этого времени становится борьба –
борются люди, звери, фантастические суще-
ства. Скифо – сибирское искусство, и есть
творчество героической эпохи евразийских
Б.Б. Дашибалов. Гэсэриада – наследие евразийских народов
степей. И тогда же начинают складываться
первые строки Гэсэриады.
В Центральной Азии в эпоху ранних ко-
чевников сталкиваются две общности: насе-
ление курганов-херексуров и оленных камней
и население плиточных могил. На всем про-
странстве от Куку-нора до Байкала эти куль-
туры вступают в яростную схватку. На ряде
могильников в Забайкалье зафиксированы
факты, когда население культуры плиточных
могил при сооружении своих курганов разби-
рает ограды херексуров и тем самым осквер-
няет могилы носителей этой культуры. В
степях Монголии плиточники вытаскивают
оленные камни (каменные изваяния предков
населения курганов-херексуров) и вкапывают
их в перевернутом состоянии – «головой»
вниз или просто разбивают (30) .
Случаи осквернения носили обоюдный
характер, что демонстрирует активное непри-
ятие чужих традиций и культов, а также пока-
зывает борьбу разных идеологий. Со време-
нем отношения местного и пришлого населе-
ния нормализовались и начались процессы
взаимной ассимиляции. Если для населения
херексуров был характерен европеоидный
тип, то со временем в херексурах появляются
захоронения монголоидов (30).
В последующих культурах монголоидный
антропологический тип доминирует и распро-
страняется далеко на запад. Особенно ярко
это демонстрирует гунно-сарматская эпоха,
когда у хунну начинается время великих пе-
реселений и перемещений громадной массы
племен и народов.
Затем преобладает западная линия разви-
тия, на этот раз представленная тюрками,
тюркская волна доходит до Желтого моря. В
Х веке на евразийскую арену вновь выходят
монголы-кидани и с этого времени монголь-
ское движение на запад усиливается, послед-
ним восточным походом является ойратская
экспансия нового времени, которая совпадает
с противоположным движением русских каза-
ков, дошедших до Дальнего Востока. Послед-
ние два потока показывают интересную осо-
бенность – южное расширение степняков на
запад сопровождается просачиванием по се-
верной зоне лесных народов на восток.
Теперь рассмотрим, как отразились те со-
бытия, о которых нам свидетельствуют ар-
хеологические памятники в Гэсэриаде. Герои
бурятского эпоса – 55 западных тэнгрия и 44
восточных. Жизнь восточных тэнгриев про-
ходит под восточным небом, а западных – под
85
западным небом. Весь эпос состоит из борьбы
этих двух разных миров. То есть конкретный
сюжет евразийской истории, выраженный в
столкновении двух потоков – западного и
восточного представлен в эпосе полностью. В
реальной жизни эти две разные традиции схо-
дились, смешивались, и рождались культуры
и этносы, включавшие в себя как тот, так и
другой пласты. Но в Гэсэриаде они неприми-
римы, хотя уже намечен один герой, который
как бы является и восточным и западным тэн-
грием одновременно – небожитель Сэген Сэбдэг.
Западные культуры Центральной Азии на
ранних этапах представлены древними иран-
цами, а на поздних тюркоязычными этносами.
Религией этих народов был зороастризм, а
затем манихейство. Обе религии исповедыва-
ли общую идеологию. В мире противостоят
две силы – сила добра и сила зла. Добро свя-
зано со всем светлым и чистым, а зло несет
все темное и плохое. В итоге добро должно
победить зло, и на всей земле наступит все-
общее людское счастье. Мы видим, что Гэсэ-
риада полностью исповедует эту дуалистиче-
скую концепцию борьбы света и тьмы. Мир,
связанный с восточными тэнгриями, – тем-
ный, туманный, сумеречный, а с западными –
светлый и ясный. Своих западных героев, ес-
ли их настигала смерть, в Гэсэриаде сжигают,
именно этот обряд хотели совершить с Сар-
гал-нойоном. Обычай кремации – очищение
огнем и через это приобщение к свету – наи-
более характерная черта зороастрийского и
манихейского мировоззрения. Неоднократно
указывалось, что имя старшего западного тэн-
грия – хан Хирмас, является ни чем иным как
именем иранского бога Ормузда. Также
древнее иранское божество Митра предстаёт в
эпосе в виде Митуурайн шара мангадхая.
Следовательно, Гэсэриада выражает идеи
древних индоиранцев, представленных в Цен-
тральной Азии в эпоху бронзового и раннего
железного века курганами-херексурами,
оленными камнями и наскальными рисунками
с колесницами. В средневековье родствен-
ную идеологию исповедывали тюрки. Надо
подчеркнуть, что бурятские ученые М.П. Хо-
монов (1976), С.Ш. Шагдуров (1980) обрати-
ли внимание на западные (иранские) истоки
Гэсэриады и сделали плодотворные попытки
раскрыть их.
Теперь обратимся к восточной линии цен-
тральноазиатской истории, представленной
культурами плиточных могил, хунну, киданя-
ми и средневековыми монголами. Археологи-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
86
ческие данные позволяют говорить, что их
происхождение связано с территорией Внут-
ренней Монголии и Дунбэя. Этот район мы
называем монголо-маньчжуро-корейским
центром этно- и культурогенеза
(12;13;35;36;37). Хозяйственные занятия
культур, вышедших из монгольского центра,
восстанавливаются по данным археологиче-
ских раскопок. Конечно, это скотоводство, в
степных условиях оно было основным спосо-
бом пропитания, важно, что всегда присутст-
вует земледелие. Достаточно полно характе-
ризуют хозяйство хунну материалы Иволгин-
ского городища, они говорят, что хунну было
присуще собаководство и свиноводство, при-
чем костей этих животных найдено гораздо
больше, чем костей лошадей (10, с.71). Важен
факт, что терминология, связанная с собаками
и свиньями, в монгольском языке является
собственной, а большая часть скотоводческих
слов монголами заимствована у тюрков
(17;21;34). Вспомним, что в монгольских
преданиях их предком являлась собака или,
что хоринских галзутов называли нохой-
уруками, то есть людьми из рода «собаки». А
предком хоринских шарайтов была «шара-
нохой» – «рыжая собака» (31). Культ собаки
был присущ монголоязычным киданям и в це-
лом восточноазиатскому культурному кругу.
Среди хоринских бурят есть род бодонгу-
уд, название которого связано с диким каба-
ном, свиньей (31). А ведь основными про-
тивниками западных тэнгриев в Гэсэриаде
являются мангадхаи. В «Аламжи Мергене»
они называются «мангад шара гахай» – ман-
гад желтая свинья. Этимология слова «ман-
гад», вероятно связана со словами «мангу»,
«мэнгу», «монголы» и с названием Нижнего
Амура – Мамнгу (33).
По китайским историческим источникам
монголы – «мэньу» были собаководами и сви-
новодами: « В качестве домашних животных там
годятся собаки и свиньи. Их откармливают и
поедают...» (18). Следовательно, свиноводство –
черта хозяйства, отличающая древних монголов
от скотоводов ирано-тюрков, закрепилась в Гэ-
сэриаде в образе врага – мангад гахая. Весьма
важно, что в искусстве древних обитателей
Внутренней Монголии и Дунбэя (протомонго-
лов?) образ свиньи – кабана иногда сливался с
образом дракона – змеи (1). Возможно, к этому
имеет отношение китайское название Амура -
Хэйлунцзян (Река Черного дракона). В булагат-
ской версии Гэсэриады гигантская змея (Хорото
шара могой) сражается с царем птиц Ханхан
2007 / 1
Хэрдиг (Гаруда). Как тут не вспомнить борьбу
зверей в скифо - сибирском искусстве. С.Ш. Ча-
гдуров привел очень удачный пример из Шах-
наме, где иранцы борются с дикими кабанами
(32, с.43). Не являются ли эти сюжеты поэтиче-
скими отражениями противостояния Запада и
Востока?
Мангадхаи Гэсэриады чаще всего живут
возле морских берегов, а западные тэнгрии
уничтожают их и загоняют в моря. Например,
так поступили с войском Атай Улана «рас-
плавив, согнали... на дно Желтого моря». С
Атай Уланом связан и образ Лосото (Лобсон)
далай – владыки всех людей, в монгольской
Гэсэриаде Лобсон хан – драконовый царь. Ги-
гантская морская рыба-кит Абарга опять же
имеет непосредственное отношение к мангад-
хаям. Бросается в глаза, что понятия о море
хорошо разработаны в Гэсэриаде – есть Жел-
тое, Белое, Черное и даже Ледовитое моря.
Несомненно, здесь сказывается влияние мон-
гольской этнической линии. Сравним с тем,
что по Вамбери у тюрков нет своих морских
терминов и нет собственного слова для поня-
тия море (26, с. 192). Очевидно, это говорит о
том, что тюрки сформировались в континен-
тальной зоне, вдали от морей и океанов, а эт-
ногенез монголов происходил вблизи морских
просторов.
Остановимся еще на одной черте хозяйст-
ва древних монголов, а в Гэсэриаде мангадха-
ев – земледелии. Абай Гэсэр обращен в осла и
пашет землю у мангадхаев (монголов). Ту-
гэшинские князья ходят осматривать китай-
ские – киданьские посевы. Гал Дулмэ, персо-
наж, стоящий на стороне мангадхаев, берет
белое просо для культового действия. Все это
явно указывает на то, что мангадхаи занима-
лись земледелием. Материалы, собранные
наукой, позволяют говорить, что районы рек
Шара-Мурэн и Нижнего Амура – центры
древнейшего земледелия (2). По мнению ис-
следователей, земледелие это не китайское, а
вероятнее всего монгольское (27).
Рассмотрим происхождение имени Шэрэм
Мината, героя Гэсэриады, выступающего на
стороне мангадхаев. Шэрэм – по-монгольски
чугун, его изобретение связано с территорией
древнего расселения монголов, а из Восточ-
ной Азии монголы распространили его по
всей Евразии. Поэтому становится вроде бы
понятным, почему мангадхая-монгола про-
звали Чугунным дьяволом.
В последнем сюжете о древних монголах,
также сопоставим материалы Гэсэриады и данные археологиче-
Б.Б. Дашибалов. Гэсэриада – наследие евразийских народов
ских и исторических источников. По Гэсэриаде мангадхаи (мон-
голы) чаще всего буддисты. Надо сказать, что буддизм к монголам
проник достаточно рано. По мнению монгольского ученого Г.
Сухбаатара (1979) хуннская аристократия была буддийской. Еще
одним аргументом в пользу буддизма хунну служит находка брон-
зового навершия (V в.) на Иволгинском городище. Сильным
было влияние буддизма в государстве монголов хоро-тогонов,
которое в III–VII вв. н. э. находилось в районе Куку-нора (28).
Исследование Гэсэриады позволяет поставить и ещё одну
важную проблему – наименования монголоязычных народов до
появления собственно этнонима монгол.
Б.Б. Бадараев высказывал мнение, что в основу Гэсэриады
легли сражения тибетцев с тугухунями или как их ещё называют
хоро-тогонами (по Чагдурову. 1980, с. 91). По мнению Л.Л. Вик-
торовой тибетский Лин-Гэсэр воевал именно с буддистами хоро-
тогонами (1972).
Ц. Дамдинсурэн в своем фундаментальном исследовании Гэ-
сэриады показал, что шараголы (ширай хоры) и есть желтые хо-
ры, но этническая принадлежность хоров вызывала у него опреде-
ленные затруднения. Приведенные им материалы показывают, что
он не отрицал и монгольскую версию: «Сами монголы в настоя-
щее время не называют себя хорами, но в старинной монгольской
грамматической литературе встречаются такие выражения, как
«ор монгол хэлэ», что означает «коренной» «настоящий» литера-
турный монгольский язык... Слово ор, может быть, в древности
имело начальное h и звучало «хор» (11, с. 216).
Материал о древних хорах приведен в работе Г.Н. Румянцева.
Он согласен с Миньчжул Хутухта, который писал, что этноним
хор «испорчен» китайцами в ху (23, с.127). Это же подтверждает
российский востоковед В.П. Васильев. Он указывал, что ху – это
есть хор, название, издавна служившее в Китае для обозначения
монгольских племен (9, с. 91–144). Ю. Н. Рерих по этому поводу
писал: «Тибетское племенное название хор – не что иное, как
тибетская транскрипция китайского ху – названия, которым обо-
значались центральноазиатские племена иранского и тюрко-
монгольского корней» (22, с. 89). Г.Н. Румянцев также поддержал
эти соображения: «Весьма вероятно, что хор – множественное
число от хо- или ху-. Тогда китайское наименование предков
сяньбийцев – дун-ху “северные варвары”, может быть истолкова-
но и как ”северные хоры”« (23, с.127). С этой же версией, согла-
шается Ц.Б. Цыдендамбаев, подробно разобравший бурятские
летописи (31). Таким образом, монголовед Г.Н. Румянцев, синолог
В.П. Васильев и тибетолог Ю.Н. Рерих выявили общность и связи
между этнонимами ху, дунху и хор.
О языке дунху (хор-хори) не было высказано однозначного
мнения. Исследователи приходили к выводу, что это был смешан-
ный народ, не исключено его иранское происхождение, а впослед-
ствии он стал предком тюрков и монголов (9, с. 91,142-148). Дос-
таточно распространено явление, когда этноним происходит из
другого языка. Например, славяне болгары получили имя от одно-
именных тюрков или Китай (в России) называется по имени мон-
голов-киданей.
87
Близкие по звучанию к «хор» наименования имеются в Ира-
не, Средней Азии и Европе - Хорасан, Хорезм, Хорватия. Есть
мнение что, этноним «хорваты» имеет иранское происхождение и
появился там, где славяне вплотную соприкасались с ираноязыч-
ным населением (25, с. 98-100). Топоним Хорезм значит страна
солнца (16, с.251), а Хорасан переводится как земля солнца. Эти
названия позволяют нам говорить о том, что данные имена могли
быть связаны с языком древних индоиранцев. Древнеиранский
термин hvar (фарн) означает солнце, он также может звучать и как
сур – в индоарийских языках, хур – в иранском языке (3, с.54).
Поклонение солнцу – культ, распространенный у древних индои-
ранцев. Солнце являлось символом добра. Бог Солнца назывался
Хорс, что соответствует осет. – xur и авест. – hvar (15, с. 251).
Предпринимались попытки сопоставления английского название
коня horse с именем славянского божества Солнца – Хорс (Голан,
1994, с. 50,51). Отметим, что в мифологии образы солнца и коня
взаимосвязаны, например ритуальные столбы - «кони» (нижнене-
мецкие Horsa) (Иванов, Топоров, 1980, с.529). Возможно, не
случайно, что кидани считали себя детьми Солнца. Мать Абаоцзи
забеременела от того, что само солнце проникло в ее лоно. Когда
будущий император родился, то вся юрта осветилась чудесным
божественным светом (19, с. 115,116).
Б.А. Рыбаков пишет, что форма круглых ритуальных
построек славянских святилищ наталкивает на мысль о вос-
хождении термина «хоромы» к понятию круга: «хоро» («ко-
ло») – круг «хоровод» (ср. бурятский круговой танец «ёхор»,
болгарский танец «коло» – Б.Д.). В языческие времена сход-
ная семантика распространялась на Хорс – солнце, а после
крещения славян и на «хорос» – круглое паникадило в церк-
ви, восходящее к греческому «хор», собрание. Понятия «соб-
рание» и «круг» остаются близкими и в дальнейшем – каза-
чий «круг» (14;24 с.228).
С какой из индоевропейских миграций можно увязать эти
факты? Одним из предполагаемых этносов могут быть тохары.
Языковеды говорят о связи тохарского языка с тюркским, к I тыс.
до н.э. относят контакты тохаров и китайцев. Восточная граница
тохарского влияния реконструируется по материалам Г. Рамстед-
та, указывавшим на ранние контакты тохаров и корейцев. Вызы-
вает интерес и мнение Э. Пуллиблэнка о тохарском происхожде-
нии древнекитайских представлений о небесных конях и единоро-
ге (цилинь) (15, с. 15–16).
Все эти этимологии позволяют нам предположить, что
этноним ху, или хор, связан с древним индоиранским рас-
пространением и в дальнейшем стал самоназванием древних
монголов. Уже одно это, указывает насколько тесно, были
сплетены в древности пути и судьбы монголов, тюрков и
иранцев. Сопоставительный анализ Гэсэриады и археологи-
ческих данных позволяет высказать предположение, что Гэ-
сэриада сложилась среди ирано-тюркских народов, испове-
дывавших зороастризм и манихейство. Именно эти мировые
религии повлияли на философию эпоса. Заключить статью
хочется словами Аристотеля: «Мифы – лживые рассказы, сооб-
щающие истину».

1. Алкин С.В. Внутренняя Монголия и Дунбэй: истоки дальневосточного культа дракона // V Международный конгресс мон-
головедов. - М., 1987. - c. 111.
2. Алкин С.В. Проблема раннего земледелия в Северо-Восточном Китае // Геохимия ландшафтов, палеоэкология человека и этно-
генез. – Улан-Удэ, 1999.
3. Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии – М., 1983.
4. Викторова Л.Л. Этно-культурные связи монгольских и тибетских племен в древности и раннем средневековье // Центральная
Азия и Тибет. – Новосибирск, 1972.
5. Викторова Л.Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. – М.,1980.
6. Владимирцов Б.Я. Монголо-ойратский героический эпос. - Птгр., 1923.
7. Волков В.В. Бронзовый и раннежелезный век Северной Монголии. – Улан-Батор., 1967.
8. Голан А. Миф и символ. – М., 1994.
9. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. –Т. 2. – Л., 1926.
10. Давыдова А.В. Иволгинский комплекс (городище и могильник) – памятник хунну в Забайкалье. – Л., 1985.
11. Дамдинсурэн Ц. Исторические корни Гэсэриады. – М., 1957.
12. Дашибалов Б.Б. Монголо-маньчжуро-корейский центр активности в истории центральноазиатских народов // Геохимия ланд-
шафтов, палеоэкология человека и этногенез. – Улан-Удэ, 1999.
13. Дашибалов Б.Б. Археологические памятники Ольхона в системе западных и восточных взаимосвязей // Палеоэкология человека
Байкальской Азии. – Улан-Удэ, 1999.
14. Дугаров Д.С. Исторические корни белого шаманства на материале обрядового фольклора бурят. – М., 1991.
15. Иванов В.В., 1992. Тохары // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье.- М., 1992.
16. Кузнецов Б.И., 1998. Древний Иран и Тибет.- Спб., 1998.
17. Кызласов Л.Р. Ранние монголы (к проблеме истоков средневековой культуры) // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в
средние века. - Новосибирск, 1975
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
88
18. Кычанов Е.И. Монголы в У1 - первой половине Х11 в. // Дальний Восток и соседние территории в средние века. - Новоси-
бирск, 1980
19. Кычанов Е.И., 2004. Властители Азии.- М., 2004.
20. Окладников А.П. К истории первоначального освоения человеком Центральной Азии // Центральная Азия и Тибет. - Новоси-
бирск, 1972
21. Рассадин В.И. Монголо - бурятские заимствования в сибирских тюркских языках. - М., 1980
22. Рерих Ю.Н.,1999. Тибет и Центральная Азия.- Самара, 1999.
23. Румянцев Г.Н. Происхождение хоринских бурят. - Улан - Удэ, 1962
24. Рыбаков Б.А., 1988. Язычество Древней Руси.- М., 1988.
25. Седов В.В., 1979. Происхождение и ранняя история славян.- М., 1979.
26. Серошевский В.Л. Якуты. Опыт этнографического исследования - М., 1993
27. Стариков В.С. Материальная культура китайцев северо - восточных провинций КНР. - М., 1967
28. Сухбаатар Г. К вопросу о распространении буддизма среди древних кочевников Монголии // Археологийн судлал .-1979.- Т.
У11.
29. Хомонов М.П. Бурятский героический эпос «Гэсэр». - Улан - Удэ, 1976
30. Цыбиктаров А.Д. Плиточные могилы и херексуры Южной Бурятии в свете изучения некоторых проблем бронзового века Цен-
тральной Азии // Палеоэкология человека Байкальской Азии. - Улан - Удэ, 1999
31. Цыдендамбаев Ц.Б. Бурятские исторические хроники и родословные. - Улан - Удэ, 1972
32. Чагдуров С.Ш. Происхождение Гэсэриады. - Новосибирск. 1980
33. Шавкунов Э.В. Еще раз об этимологии этнонима монгол // Древний и средневековый Восток. - М., 1987
34. Щербак А.М. Ранние тюрко -монгольские языковые связи (У111 - Х1У вв.). - Сиб., 1997.
35. Dashibalov В.B. On the Indo-European Root of Etnonyms – Khori and
36. Koreans // International Journal of Central Asian Studies . – 2006. – Vol. 11.- P. 126-132.
37. Dashibalov В.B. Ancestors of Buryats (Khori Mongols) and Their Connections with Ancient Koreans (on the basis folklore, linquistics,
archaeology) // Proceedings of the 8 ISKS International Conference on Korean Studies.– London, 2007. –Vol.2. –Р. 56-62.
38. Dashibalov Е.В., Dashibalov В.B. Mountain fortified settlements of Cisbaikalia and south Siberia and their similarities with Korean for-
tresses // Proceedings of the World Conqress of Korean Studies.- Seoul, 2006. – Т.1. – Р. 483-487.

М.Н. Балдано

ВНУТРЕННЯЯ АЗИЯ: МОНГОЛЬСКИЕ НАРОДЫ

В УСЛОВИЯХ ТРАНСФОРМАЦИИ ОБЩЕСТВА

Внутренняя Азия - регион, имеющий сходные социокультур-
ные особенности монголоязычных этносов, территория, обуслов-
ленная геополитической и геоэкономической взаимозависимо-
стью. Вместе с тем, формы хозяйствования, а равно и социальная
структура общества здесь существенно различаются. Несмотря на
то, что реформирование имеет сходные перспективы, каждая
страна проходит особый путь в силу того, что комбинация факто-
ров и обстоятельств в этом сложном процессе уникальна. Транс-
формация в этих странах происходит одновременно в экономиче-
ской, политической и социально-психологической сферах общест-
ва, что при анализе не всегда учитывается.
Характерные для периода трансформации социальные процессы
как в России, так и в Монголии зарождались и постепенно развивались
на протяжении предшествующих двух десятилетий – в 1980-е - 1990-е
гг. В целом тут и там существовавшее социалистическое общество,
построенное вдоль вертикали государственной собственности на основе
властных отношений, переструктурировалось, переходя от формулы
«власть есть собственность» к формуле «собственность есть власть».
Кроме отношения к власти – административной, духовной и политиче-
ской, появились другие оси стратификации, в первую очередь, отноше-
ние к собственности: имущие, неимущие, крупные и мелкие собствен-
ники; объем и характер доходов; престиж, знания, культурный и симво-
лический капитал и др.
События первой половины 1990-х гг. явились не столько на-
чалом новой эпохи в судьбах монголоязычных народов региона,
сколько завершением прежней. Смена власти в России и Монго-
лии носила мирный характер. Последовавшая «шоковая» терапия
явилась образцом использования административно-директивных
методов управления, прямого и всепроникающего государствен-
ного вмешательства в общественную жизнь. Стержень их состав-
ляла политика форсированной приватизации и перехода к рыноч-
ным отношениям, а роль классового «гегемона» отводилась пред-
принимателю. Это делало невозможной реставрацию прежнего
строя.
Проведенные опросы показали, что 1990-е гг. воспринимаются их
непосредственными свидетелями как худший период в их жизни (24 %
опрошенных в Монголии и 27 % - в Бурятии). Однако в сложившейся
геополитической ситуации общественное недовольство, к счастью, не
нашло выражения в массовых выступлениях. Тем не менее, анализ
тенденций развития монгольских народов региона свидетельствует о
нарастании такого недовольства в середине 1990-х гг. Публичный ха-
рактер политического процесса обеспечивался сочетанием двух факто-
ров – повышенной конфликтностью и агрессивным информационным
освещением со стороны СМИ. И в России, и в Монголии политическая
система сумела обрести «новое качество», выразившееся в маргинали-
зации конфликта, стабилизации политической ситуации. В конце 2003 –
начале 2004 гг. в Бурятии наблюдался всплеск недовольства, связанный
с начавшейся политикой «губернизации».
Общественное развитие 1990-х гг. значительно отличалось от
ожиданий народов. Осознание глубоких перемен, произошедших в
социальном и экономическом положении населения в результате транс-
формации, датируется концом 1990-х гг. Это обусловлено тем, что все
модернизационные процессы в регионе Внутренней Азии носят запаз-
дывающий характер (по сравнению с центром России и европейскими
странами бывшего соцлагеря).
Переход к рыночным отношениям это также переход к клас-
совому обществу. Но так как для этого собственность должна
выступать в качестве самовозрастающего капитала, а не владения,
что наблюдается сегодня, понятно, что это процесс продолжи-
тельный, хотя начало ему положено фиксирующимся в обществе
расслоением, имущественно–доходной дифференциацией. Пока
еще нет какой-либо четкой социальной структуры, и очертания ее
довольно смутны. Монгольские араты в результате приватизации
стали мелкими собственниками, чье производство носит черты
полунатурального и мелкотоварного хозяйства и в основном име-
ет потребительскую направленность. Появились зажиточные и
бедные араты. Араты – единственная социальная группа, числен-
ность которой в ходе реформ не сократилась, а наоборот, увели-
чилась, но из-за продолжительных стихийных бедствий 1999-2002
гг. наметилась тенденция к ее сокращению. Респонденты, опро-
шенные в ходе социологических исследований, отмечали неста-
бильность и ненадежность занятия скотоводством, рассматривая
образование в качестве стабильного помещения капитала.
Из-за кризиса в производстве трудно говорить о рабочих как
о большой социальной группе, занимающейся наемным трудом,
обладающей специализированными навыками и умениями и про-
изводящей какие-то блага. Даже та немногочисленная группа, что
есть, стратифицировалась. Заметное место в обществе стали зани-
мать бизнесмены, появились крупные компании и фирмы. Чис-
ленно сократилась интеллигенция. Из-за низких заработков мно-
гие ушли в коммерцию. Наблюдается переливание, переквалифи-
кация интеллигенции из одних сфер в другие, более престижные,
прибыльные, связанные с управлением и рыночной экономикой.
Почти аналогичные процессы происходят и в Бурятии. Но,
по сравнению с Монголией, процесс формирования среднего слоя
здесь идет гораздо медленнее. Как в Бурятии, так и в Монголии
расслоение общества, трудности, обусловленные спадом общест-
венного производства, необходимость создания новых рычагов
подъема экономики и культуры, необходимость заполнения экзи-
стенциального вакуума, образовавшегося после краха коммуни-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
стической идеи, вызвали дополнительные социальные проблемы,
среди которых – возрождение социокультурной памяти монголоя-
зычных народов.
Первыми шагами по ее осуществлению стали реанимация
старых традиционных праздников и обычаев на государственном
уровне. В Монголии была восстановлена старомонгольская пись-
менность в качестве важнейшего признака монгольской нации, ее
идентичности, символа независимости. Однако возвращение к
старой письменности столкнулось со значительными трудностя-
ми. И в Бурятии, и в Монголии идет пересмотр истории, воскре-
шаются имена и заслуги деятелей прошлого, в том числе и свя-
щеннослужителей. Восстанавливаются многочисленные буддий-
ские храмы, разрушенные в период строительства социализма.
Монголия, как и Россия, столкнулась с негативными резуль-
татами многолетнего отказа от признания значимости социокуль-
турных факторов, которые представляют собой, например, него-
товность большинства перейти к рынку, развивать деловую пред-
приимчивость и инициативу, бывших долгое время наказуемыми,
за которой кроются консервативная структура потребностей,
разрыв связей между поколениями, утрата некоторых важнейших
социопсихических традиций. Именно поэтому на повестку дня
была выдвинута задача возрождения социокультурной памяти
этноса в самых различных формах: переоценка старых традиций,
поднятие на щит ценностей системы старой культуры, религии,
усиление их влияния на формирование массового самосознания.
В отличие от Монголии, Россия – страна с большим разнооб-
разием этносоциальной фрагментации общества. Для нее крайне
важно межэтническое согласие и толерантность граждан. В Буря-
тии этнос, составляющий большинство населения – русские (68
%); «титульная национальность» (давшая название республике) –
буряты (26 %); представители более 90 этносов – это лишь 6 %
населения. Все эти народы имеют разный статус и интересы, реа-
лизация которых зависит от модели межэтнических отношений,
вырабатываемой государством и обществом.
Применительно к нынешнему историческому этапу и в Рос-
сии, и в Монголии в целом можно говорить о переходе к обществу
рыночного типа. Невозможно отрицать возникновения институ-
циональной основы экономики смешанного типа и нового соот-
ношения форм собственности, осуществления коренных перемен
в структуре занятости и иерархии ценностей населения. Сегодня
предпринимаются попытки пересмотра политики форсированной
либерализации, которая доказала свою неадекватность многим
традиционным ценностям народов данного региона.
Ожидаемые результаты от внедрения рыночного механизма в
экономику оказались не столь впечатляющими, как представля-
лось в самом начале реформ. Завершению переходного периода не
противоречит сложное состояние экономической и политической
сфер жизни.
Материалы социологических исследований подтвердили нашу ги-
потезу, что народы Внутренней Азии испытывают практически общие
для всех переходных обществ социально-экономические и демографи-
ческие проблемы. За прошедшие годы сложилось разделение на занятое
и возросшее незанятое население. Отличительными чертами новой
общественной системы явилась поляризация доходов и жесткая соци-
ально-имущественная иерархия. Как следствие – увеличение социально-
го неравенства, безработица, рост девиации и др. Однако наблюдаются и
некоторые отличия.
Одну из наиболее серьезных проблем представляет внутрен-
няя и внешняя миграция в Монголии. Нарушение миграционного
баланса вызвано как перемещениями из села в город, так и мигра-
цией уроженцев Монголии в развитые страны, а также иммигра-
цией представителей рабочих профессий из Китая. По официаль-
ным данным, численность населения Улан-Батора за последнее
десятилетие возросла на 250 тыс. чел. Но даже беглый взгляд на
опоясывающий юрточный пригород позволяет заключить, что эта
цифра в несколько раз занижена. Интересно то, что довольно
интенсивная миграция населения из отдаленных районов в города
не повлияла на средний размер аратского хозяйства. Несмотря на
падеж 1999 и 2002 гг. (до 5 млн. голов), поголовье скота выросло
и составило 29 млн. против 27 млн. в 1998 г. Это свидетельствует
об укреплении традиционных форм кочевого и полукочевого
хозяйства и его преимуществах в условиях Великой Степи.
При проведении исследований в г. Улан-Баторе респон-
денты выразили серьезную озабоченность проблемами внут-
ренней и внешней миграции. Наибольшие опасения высказы-
вались по поводу перемещений населения из села в город, а
также необходимости регулировать миграцию внутри страны
89
на экономическом и законодательном уровнях. К слову, село
Бурятии также испытывает подобные проблемы. Респонден-
ты также высказывали озабоченность по поводу миграции
уроженцев Монголии в развитые страны и иммиграции в
страну в основном представителей рабочих профессий из
Китая. Дословно это звучало примерно так: «уезжают луч-
шие, а приезжают не самые лучшие». В новых условиях,
когда исчезла государственная собственность в сельскохо-
зяйственной отрасли: госхозы, совхозы и колхозы, происхо-
дит возврат к кочевому и полукочевому хозяйству. Этот фе-
номен стал по существу спасением для Монголии как страны
и государства, особенно в первые годы переходного перио-
да.
Нельзя не отметить и тот факт, что в целом уровень жизни
населения Монголии и Республики Бурятия за последние годы
заметно возрос. Однако количество бедных и там, и здесь умень-
шается не столь уж высокими темпами. По официальной стати-
стике, в Монголии примерно 35 % населения страны имеют дохо-
ды ниже прожиточного минимума, по неофициальной - около 48
%. Прожиточный минимум составляет сегодня в Монголии 26400
тугриков, что в пересчете на российские деньги - примерно 660
рублей. Существующая разница в величине прожиточного мини-
мума в Бурятии (около 3000 рублей) и в Монголии отнюдь не
означает, что уровень жизни в соседней стране намного ниже,
поскольку доходы населения, ценовая политика, а отсюда и уро-
вень жизни двух стран все же заметно различаются. В Республике
Бурятия количество бедных за последние годы несколько снизи-
лось, а уровень жизни повысился, хотя регион и относится к числу
депрессивных в РФ. В целом отмечено улучшение социального
самочувствия населения.
Проведенное исследование позволило в первом приближении определить степень
влияния «китайского чуда» на Монголию. Анализ показал рост привлекательности
опыта трансформационных процессов, идущих в Китае. В Монголии появилось множе-
ство частных школ и университетов, где преподавание ведется на китайском, японском и
корейском языках. Возросло количество монгольских студентов в вузах Пекина, Шан-
хая, Харбина. Китай стимулирует активность монгольских туристов, вводя безвизовые
поездки, бесплатные ознакомительные турне. Обеспечен свободный провоз на террито-
рию Монголии промышленных товаров, особенно строительных материалов, фарфора,
фаянса, тканей, мебели, бытовой техники. Правительство Монголии заявляет о бессмыс-
ленности создания аграрной перерабатывающей промышленности. Особенности соци-
ально-экономического уклада в Монголии находятся в противоречии с главными векто-
рами социально-экономической политики России и Китая. В связи с этим, вероятно,
будет нарастать процесс удаления Монголии от главных стратегических партнеров и
актуализации проблемы «третьего соседа». В российской политике произошло ослабле-
ние партий, сблизившихся с элитарными структурами и дистанцировавшихся от массо-
вых слоев и общественных групп. Создание многопартийной системы, ее легитимность,
преобразование порядка электората, возрождение Малого Хурала как одного из важ-
нейших органов законодательной власти и прообраза демократического парламента,
введение института президентства, формирование правительства с участием представи-
телей оппозиционных партий свидетельствовали о начале нового этапа в истории Мон-
голии и переходе от социалистической модели развития к новой, основанной на рыноч-
ных отношениях и демократии.
Политическая элита размежевалась по групповым и частным интересам, это осо-
бенно проявилось в ходе политических выборов. Многовекторность настроений поли-
тической элиты находится в противоречии с реальными настроениями городского
населения и демонстрирует устойчивое стремление к сохранению избранных видов
хозяйствования. Вопрос о партийных разногласиях порядком надоел монгольскому
обществу. В среде демократов заметно усиление этнических бурят и активизация их
лидера Оюун.
В Монголии, как и в России, наблюдается процесс модернизации политической эли-
ты – рекрутирование на политические и административные посты пред-
ставителей бизнеса. По сравнению с предшествующим десятилетием, их присутствие в новом
истеблишменте явно расширилось. Это видно по депутатскому корпусу Великого Хурала Монго-
лии. Что касается Бурятии, то в Народном Хурале также увеличилось количество бизнесменов,
однако модернизация элиты замещается в основном ротацией.
Во Внутренней Монголии значительно активизировались социально-
экономические процессы. Исходные точки экономического роста Китая заложены, во-
первых, в концепции выравнивания развития центра страны и регионов, во-вторых, в
политике «открытого общества» и, в-третьих, Китай без ненужных деклараций перешел
к принципиально иной схеме национальной политики. Внутренняя Монголия с ее
крупными системообразующими автопереходами границы получила «второе дыхание».
Начавшийся процесс этнической самоидентификации монголоязычных народов Китая
углубил интерес к традиционной культуре животноводства.
Трансформационные процессы в рассматриваемых странах региона Внутренней
Азии имеют свою специфику, и сегодня можно говорить о том, что успешнее они идут в
Китае и Монголии. Рыночные отношения здесь понимаются в широком смысле: не
только экономические, но социальные и политические. Они включают становление
личности, обладающей экономической и политической самостоятельностью по отноше-
нию к государству. Монголия на пути реформ доказала свою самодостаточность. Стра-
на, в течение десятиле тий находившаяся в зависимом положении от Советского Союза,
зажатая между двумя величайшими государствами, не имеющая крупных источников
саморазвития, сумела добиться равного партнерства. К тому же за
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
90
последние годы Монголии удалось (уже на
новой политической основе) восстановить
формулу «дружбы и добрососедства». Даль-
нейшая траектория развития Монголии будет
зависеть от взаимодействия России и Китая,
особенно от возможностей растущего «мос-
ковского» капитала в Сибири и на Дальнем
Востоке. Но и это обстоятельство, скорее
всего, укрепит положение Монголии в каче-
2007 / 1
стве геополитического узла Азии, где совре-
менный опыт социально-экономического раз-
вития совпадет с укреплением собственных
традиций.
Таким образом, имеющиеся различия в
происходящих трансформационных про-
цессах в России, Монголии и Китае не ме-
шают монголоязычным народам идти в об-
щем русле тенденций мировой социально-
экономической и культурной трансформа-
ции. Данное обстоятельство делает тем бо-
лее важным их анализ и углубленное изу-
чение.

1. Грайворонский В.В. Современное аратство Монголии / В.В. Грайворонский. М. 1997.

2. Козловский В.В. Модернизация: от равенства к свободе / В.В. Козловский, А.И.Уткин,
В.Г. Федотова. СПб., 1995.
3. Цэцэнбилэг Ц. Проблемы модернизации монгольского общества / Ц. Цэцэнбилэг. Улаан-
баатар. 2002.
4. Яскина Г.С. Монголия: смена модели развития, политические и экономические реформы /
Г.С. Яскина. М. 1994.

В. Ю. Мясников

ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВЫЙ ШЛЕМ КОЧЕВНИКОВ ПРИБАЙКАЛЬЯ

ИЗ ФОНДОВ МУЗЕЯ ИСТОРИИ БУРЯТИИ им. М.Н. ХАНГАЛОВА

В последние годы в научный оборот вво-
дится большое количество материала, позво-
ляющего по-новому взглянуть на комплекс
вооружения средневековых кочевников Цен-
тральной Азии. В том числе, в ряде работ
описываются шлемы, которые являются, по-
жалуй, самой редкой находкой в кочевниче-
ских древностях. Описания и прорисовки
шлемов публиковались в работах отечествен-
ных и зарубежных учёных. Одними из первых
описали позднесредневековые монгольские
шлемы Э. Э. Лен ц и П. Фон Винклер (9,
с. 254). Фотографии тибетских шлемов были
опубликованы в книге Г.Ц. Цыбикова. Про-
рисовка шлема, найденного на территории
Тувы, опубликовалась в монографии С.И.
Вайнштейна (8, с.16, рис. 8). Тибетские шле-
мы анализировались Х.Р. Робинсоном (21).
М.В. Горелик, проанализировав изображения
шлемов на иранских, китайских, японских
миниатюрах, археологические находки, пись-
менные источники дал характеристику шле-
мам монгольского времени (11, с. 244-267; 12,
с. 163-208). Горно-алтайские шлемы были
описаны в исследованиях В.В. Горбунова,
А.А. Тишкина, С.Ю. Исупова (14, с.262-266;
15, с. 135-143). Переоформленный шлем, най-
денный в Хакасии, был опубликован Ю. А.
Петренко и А. Л. Петренко (29, с. 59-65).
Позднесредневековый монгольский шлем из
Оружейной палаты был опубликован В.Е.
Войтовым и Ю.С. Худяковым (10, с. 100-106).
Описания позднесредневековых шлемов из
хакасского эпоса были собраны В.Я. Бутанае-
вым (7, с. 188-197). Попытка рассмотреть бу-
рятские шлемы, с привлечением письменных,
фольклорных и этнографических источников,
была предпринята в работе В.А. Михайлова
(18). Большое количество шлемов кочевников
Центральной Азии эпох древности и средне-
вековья были опубликованы в работах Ю.С.
Худякова (23; 25, с. 87-100; 26, с.63-64; 28, с.
65-88; 29; 30). Позднесредневековые шлемы
центральноазиатских номадов публиковались
в работах Л.А. Боброва (1, с. 89-97; 3; 5).
У известных на сегодняшний день боевых
оголовий, приписываемых центральноазиатским
кочевникам, обширная география, она включает
Хакасию, Горный Алтай, Внутреннюю Монго-
лию, Восточный Туркестан. Однако до сих пор
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 91
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
не было опубликовано ни одного средневекового
шлема, происходящего с территории Прибайка-
лья, в связи с этим публикация экземпляра, хра-
нящегося в фондах музея истории Бурятии им.
М.Н. Хангалова, будет представлять несо-
мненный интерес (рис. 1,2).
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
92
1 2
Рис. 1. Шлем ОФ 18990 из музея истории Бурятии им. М.Н. Хангалова. 1. - Вид спереди; 2. - вид сбоку.
Данный шлем изготовлен из стали, по
форме он напоминает сильно вытянутый сфе-
роконус. Купол шлема склепан из 8 сегмен-
тов, 4 наложенных сверху сегмента имеют
фигурно вырезанные края, они склепаны с
нижними пластинами каждый четырьмя за-
клепками. Края верхних сегментов под тупым
углом отогнуты вовнутрь, что, по нашему
мнению, должно было придавать конструкции
дополнительную прочность. Тулью шлема
венчает навершие в виде воронки (навершие
было вырезано из листа железа, свернуто и
склепано на одну заклепку), оно приклепано
четырьмя заклепками к нижним пластинам.
По низу тульи идет обруч, приклепанный
двенадцатью заклепками, в нем пробито 21
отверстие для крепления бармицы. Спереди к
обручу приклепан небольшой козырек, кре-
пящийся при помощи трех сильно расплю-
щенных заклепок. Размеры шлема: высота –
25,7 см, длина ото лба до затылка – 28 см, от
виска до виска – 27 см, ширина обода – 1,9 см,
длина обода по окружности – 65,9 см, диа-
метр втулки в самом широком месте 3,6 см,
высота втулки – 7,9 мм. Шлем сделан из до-
вольно тонких пластин. Сзади обод обломан,
поэтому удалось измерить толщину сегмен-
тов: она составляет 1 мм. Толщина обруча – 1
мм, козырек изготовлен из еще более тонкого
металла, его толщина 0,8 мм. Шлем неглубо-
2007 / 1
кий, если одеть его с толстым подшлемником,
то он закроет только верхнюю часть головы
по линии лоб–виски–затылок. У такого шлема
обязательно должны были быть подбородоч-
ные ремни и бармица.
К сожалению, в музее не сохранилось ин-
формации о месте и времени находки, так же
как о времени поступления шлема в фонды.
Тем не менее, опираясь на сравнительно-
типологический анализ, мы с большой долей
вероятности можем определить территори-
альные и хронологические рамки бытования
данного боевого оголовья.
Шлем имеет ряд признаков, характерных
для средневековых кочевников Центральной
Азии, а именно: сфероконический купол, соб-
ранный из 8 сегментов, навершие в виде во-
ронки и небольшой козырек. Рассмотрим ана-
логии составляющих элементов шлема.
Форма рассматриваемого нами шлема по-
своему уникальна, среди известных на сего-
дняшний день археологических находок ана-
логии отсутствуют. Похожие по форме шле-
мы изображены на 2-х китайских картинах
XVI-XVII вв. На одной из них в подобном
шлеме изображен «чжурчженьский воена-
чальник» (3, с. 192, табл. 13), на другой кар-
тине «Выезд императора Ваньли», схожий по
форме шлем изображен на императоре Шень-
Цзуне (Ваньли) (19, с. 105.). В обоих случаях
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
шлем закрывает только макушку головы. По-
добным образом сидят шлемы на головах
воинов со среднеазиатских миниатюр XVI-
XVII вв. (2, с. 143, рис.1,10; с. 145, рис. 3, 9;
с. 146, рис. 4, 5, 6, 7, 11), так же носили шле-
мы чжурджени, судя по их находкам в При-
амурье, аналогичным образом носились мно-
гие маньчжурские, тибетские и корейские
шлемы (3). Во всех случаях шлем снабжался
бармицей.
Что касается конструкции купола, то она
традиционна для Центральной Азии. Подоб-
ным образом был изготовлен шлем, найден-
ный в Хакасии (районе г. Абаза) (23, с. 129,
табл. XLIV), один из шлемов, обнаруженных
в Якутии (районе оз. Мюрю) (17, с. 247, рис.
74. 4), а также калмыцкие боевые оголовья,
хранящиеся в музеях Восточного Туркестана
(23, с. 129, табл. XLIV) и Оружейной палате
Московского кремля (4, с. 138-155.).
Отличительной чертой рассматриваемого
нами шлема являются фестоны, которыми
вырезаны верхние накладные пластины купо-
ла. На большинстве известных на сегодняш-
ний день шлемов накладки с вырезанным кра-
ем имеют ребро жесткости, но иногда встре-
чаются пластины только с вырезанным краем
(3, табл. 1, 3). Тем не менее наличие фестонов
на накладных пластинах является еще одной
чертой, характерной для шлемов номадов
Центральной Азии. Фестоны имеются на
шлемах датированных X-XIV вв. найденных в
Монголии, Маньчжурии (24, с. 86, рис. 44) и
на Алтае, а также на позднесредневековых
шлемах из Тувы, Хакасии и Красноярского
края (3, табл. 1, 2, 7, 8).
Одним из датирующих элементов шлема
может выступить такая деталь, как козырек.
На востоке данный элемент впервые зафикси-
рован на шлемах IV-V вв. н.э., происходящих
с территории Японии и Кореи (13, с. 163). По
мнению М. В. Горелика, козырек был одной
из отличительных черт монгольских шлемов
эпохи развитого средневековья. Однако ни на
одном центральноазиатском шлеме, датиро-
ванном X-XIV вв., известном на сегодняшний
день по археологическим находкам, козырь-
ков не прослеживается. На приводимых М. В.
Гореликом миниатюрах козырек встречается
только один раз. Шлемы XIII-XIV вв. с ко-
зырьками происходят с территории Золотой
93
орды (Южнорусские степи, Кавказ и Пред-
кавказье), но по конструкции большинство из
них разительно отличается от образцов из
Центральной Азии. В то же время практиче-
ски все известные на сегодняшний день позд-
несредневековые шлемы Центральной Азии и
Южной Сибири снабжены козырьками. Ко-
зырьки присутствуют на калмыцких, кыргыз-
ских, тувинских и монгольских шлемах XVI-
XVIII вв. Таким образом, козырек можно счи-
тать отличительной чертой позднесредневе-
ковых шлемов центральноазиатского региона.
Навершие в виде воронки на рассматри-
ваемом нами шлеме имеет аналогии на ряде
сибирских и центральноазиатских шлемов.
Похожее навершие имеется на 2-х шлемах,
найденных в Якутии (17, с. 247, рис. 74. 4) и
шлеме, обнаруженном на Алтае (15). На дан-
ных шлемах навершие крепится непосредст-
венно к куполу. У одного из якутских шлемов
навершие свернуто из листа железа.
Таким образом, наличие козырька, форма
шлема, навершие в виде воронки позволяют
отнести данный образец к позднему средневе-
ковью. По совокупности признаков шлем
можно датировать XVI-XVII вв. и этнически
соотнести с бурятскими племенами, насе-
ляющими Байкальский регион в данное вре-
мя. Согласно русским архивным документам
XVII в. шлем являлся неотъемлемой частью
комплекса вооружения бурят. «Шеломы» и
«шишаки» часто упоминаются в донесениях
служилых людей: «…взяли со всем в куяке с
наручи, и в шишаке и с саадаком…»; «…у
брацких людей и шеломы многие с голов от-
били…»; «Брацкие мужики воинские, многие,
конные, бывают на боях в куяках и в наручах
и в шишаках…»; «Приходят браты на конях
сбруйны, в куяках и шишаках…» (22, с. 47,
59, 62-63). Не исключено, что «шеломами»
русские служилые люди называли именно та-
кие шлемы «брацких людей», как описанный
нами, с высокой тульей.
Введение в научный оборот и датировка
данного шлема позволяет не только соста-
вить более полное представление о ком-
плексе вооружения населения Прибайкалья,
но и дает возможность сравнить его с ору-
жием других народов, проживающих на
территории Центральной Азии в эпоху
позднего средневековья.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
94

1. Бобров Л. А. Позднесредневековые шлемы из собраний музеев Красноярского края // Во-

енное дело номадов Северной и Центральной Азии: сб. науч. тр. - Новосибирск, 2002. - С.
83-97.
2. Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Защитное вооружение среднеазиатского воина периода
позднего средневековья. // Военное дело номадов Северной и Центральной Азии. - Ново-
сибирск, 2002. - С. 106-168.
3. Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Эволюция защитного вооружения чжурчжэней и маньчжу-
ров в периоды развитого и позднего средневековья и нового времени // Археология Юж-
ной Сибири и Центральной Азии эпохи позднего средневековья. - Новосибирск, 2003. - С.
66-212.
4. Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Боевые наголовья кочевников Монголии и Калмыкии второй
половины XVI – начала XVIII в. // Древности Алтая. - Горно-Алтайск, 2003а. - № 11. - С.
138-155.
5. Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Парадные монгольские шлемы эпохи позднего средневеко-
вья из собраний Государственного Эрмитажа // Археология, этнография и антропология
Евразии. - 2006. - № 3 (27). - С. 33-40.
6. Бобров Л. А., Худяков Ю. С. Монгольское влияние на военное дело тибетцев в позднем
средневековье и начале нового времени (XIII-XVIII века) // Вестник НГУ. Серия: Исто-
рия, филология. - Т. 5., вып. 3. Археология и этнография (приложение 2). - Новосибирск,
2006а. - С.188-234.
7. Бутанаев В. Я. Вооружение и военное дело хакасов в позднем средневековье (по материа-
лам фольклора) // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. - Новоси-
бирск, 1981. - С. 188-197.
8. Вайнштейн С. И. Тувинцы-тоджинцы: историко-этнографические очерки. - М.: ИФВЛ
РАН, 1961. - 267 c.
9. Винклер П. фон. Оружие. - М.: Софт-Мастер, 1992. - 330 с.
10. Войтов В. Е., Худяков Ю. С. Монгольский шлем из собрания Государственного музея ис-
кусства народов Востока // Археология, этнография и антропология Евразии. - 2004. - № 4
(20). - С. 100-106.
11. Горелик М. В. Монголо-татарское оборонительное вооружение второй половины XIV –
начала XV в. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. - М., 1983. - С.
244-267.
12. Горелик М. В. Ранний монгольский доспех // Археология, этнография и антропология
Монголии. - Новосибирск, 1987. - С. 163-208.
13. Горелик М. В. Защитное вооружение степной зоны Евразии и примыкающих к ней терри-
торий в I тыс. н.э. // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего востока. - Новоси-
бирск, 1993. - С. 149-179.
14. Горбунов В. В., Тишкин А. А. Вооружение населения лесостепного Алтая в Монгольское
время (XIII-XIV вв.) // Военная археология. Оружие и военное дело в исторической и со-
циальной перспективе. - СПб, 1998. - С.262-266.
15. Горбунов В. В., Исупов С. Ю. Монгольские шлемы с территории Алтая // Материалы по
военной археологии Алтая и сопредельных территорий. - Барнаул, 2002. - С. 135-143.
16. Горбунов В. В. Комплексы оборонительного вооружения средневековых кочевников Ал-
тая // Мир Центральной Азии. - Т. 1: Археология. Этнология. - Улан-Удэ, 2002. - С. 12-21.
17. История Якутской АССР. - Т.1. - М.: Изд-во АНССР, 1955. - 432 c.
18. Михайлов В. А. Оружие и доспехи бурят. - Улан-Удэ: Изд-во ОНЦ Сибирь, 1993. - 73 с.
19. Малявин В.В. Китайская цивилизация. - М.: Астрель, Изд-во АСТ, 2000. - 632 с.
20. Петренко Ю. А., Петренко А. Л. Переоформление предметов вооружения на среднем
Енисее в позднем средневековье (по материалам Минусинского и Абаканского музеев) //
Археология Южной Сибири и Центральной Азии позднего средневековья. - Новосибирск,
2003. - С. 59-65.
21. Робинсон Х. Р. Доспехи народов Востока. История оборонительного вооружения / пер. с
англ. С. Федорова. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2006. - 280 с.
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 95
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
22. Сборник документов по истории Бурятии XVII в. - Вып. 1 / сост. Г. Н. Румянцев, С. Б.
Окунь. - Улан-Удэ, 1960. - 494 с.
23. Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов VI-XII вв. - Новосибирск: Наука, 1980.
- 176 с.
24. Худяков Ю. С. Вооружение центральноазиатских кочевников в эпоху раннего и развито-
го средневековья. - Новосибирск: Наука, 1991. - 190 с.
25. Худяков Ю. С. Защитное вооружение кыргызского воина в позднем средневековье //
Проблемы средневековой археологии Южной Сибири и сопредельных территорий. - Но-
восибирск, 1991. - С. 87-100.
26. Худяков Ю. С. Предметы вооружения и сбруи монгольского времени из музеев Восточ-
ного Туркестана // Aitaica. - 1994. - № 4. - С. 41-44.
27. Худяков Ю. С. Предметы маньчжурского вооружения в музеях Ганьсу и Сндзяна // Тра-
диционная культура Востока Азии. Археология и культурная антропология. - Благове-
щенск, 1995. - С. 34-42.
28. Худяков Ю. С. Комплекс вооружения кочевников Южной Сибири позднего средневеко-
вья // Военное дело номадов Северной и Центральной Азии: сб. науч. тр. - Новосибирск,
2002. - С. 65-88.
29. Худяков Ю. С. Защитное вооружение номадов Центральной Азии. - Новосибирск: Изд-во
Новосиб. гос. ун-та, 2003. - 202 с.
30. Худяков Ю. С., Бобров Л. А. Вооружение джунгар и халха-монголов в эпоху позднего
средневековья // Военное дело народов Сибири и Центральной Азии. - Новосибирск,
2004. - С. 113-128.

Agata Bareja-tarzynska

MONGOLIAN STUDIES IN POLAND

Mongolian Studies in Poland have a long and
rich tradition which includes such eminent scho-
lars as Prof. Józef Kowalewski (1801-1878), re-
garded as one of the pioneers of Mongolian Stu-
dies. Altaic Studies – focused on Mongolian Stu-
dies – were established in 1923 by Prof.
Władysław Kotwicz in the University of Jan Ka-
zimierz in Lvov. After the II World War Prof.
Marian Lewicki established a centre of Altaic
Studies with an emphasis on Mongolian Studies
in the Oriental Institute of Warsaw University,
where Mongolian Studies remain till now.
Prof. Kowalewski in his youth (1) was a
member of Kółko Filomatów i Filaretów, which
was a secret organization opposing Tsarist rule
in Poland. Sentenced to exile in Kazan' he learnt
there several oriental languages, including Mon-
golian and Tibetan, and started his scholarly ac-
tivity which eventually lead to his becoming one
of the leading orientalists of his time. The scho-
larly publications of Prof. Kowalewski were
printed in Tsarist Russia and were dedicated to
the Tsar. They are regarded as a part of the Rus-
sian cultural heritage. Prof. Kowalewski's major
achievements include the three volumed Mongo-
lian-Russian-French dictionary with Tibetan and
Sanskrit parallels (J. Kowalewski, ''Dictionnaire
mongol-russe-français'', Kasan, 1844). Till today
it remains the best source for Mongolian Budd-
hist terminology. Prof. Kovalevski returned to
Poland in 1862 and was employed as a lecturer in
the Faculty of General History at Warsaw Uni-
versity. However, he did not work as an oriental-
ist and he did not develop oriental studies in Pol-
and.
The other Polish eminent polyglot of Inner
Asian languages was Prof. Władysław Kotwicz
(1872-1944) (2). From 1923 after a period of ac-
tivity in Tsarist Russia in the Eastern Section of
the Ministry of Finance and in the Eastern Facul-
ty of the University of St. Petersburg he worked
in Poland as an Altaist in the Chair of the Far
East at Jan Kazimierz's University in Lvov. He
became a founder of the Altaic Studies in Poland
and of Mongolian Studies in particular (3). He
was an author of many important works. His
fame in the academic world resulted from the
publication of his magnum opus ''Studia nad
językami ałtajskimi'' [Studies on the Altaic Lan-
guages] (Rocznik Orientalistyczny XVI, 1958),
which was published posthumously by Marian
Lewicki. The work is still valid and it has been
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
96
translated into several languages, most recently
in 2005 to Chinese. After his death his rich pri-
vate library was donated by his daughter, Maria
Kotwicz, to the Oriental Institute of Warsaw
University where it became the most valuable
part of the library collection of the Section of In-
ner Asian Peoples.
A pupil and acolyte of Władysław Kotwicz
was Marian Lewicki (1903-1955) (4). He studied
with Kotwicz in 1926-1931. It was Marian Le-
wicki who after the II World War established a
centre of Altaic Studies, mainly Mongolian Stu-
dies in the Oriental Institute of Warsaw Universi-
ty. From 1950 he was the head of the Chair of
Philologies of the Inner Asian Peoples of the
Oriental Institute of Warsaw University. Edu-
cated also in Paris (1937-38), he was a pupil of
the eminent French Sinologist and Mongolist
Paul Pelliot. Lewicki published, among his other
scholarly works, the very interesting Chinese
handbook and dictionary of Mongolian: ''La lan-
gue Mongole des transcriptions chinoises du
XIVe siecle. Le Houa-yi yi-yu de 1389'',
Wrocław 1949. The second part of the work,
''Vocabulaire-Index'' was published in 1959. This
work was highly regarded in the scholarly world.
For the Polish public Prof. Lewicki contributed
significantly as the author of the introduction and
notes to the Polish translation of Marco Polo's
''Description of the World'' (Warszawa, 1954,
1975). His works include broader Altaic subjects,
for example he edited posthumously with R.
Kohnowa ''La version turque-kiptchak du Code
des lois Armeniens polonais'', Rocznik Orienta-
listyczny XXI, 1957. Marian Lewicki died un-
timely, however, he firmly established Mongo-
lian and Altaic Studies in Poland.
Thanks to contacts with Prof. Lewicki Altaic
Studies became a field of interest of Stanisław
Kałużyński (1925-2007), who graduated in Tur-
kish Studies at the University in Wrocław. In
1951 he moved to Warsaw and started working in
the Oriental Institute of Warsaw University. He
obtained his Ph.D. degree in 1955 on the basis of
a doctoral dissertation entitled: ''Stosunki
pokrewieństwa u ludów tureckich w XIX wieku''
[The Kinship Relations of the Turks in the 19th
Century]. In 1956 he went to the Soviet Union
for a year long research scholarship in Moscow,
Leningrad and Yakuck. He met the Russian
Mongolist Sanzheev and consulted with him re-
garding Mongolian Studies. In 1963 he defended
his scholarly dissertation (habilatation)
''Mongolische Elemente in der Jakutischen
Sprache'' (PWN, Warszawa, 1961).
2007 / 1
In 1964 he became the head of the Chair of
Philologies of Inner Asian Peoples renamed in
1969 the Section of Inner Asian Peoples. He was
the head of newly established Department of
Turkish Studies and Inner Asian Peoples till
1985. In 1979 he was given the title of Professor.
In 1969-1972 he was Dean of the Faculty of
Philologies at Warsaw University and in 1973-
1976 he was a vice-rector of Warsaw University.
From 1969 till 1984 he headed the Research
Counsel of the Oriental Institute of Warsaw Uni-
versity. He actively participated in the work of
the Committee of Oriental Studies of Polish
Academy of Sciences as its vice-chairman in
1971-80. He was Chief Editor of the journal
Przegląd Orientalistyczny from 1961 to 2003 and
Chairman of the Polish Orientalist Society from
1981. He retired in 1995. The Mongolian gov-
ernment twice honoured him with high awards in
1971 and 1995.
Prof. Stanisław Kałużyński (5) was mainly an
Altaist and linguist, the author of worldwide
known works, such as the already mentioned dis-
sertation ''Mongolische Elemente in der Jakutis-
chen Sprache'' and several works published on
the basis of the F. Muromski's materials:
''Dagurisches Wörterverzeichnis'' (Rocznik Orien-
talistyczny XXXIII, z. 1,2, 1969 and 1970),
''Solonisches Wörterverzeichnis'' (Rocznik Orien-
talistyczny XXXIV z. 1, 1970, XXXIV z. 2,
1971), ''Sibinische Sprachproben I. Texte II.
Wörterverzeichnis III. Sprachbemerkungen'', and
''Die Sprache des mandschurischen Stammes Si-
be aus der Gegend von Kuldscha'' (PWN, War-
szawa, 1977). He wrote a grammar ''Klasyczny
język mongolski'' [Classical Mongolian Lan-
guage] (Wydawnictwo Akademickie Dialog,
Warszawa, 1998). Prof. Kałużyński was also in-
terested in the history and culture of the Mon-
gols and he published popular books on these
subjects ''Mongolia'' (PWN, Warszawa, 1965),
''Imperium mongolskie'' [Mongolian Empire]
(Wiedza Powszechna, Warszawa, 1970) and,
''Dawni Mongołowie'' [The Ancient Mongols]
(PIW, Warszawa, 1978).
Thanks to Prof. Kałużyński's translations
from Mongolian to Polish, such as: ''Tajna histo-
ria Mongołów'' [The Secret History of the Mon-
gols] (PIW, Warszawa, 1970, 1989, 2005),
''Głosy z jurty'' [Voices from a Yurt], a selection
of Mongolian aphorisms and riddles (Wiedza
Powszechna, Warszawa, 1960) and a commented
collection of Mongolian texts from different his-
torical periods ''Tradycje i legendy ludów
Mongolii'' [Traditions and Legends of the Mon-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
golian Peoples] (Iskry, Warszawa 1978) -- litera-
ture and folklore of the Mongols became availa-
ble to Polish readers. His similar work on the
Turkish folk literature was ''Tradycje i legendy
ludów tureckich'' [Traditions and Legends of the
Turkish Peoples] (Iskry, Warszawa, 1986). In-
formation about spiritual culture, beliefs and cus-
toms of the Altaic Peoples was collected in such
publications as: ''Terminologia podobieństwa u
ludów mongolskich'' [Terminology of Similarity
among the Mongolian Peoples] (Etnografia pols-
ka, 14, 1970), ''Zwyczaje i wierzenia dawnych
Mongołów'' [Customs and Beliefs of the Ancient
Mongols] (Euhamer 1971, nr 2), ''Zakazy
językowe u ludów mongolskich'' [Language Ta-
boo among the Mongolian Peoples] (in: ''Z badań
nad społeczeństwem i kulturą Mongolii'',
Wrocław, 1973) and ''Kosmogonia ludów
ałtajskich'' [Cosmogony of the Altaic Peoples]
(Euhamer, 1977, nr 2). Prof. Kałużyński fa-
voured studies of the language and culture of the
Yakuts. A series of articles in Russian:
''Etimologicheskiye issledovaniya po yakutskomu
yazyku'' was published in the Rocznik Orientalis-
tyczny staring with the t. XXXIX z. 2.). Many of
scholarly works on this subject were collected in
the book ''Iacutica: prace jakutoznawcze'' [Yacu-
tica: the Yakut Studies] (Wydawnictwo Akade-
mickie Dialog, Warszawa, 1995).
A pupil of Prof. Kałużyński is Prof. Stanisław
Godziński, who continues the linguistic interests
of his predecessors: ''Nowo odkryte języki
mongolskie'' [Newly discovered Mongolian lan-
guages] (PO, 1968, nr 3), ''Raz jeszcze o imien-
nych częściach mowy w języku mongolskim''
[Once again about the nominal parts of speech in
the Mongolian language] (Acta Philologica, 3,
1971), ''Deux contes dagours de la region de
Kouldja...'' (in: Mongolian Studies, Budapest,
1970), ''Observations sur quelques suffixes for-
mant les noms en mongol contemporain'' (Rocz-
nik Orientalistyczny XXXIII z. 2, 1970), ''Pisma
używane przez Mongołów dawniej i cheology, Turkish and Mongolian Studies at
współcześnie'' [Scripts Used by Mongols in the
Past and Today] (PO, 1971, nr 2) and
''Współczesny język mongolski'' [Modern Mon-
golian Language] (Wydawnictwo Akademickie
Dialog, Warszawa, 1998). Supervised by Prof.
Kałużyński he wrote a doctoral dissertation
''Sufiksy imienne we współczesnym języku
mongolskim'' [Nominal sufixes in the Modern
Mongolian Language] (1971). He studied in Bu-
dapest with the eminent Hungarian scholar, Prof.
97
Louis Ligeti. In 1984 he wrote his scholarly dis-
sertation (habilitation) ''Język średniomongolski:
słowotwórstwo, odmiana wyrazów, składnia''
[The Middle Mongolian Language: Word Forma-
tion, Morphology, Syntax] (Rozprawy Uniwersy-
tetu Warszawskiego, Warszawa, 1985). Professor
Godziński is also interested in Mongolian litera-
ture and fine arts: ''W kręgu lamajskich legend i
mitów'' [In the Circle of the Mongolian Legends
and Myths] (Iskry, Warszawa, 1981), ''Sztuka
mongolska'' [ Mongolian Art] (Etnografia polska,
24, 1980). He also translated to Polish ''Dzieje
Mongolii'' [History of Mongolia] (Wydawnictwo
Akademickie Dialog, Warszawa, 2005) written
by the Mongolian politician, Baabar. Tibetan
Studies became a new field of scholarly interest
for Godziński. He invented a Polish translitera-
tion of Tibetan ''Transliteracja czy transkrypcja
wyrazów tybetańskich'' (Przegląd Orientalistycz-
ny, nr 2, 1979) while consulting a Polish transla-
tion of G. Cybikov's ''Buddyjski pielgrzym w
świątyniach Tybetu'' [A Buddhist Pilgrim in the
Tibetan monasteries] (PIW, Warszawa, 1975).
He translated into Polish: D. Snellgrove and H.
Richardson's, ''Tybet. Zarys historii kultury'' [A
Cultural History of Tibet] (PIW, Warszawa,
1978); R. Barraux's, ''Dzieje dalajlamów'' [Histo-
ries of the Dalai Lamas], (Amber, Warszawa,
1998), M. Craig's, ''Kündün. Dusza Tybetu''
[Kundun. The Spirit of Tibet] (Alfa, Warszawa,
1999), M. Rerich's, ''Ałtaj-Himalaje'' [Altai-
Himalaya] (PIW, Warszawa 1980) and other
books. Thanks to Professor Godziński's lectures
in Classical Tibetan Grammar Mongolian studies
were able to include Tibetan Studies in the didac-
tic curriculum. Prof. Godziński was a head of the
Department of Turkish Studies and Inner Asian
Peoples in 1997-2004. In 1991-96 he was the
Ambassador of Poland in Mongolia.
Another area of interest for the Mongolists
has become Manchu Studies, represented in Pol-
and by Dr. Jerzy Tulisow, who graduated in ar-
Warsaw University. He had research scholarships
in Mongolia in 1967-69 in Budapest in1973-74,
in Beijing in 1988-89 and in st. Petersburg in
2002. He took part in the UNESCO scientific
exhibition ''The Silk Road'' in 1991. He is inter-
ested in various fields of research: linguistics,
represented by his M.A. thesis: ''Terminologia
kultury materialnej w Tajnej historii Mongołów''
[Terminology of the Material Culture in the Se-
cret History of the Mongols] (Acta Philologica,
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
98
5, 1972) and his doctoral dissertation: ''Elementy
słowotwórcze w klasycznym języku
mandżurskim'' [The Word Formative Elements in
the Classical Manchu Language] defended at
Warsaw University in 1980; in history and eth-
nography, such as: ''Badania archeologiczne w
Mongolskiej Republice Ludowej'' [Archeological
Research in the People's Republic of Mongolia]
(Przegląd Orientalistyczny, 1971, nr 2.), ''W kra-
ju Darchatów i Tuchałarów'' [In the Country of
Darkhats and Tukhailars] (Przegląd Orientalis-
tyczny, 1973, nr 1), ''Wielki Step” [The Great
Steppe], (in: ''Encyklopedia historyczna świata.
Starożytność'', part 2, tom III, Agencja Publicys-
tyczno-Wydawnicza Opres, Kraków, 2000, pp.
192-216). However, his main area of research is
the study of the language and culture of the Man-
chus: ''Legendy ludów Mandżurii'' [Legends of
the Manchu Peoples], tom I and II (Wydawnict-
wo Akademickie Dialog, Warszawa, 1997,
1998), ''Język mandżurski'' [The Manchu Lan-
guage] (Wydawnictwo Akademickie Dialog,
Warszawa, 2000), ''Krótki kurs języka
mandżurskiego'' [A short Course of the Manchu
Language] (Wydawnictwo Akademickie Dialog,
Warszawa, 2004).
Buddhism in Mongolia, Mongolian-Tibetan
relations and the literature of Mongolia and Tibet
are the main scholarly interests of Dr. Bareja-
Starzyńska (6), who graduated in Mongolian
Studies at Warsaw University. She has also stu-
died in Ulan Bator (1986-87) and in Budapest
(1988) and has had scholarships at the University
of Oslo (NAVF 1993), Bonn (DAAD 1996) and
a research term at Indiana University in Bloo-
mington (2000). Agata Bareja-Starzyńska ob-
tained her Ph.D. degree in 1999 on the basis of
her study of the Mongolian handbook of Budd-
hism from the 16th century ''Chikula kereglegchi''
by Shiregetü Güüshi Chorji (published by Wy-
dawnictwa Uniwersytetu Warszawskiego in
2006). Since 2004 she has been head of the De-
partment of Turkish Studies and Inner Asian
Peoples.
Dr. Bareja-Starzyńska together with Prof.
Mejor from the Department of Indology, and Dr.
Thupten Kunga Chashab1 has taken part in ex-
1
Dr. Thupten Kunga Chashab, a native Tibetan, has
worked in the Section of Inner Asian Peoples of the
Oriental Institute of Warsaw University since 1994. He
defended in 2003 his doctoral dissertation on the Tibetan
Classical Grammar: ''System of Tibetan Classical
Grammar Based on Dngul chu Dharmabhadra's Treatise
Si tu'i zhal lung from 1806'' (in press by Wydawnictwa
Uniwersytetu Warszawskiego).
2007 / 1
tensive field research on Buddhism in Mongolia
(1997, 1998, 2001, 2005, 2007) in co-operation
with Norwegian colleagues from the University
of Oslo Prof. Per Kvaerne and Dr. Hanna Havne-
vik, and with Mongolian colleagues Byambaa
Ragchaa (7) and Ganzorig Davaa-ochir (8).
The youngest member of the Mongolian Stu-
dies staff at Warsaw University is Dr. Jan Roga-
la, who focuses on modern Mongolia (M.A. the-
sis: ''Aksamitna rewolucja w Mongolii - przyczy-
ny, przebieg i skutki'' [The Velvet Revolution in
Mongolia: Reasons, Process and Results] de-
fended in 2002 and linguistics (9). In 2005 Dr.
Rogala defended his doctoral dissertation:
''Słowotwórstwo czasownika współczesnego
języka mongolskiego – derywacja i kompozycja''
[Verb Formation of the Modern Mongolian Lan-
guage – Derivation and Composition, published
by Wydawnictwa Uniwersytetu Warszawskiego
in 2007].
Polish Mongolists are regularly honoured for
their achievements with prizes and honourific
titles. Prof. Kałużyński received a medal on the
occasion of the 50th anniversary of the Mongo-
lian Peoples Republic in 1971 and in 1995 the
highest award, the North Star. In 2006 he was
honoured by a doctoral title of honoris causa by
the Mongolian National University. Prof.
Godziński in 2003 received an award of ''Leading
cultural employee'' from the Ministry of Educa-
tion, Culture and Science and in 2005 he was ho-
noured by the doctoral title of honoris causa by
the School of Mongolian Language and Culture
of the Mongolian National University. Dr. Agata
Bareja-Starzyńska was awarded a prize for the
best young foreign Mongolists by the President
of Mongolia in 2004 and Dr. Jan Rogala was ac-
cepted as a participant of the School for Young
Mongolists in Ulan Bator in 2004.
From 1950 to the present 96 students have
completed M.A. studies, 7 have completed doc-
toral studies and 2 doctors have been awarded
their higher scholarly degrees (habilitation) from
the Department and it continues developing.
Mongolian language courses are taught also
in the Institute of Oriental Studies at the Univer-
sity of Adam Mickiewicz in Poznań by Dr. Ot-
gonsuch Cagaan (10).
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 99
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова

1. Szamow, G.F., ''Professor O.M. Kovalevskij. Ocherk zhizni i nauchnoi deyatel'nosti'', Izda-
tel'stvo Kazanskogo Universiteta, Kazan', 1983; S. Kałużyński, ''Kowalewski Józef Szczepan
(1801-1878)'', in: Polski słownik biorgaficzny [Polish Biographical Dictionary], PAN,
Państwowy Zakład im. Ossolińskich, 1969, pp. 525-528; Mongoloved O. M. Kovalevskij: bio-
grafia i naslediye (1801-1878), ed. R.M. Valeev, Kazan' 2004.
2. M. Lewicki, ''Władysław Kotwicz (20.II.1872-3.X.1944)'', Wrocław, 1948.
3. On Mongolian and Altaic Studies in Poland see S. Kałużyński, ''Studia mongolistyczne i
ałtaistyczne'', in: Instytut Orientalistyczny Uniwersytetu Warszawskiego, 1932-1982, M. Popko
(ed.), Wydawnictwa Uniwersytetu Warszawskiego, 1986, pp. 39-47 and on Mongolian and
Tibetan Studies see ''Mongolistyka i tybetologia'' by A. Bareja-Starzyńska in 75 lat Instytutu
Orientalistycznego Uniwersytetu Warszawskiego, M. Popko (ed.), Wydawnictwa Uniwersytetu
Warszawskiego, 2007. - Р.147-155.
4. S. Kałużyński, ''Marian Lewicki (15 VIII 1908-13 XI 1966), Przegląd Orientalistyczny, 1956,
No. 3 (19), pp. 299-312; an entry in the ,,Polish Biographical Dictionary'' t. XVII, 1972 and
''Marian Lewicki (na 25-lecie śmierci), Przegląd Orientalistyczny, 1980, no 4.
5. See ''Opera altaistica professori Stanislao Kałużyński octogenario dicata'' (Rocznik Orientalis-
tyczny t. LVIII, z. 1, ed. by Agata Bareja-Starzyńska, Jerzy Tulisow, with the assistance of Jan
Rogala, Warszawa, 2005) with the biography by Jerzy Tulisow. - Р.9-12 and the complete bibli-
ography of Prof. Kałużyński - Р.15-32.
6. 6. See ''The History of Ancient Tibet According to the 17th Century Mongolian Chronicle
`Erdeni-yin tobči' by Sagang Sečen'' (in: Proceedings of the 5th International Seminar on Tibe-
tan Studies in Narita, Japan 1989, Narita 1992. Р. 341-351); ''A Note on the Chapter on Tibe-
tan History in `Čiqula kereglegči' '' (in: Tibetan History and Language, Wiener Studien zur Ti-
betologie und Buddhismuskunde, Wien 1991. Р.1-7); ''The Essentials of Buddhism in the
`Čiqula kereglegči', the 16th Century Mongolian Buddhist Treatise'' (in: Proceedings of the In-
ternational Seminar on Buddhism <<Aspects of Buddhism>> in Liw, Poland, 1994, Warsaw
University, Agata Bareja-Starzyńska, Marek Mejor (ed.) Studia Indologiczne, vol. 4, 1997. Р.1-
30); ''A Brief Study of the Mongolian Transmission of the Buddhist Treatise `Śes bya rab gsal'
by 'Phags pa bla ma Blo gros rgyal mtshan'' (in: Tractata Tibetica et Mongolica. Festschrift für
Klaus Sagaster zum 65. Geburstag, Karenina Kollmar-Paulenz und Christien Peter (ed.), Har-
rassowitz Verlag, Wiesbaden 2002. Р.13-20); ''Mongolia'' (in: Worldmark Encyclopedia of Reli-
gious Practices, Thomas Riggs (ed.), Vol. 3: Countries: M-Z. Detroit: Gale, 2006. Р. 81-86).
7. The author of ''The Bibliographical Guide of Mongolian Writers in the Tibetan Language and
the Mongolian Translators'', vol. 1-3, Ulan Bator, 2003-2005.
8. See: Agata Bareja-Starzyńska, Thupten Kunga Chashab, Marek Mejor, ''Odrodzenie buddyzmu
w Mongolii po 1990 roku'' (Przegląd Orientalistyczny, 1999, pp. 213-219); A. Bareja-
Starzyńska, Hanna Havnevik, Chapter 9: ''A Preliminary Study of Buddhism in Present-day
Mongolia'' ( in: Mongols from Country to City. Floating Boundaries, Pastoralism, and City life
in the Mongol lands during the 20th century, Kopenhaga, 2006, Nordic Institute of Asian Stu-
dies, pp. 212-236); H. Havnevik, Byambaa Ragchaa, A. Bareja-Starzyńska, ''Some Practices of
the Buddhist Red Tradition in Contemporary Mongolia'' (in: The Mongolia-Tibet Interface.
Opening New Research in Inner Asia. PIATS 2003: Tibetan Studies: Proceedings of the Tenth
International Seminar of the International Association for Tibetan Studies, Oxford, 2003,
Uradyn E. Bulag and Hildegard G.M. Diemberger (ed.), Brill, Leiden, Boston, 2007, pp. 223-
237).
9. See ''Compound Verb and Verbal Groups in Modern Mongolian'' (in: ''Opera altaistica professo-
ri Stanislao Kałużyński octogenario dicata'', Rocznik Orientalistyczny, t. LVIII, z. 1, pp. 157-
163).
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
100
10. Doctoral dissertation on ''Językowy obraz świata Mongołów na podstawie przysłów'' [The lin-
guistic images of the Mongol world based on the study of proverbs] defended in 2004 at the
University of Adam Mickiewicz in Poznań.

Willard Sunderland
Department of History
University of Cincinnati

BARON UNGERN’S EURASIA

In 1927, Prince Nikolai Trubetskoi offered
the following Eurasianist credo: “The only possi-
ble basis for the state that was once known as the
Russian Empire and is now the USSR is the en-
tire collection of peoples that live within this
state. They represent a distinct multinational na-
tion and as such they stand as the bearers of a
special nationalism. We call this nation Eura-
sian, we call its territory Eurasia and we call its
nationalism Eurasianism” (1). Trubetskoi, it
turned out, was completely wrong. There was
never a distinct multinational nation that defined
either the tsarist state or the Soviet one that su-
perseded it, and this nonexistent nation was never
the bearer of a special Eurasian nationalism. But
the Prince was not alone in assuming that there
was something special about the multinational
combinations of Russian Eurasia. The Bolshe-
viks entertained similar presumptions (though
expressed in a different key), and so did a num-
ber of other socialist, anti-socialist, and agnostic
thinkers and activists, Russians mostly but also
Jews, Poles, Georgians, and representatives of
other nationalities within the tsarist world. Eura-
sian visions – whether called as such or not –
were part of the ether encompassing Russian life
in the late imperial and early Soviet age. Other
empires were coming apart. For many of the
world’s disgruntled imperial subjects (including
weary imperialists), national paths seemed truer
and more promising than multinational ones.
Why did multinational solutions – relatively
speaking – have so much appeal in the Russian
empire?
To answer this question requires, on the one
hand, thinking about the nature of the tsarist em-
pire in the late 19th and early 20th centuries, and,
on the other, trying to understand the individuals
– and political communities – within it that
leaned towards multinational sympathies. This
paper takes a small step in these directions by
focusing on the Eurasian experience of one re-
vealing tsarist subject – Baron Roman Feodoro-
vich von Ungern-Sternberg (1885-1921). Ungern
was many things. He was a Baltic German aris-
tocrat, a tsarist military officer, a brutal, anti-
Semitic commander of White forces during the
Russian Civil War, and, in his last act before be-
ing caught and executed by the Reds, he became
the invader and conqueror of the quasi-
independent formerly Qing-controlled region of
Outer Mongolia. Despite his disturbing and far-
flung life, Ungern is not widely known today. In
many respects, he seems more a second or third –
rather than a first-tier – historical figure. But if
the goal is to understand the complicated mul-
tiethnic and multiconfessional social dynamics of
the old Russian empire in a time of war, revolu-
tion, progress, and chaos, Ungern is a remarkable
guide. He is a revealing product of Russian Eu-
rasia in the fin-de-siècle period, reflecting at once
both his society’s ingenuity and promise as well
as its horrific limitations.
In fact, as I see it, Ungern’s life is best un-
derstood in terms of two Eurasias: the first was
the Eurasia that he lived in – a Eurasia defined by
the geographies, cultures, and social and political
practices of the late imperial tsarist empire. The
second was a Eurasia of his imagination. When
Ungern came into his own as the de facto ruler of
central and eastern Mongolia in early 1921, he
elaborated a plan to build a new “Central State”
(sredinnoe gosudarstvo) – a vast warrior’s do-
main stretching from the Kazakh steppe to Man-
churia that he imagined as the epicenter of Eura-
sia’s counterrevolution. In Ungern’s view, Turks
and Mongols would bind together to create this
state. They would then ally themselves with
likeminded Chinese and Russians to wage war on
revolution by marching all the way to Beijing and
Moscow, exterminating Bolsheviks, republicans,
and Jews in the process. Ungern’s central state
never came about, obviously. Thankfully. But
the vision of Eurasia that informed is worth
thinking about. Ungern’s imaginary reactionary
Eurasia was idiosyncratic. It was all his own.
Yet it also grew from the patterns, habits, and
presumptions of life in the tsars’ fin-de-siècle
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
empire. The real and the imagined are too dense-
ly entangled in Ungern’s world to be taken apart.
To consider them in this paper, I start with a re-
view of the baron’s Eurasian biography. I then
switch to examine the Eurasia of his political
dreams.
A Eurasian Life
Ungern’s early life was that of the highly
placed and well connected (2). He was born on
December 29, 1885 in Graz, Austria-Hungary, as
the first child of two “vons” – Sophie Charlotte
von Wimpffen of Wimpffen am Neckar (located
in the modern German state of Baden-
Württemberg) and Theodor Leonhard Rudolf von
Ungern-Sternberg of Estland (roughly equivalent
to modern-day Estonia). The Ungern-Sternberg
clan represented the top tier of the Estland nobili-
ty, with roots dating back to the age of the Teu-
tonic knights. Their family crest hung from the
wall of the Domkirche in Reval (Tallinn), the
headquarters of Baltic German Lutheranism. The
lords and ladies of their various lineages knew
the Romanovs and held prominent posts in the
tsar’s machinery. And their land holdings dotted
the Baltic provinces, including virtually the entire
island of Dagö (Hiiumaa) off the Estland coast
where Ungern’s uncle eventually came to own
one of the grandest estate houses of the region
(Großenhoff; Hiiu-Suuremõisa) and his grandfa-
ther directed a prosperous textile works (3). Un-
gern grew up, it seems, on a number of Baltic
estates and lived as a young boy in the Caucasus
as the family followed his father on his tours as a
gentleman geologist and intermittent inspector
for the Ministry of State Domains (4).
In 1891, when Ungern was six years old, his
parents divorced (5). Eventually his father was
diagnosed as “mentally unsound” (umalishennyi)
and interned for a time in a sanatorium in the Es-
tland seaside town of Hapsal (Haapsalu) (6). In
1894, his mother married a new baron, Oskar von
Hoyningen-Huene. Ungern spent the next six
years living on his stepfather’s estate of Jerwa-
kant (Järvakandi) in the woodsy countryside sixty
eight verstas south of Reval (7). The neoclassical
manor house at Jerwakant was German, from the
cellars to the piano room and the staff. German
overseers also ran a glass works on the estate.
The peasants and workers were Estonian. Rela-
tions on the estate were not quite feudal, but they
were close. (Post-feudal may be the best way to
describe them.) In the revolution of 1905, local
101
peasants, together (it seems) with outsiders from
Reval, burned the Jerwakant manor house (8). It
was never rebuilt.
As a boy, Ungern received his education at
home in German, which was the norm for Baltic
German aristocrats. Then in 1900, at the age of
15, again in keeping with the norm, he left the
manor to receive a more worldly education,
which in the age of Russification meant entering
the Russian system. Ungern’s journey towards
Russia began at the Nicholas the First Gymna-
sium (Nikolaevskaia gimnaziia) in Reval, the
oldest high school in the city and the most likely
place for blue-blooded Estlanders to send their
sons following the closing of the elite German-
language middle/high school (the Domschule)
roughly a decade earlier. The school was majori-
ty German and Estonian (all of them Lutherans)
with a smaller contingent of Russian Orthodox
students and a few Jews.
Ungern’s marks at the gymnasium were terri-
ble, however (9), and by early 1903, his parents
transferred him to a finer address, the Naval
School (Morskoe uchilishche) in St. Petersburg,
which had more Baltic barons in its classes as
well as a few Russian and Caucasian princes.
There the teenager’s grades improved at first, but
in the second year, they declined again, precipi-
tously. In February 1905, Ungern was forced to
withdraw “on the advice of the academic coun-
cil” (10). Finding himself out of school, nineteen
years old, and (we can assume) on less than fully
happy terms with his parents, he enlisted as a vo-
lunteer to fight in the Russo-Japanese War. He
arrived in the Far East in early June 1905, some
two months before the armistice but in enough
time to be deployed to the front and stare at ene-
my positions. By the fall of 1906, he had re-
turned to St. Petersburg from Manchuria to
resume his schooling. After a brief flirtation with
the Corps of Engineers, he enrolled in the Paul I
Military Academy (Pavlovskoe voennoe uchi-
lishche), another elite institution. There he settled
down enough to graduate in 1908, with average
grades and relatively few demerits. He was interest-
ed in a career in the cavalry.
Upon graduation, given his middling class
rank, Ungern’s best cavalry options were in the
Cossack regiments. He was offered a posting
near Chimkent in Semirech’e (Turkestan) with
the Siberian Cossacks. Instead, perhaps because
of his war experience in Manchuria, he chose to
join the 1st Argun Regiment of the Trans-Baikal
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
102
Host, headquartered in the village of Dauria, on
the eastern edge of Manchuria, on the train line to
Harbin (11). He served with the Arguntsy for
two years, until 1910, when he transferred to the
1st Amur Regiment of the Amur Host deployed
near Blagoveshchensk on the Amur River, just
across the river from the Qing settlement of Ai-
gun, which later became part of Heihe. Ungern
served along the Amur until late 1912.
Life on the Cossack lines consisted of drills,
patrols, escort duties (of convicts and settlers),
raids (against Chinese bandits), and more drills,
punctuated with gambling, drinking, and horse
races, in the midst of mostly wilderness and
overwhelmingly male company. The officers’
libraries had few books. Towns with shops,
playhouses, or bordellos could be days away.
The Trans-Baikal Cossacks counted a significant
minority of Lamaist Buriats on their rolls (12.3
%), plus a handful of Jews and Muslims. The
Amur Host, by contrast, had a non-Russian, non-
Orthodox population of less than 1 %. The resi-
dents of both hosts were poor and isolated, with
the two lowest literacy rates of the eleven Cos-
sack hosts in the empire (12).
Ungern did tolerably well in his peacetime
service and received the normal promotions,
though he was also disciplined for various “inci-
dents.” In July 1913, following one of these “in-
cidents” (perhaps a duel), he petitioned to resign
from active duty (13). Shortly thereafter, for at
least a part of 1913, he traveled in the newly de-
clared quasi-independent former Chinese prov-
ince of Outer Mongolia. Stories later circulated
that he had joined the Russian consular guard in
the Western Mongolian town of Khovd (Russian:
Kobdo) where there were clashes between Mon-
golian and Qing troops at the time. Baron Wran-
gel, one of Ungern’s commanders during World
War I, without any evidence, wrote that Ungern
“commanded the Mongolian cavalry and fought
for Mongolian independence” (14). It seems
more likely that he came to Mongolia “in search
of bold accomplishments” (and to see old regi-
ment mates serving with the Russian guard), but
then simply returned to Russia, without doing
much at all, bold or otherwise (15). At any rate,
in the summer of 1914, when “the Great Euro-
pean War” began, he was in Moscow and later
Reval.
Ungern was mobilized on July 19th, 1914, and
fought in the war for almost three years, mostly
with the 1st Nerchinsk Cossack Regiment of his
old Trans-Baikal Host. He served on at least
three fronts (Eastern Prussia, the Carpa-
2007 / 1
thians/Galicia, and the Caucasus), was wounded
at least five times, and received at least five
commendations, including the St. George’s Cross
he wore at his trial. From the trench-level view
provided by his regiment’s “field books” (po-
levye knizhki), his wartime life consisted of an
ebb and flow of shelling, being shelled, raiding,
reconnoitering, resting, retreating, taking prison-
ers, moving guns, shooting horses, and running
out of supplies, from one village or geometrically
defined copse of woods to another (16). On Un-
gern’s end of “war land,” much as in other sec-
tors, merciless slaughter across the front lines
was acceptable, while behind the lines equally
unsentimental violence, displacement, and depor-
tations – of Jews and others – were commonplace
(17). In the swirl of the carnage, junior officers
died by the myriad, though Ungern somehow
stayed alive, even while charging at the front of
assaults or leading reconnaissance sorties behind
enemy trenches (18). In recognition of his “self-
less bravery,” he was promoted to esaul (Cossack
captain) in September 1916, though just two
months later, in recognition of his “disorderli-
ness,” the other side to his bravery, he was sen-
tenced to two months arrest for taking a drunken
swipe with his saber at a superior officer (19).
The most important development of the war
for Ungern, beyond staying alive, was the Febru-
ary Revolution. Order No.1 eroded discipline,
which convinced the baron and his fellow Trans-
Baikal Cossack half-Buriat comrade, Grigorii
Semenov, that the only hope for the army lay in
organizing units of zealous “native volunteers” to
fight alongside the insufficiently dutiful
Slavs(20). Semenov and Ungern began by orga-
nizing “native retinues” of this sort in the Cauca-
sus where they were fighting at the time. By
summer 1917, in keeping with “the intensifica-
tion of the ethnic vision” in Petrograd and the
stavka (21), Semenov was charged by Minister of
War Aleksandr Kerenskii to organize a similar
initiative among the Buriats. He and Ungern
were in Eastern Siberia working on the recruit-
ments when the Bolsheviks seized power in Pe-
trograd and everything changed.
Semenov and Ungern opposed the Bolshevik
takeover from the start and took charge of the
vacuum of power to gather as many guns and
men as they could find in the hills and valleys
between Chita and China. Though too late to
save the Provisional Government, the Mongol-
Buriat regiment was formed in mid-November
1917. By January 1918, the regiment was rolled
into the Special Manchurian Brigade (Osobyi
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
man’chzhurskii otriad) named after the Manchu-
rian railroad town of Manchuria (Chinese: Manz-
houli) (22). Semenov took over nominal com-
mand of the brigade, awarded himself the title of
Ataman (Cossack host commander), and set up
shop in Chita to focus on the higher cause of res-
toring “order and respect for law” and getting rid
of “the destroyers of the fatherland” (23). Un-
gern became the ataman’s man in Dauria, his old
home, just one railway stop away from Manchu-
ria on the Russian side. He became Major Gen-
eral, then Lieutenant General. And in February
1920, Dauria became the headquarters of his own
command, the Asiatic Mounted Division (Aziats-
kaia konnaia diviziia), organized by Semenov’s
decree into Tatar, Buriat, and Mongolian regi-
ments though with a majority roster of ethnically
Russian Trans-Baikal Cossacks, some of the no-
minal national groups of the regiments, and a
dusting of other nationalities: German and Otto-
man P.O.W.’s, Chinese, Ukrainians, some Japa-
nese (24). In the spring of 1920, the Division
counted 105 officers, 1233 cavalry, and 365 in-
fantry (25).
Ungern saw his war against the Reds as of a
piece with the war against Germany. The same
sacrifices were required, the same discipline.
“The war now continues,” he wrote in 1920 to a
civilian official concerned over illegal and ab-
usive labor mobilization “methods” at the Dauria
station (26). Yet the war was also different, ope-
rationally and ideologically. The enemy was no
longer a foreign army and the battles were not
fought by roaring out of trenches. The front was
everywhere and the foe was an insidious anti-
national, anti-God, Jew-ridden conspiracy that
needed to be destroyed, not just defeated (27).
The Red-White conflict in the hills and steppes of
Ungern’s corner of the Ataman’s domain saw
more identity checks, detentions, beatings, execu-
tions, and requisitions than pitched battles. Spies
crossed one way and the other, along with ru-
mors, broadsheets, gun-runners, deserters, and
armored trains. There were outbreaks of typhus,
surges of refugees, spirals of inflation, and con-
stant concerns with “the popular mood,” summa-
rized in the weekly district reports (svodki) and
“information bulletins” submitted to Chita (28).
Ungern ran his war zone with a principled dis-
dain for bureaucratic and civil procedure, which,
as he saw it, slowed things down and appeared in
any case irrelevant since law had been replaced
103
by war as the basic organizer of identity, purpose,
and communal obligations (29).
By the summer of 1920, the war had turned
definitively against the Whites in Eastern Siberia.
Chita came under pressure from the Red Army
and the Semenovites had begun to look for ways
out of their predicament. For Ungern, the way
out became Outer Mongolia, which by 1919 had
been reoccupied by a Chinese republican garrison
centered in the head town of Ikh Hüree (Urga,
later Ulaanbaatar) that had arrested the Mongo-
lian ruler Bogd Khan (Bogda), considered the
Living Buddha and unrivalled symbol of Mongo-
lian independence. Ungern knew from “con-
tacts” and his own experience that anti-Chinese
resentment among the Khalka Mongols was
strong. He could thus move to central Mongolia
with the support of the Mongolian clans, chase
out the Chinese, reestablish the rule of the Bogda,
and then use the country as a base for taking the
fight back to the Reds.
It is not clear how much more of a plan there
was than this in the early fall of 1920. It is also
not clear how much Ungern had coordinated the
plan with Semenov. But in September 1920, Un-
gern’s Asiatic Division moved into Mongolia. In
February 1921, the Division, along with various
Mongolian allies and fellow travelers, captured
Hüree, forcing out the Chinese. And at this point
the relatively simple idea of crossing into Mon-
golia to get away from the Reds turned into
something more involved. Once in charge in
Mongolia, Ungern began to pursue his Eurasian
dream. This dream, and the politics supporting
it, then remained an active cause for the baron
until his capture by the Red Army approximately
six months later.
The Eurasian Dream
The grip of the dream could be seen – to a
point – in Ungern’s appearance. By the time the
baron took hold of Hüree in early 1921, his uni-
form was a faded yellow Mongolian cloak (deel)
specially outfitted with tsarist-style officer’s
epaulettes and adorned with the St. George’s
Cross, the highest Russian military order, which
he had received for valor during the war with
Germany. Beyond his dress, Ungern was a Rus-
sian Eurasian hybrid in other ways. He spoke
fluent Russian and French, in addition to his na-
tive German, while knowing decent English and
some Chinese and Mongolian. He was a Luthe-
ran who prayed in Buddhist temples and con-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
104
sulted Mongolian soothsayers yet married a
Chinese convert to Orthodoxy in a Russian
church in Harbin. He knew European ways of
war and Inner Asian ones, both intimately. He
read Western philosophers, while knowing that
“the light that will bring happiness to all mankind
shall come from the East” (30). And he had no
trouble combining the open toleration of ethnic
difference that was a longstanding element of the
Russian imperial system with the most virulent of
ethnic prejudices – anti-Semitism – also part of
the system.
In the shatter zone of the Sino-Russian-
Mongolian frontier in 1921, Ungern melded his
Eurasian contradictions and abiding hatred of
Bolshevism into an ideology of imperial restora-
tion that was itself premised on Eurasian combi-
nations. The key elements of the ideology were
eliminationist anti-Semitism, monarchism, mili-
tarism, mystical Christianity and Buddhism, a
variety of tsarist/western Asianism, and an impe-
rialism that drew at once on eastern and west-
ern/tsarist traditions. All of the elements worked
together with a predictable logic. As Ungern saw
it, Jews were socialists. They had caused the
revolution. Therefore, they had to be destroyed.
Monarchy was the source of all order. It had
been undone. Therefore, it had to be reestab-
lished. The West had been corroded by socialism
and Jewry. Therefore, the peoples of the East
would have to save the world. War was the sur-
est means for “cleansing” the population and se-
parating the corrupt from the righteous – that is,
distinguishing “the criminals” from those “loyal
to the principles of spiritual truth and honesty”
(istina i pravda). Therefore, war had to be em-
braced (31). Empire – the “combination of the
peoples” – was a God-given natural form that had
been debased and destroyed by the forces of
communism and republicanism. Therefore, em-
pire had to be reconstituted and bolstered through
modern methods of military organization and
economic development (32).
Ungern elaborated these positions in his polit-
ical correspondence and proclamations during the
Mongolian campaign, and he also pursued them
in practice. He sponsored wholesale killings of
Jews and socialists. He restored the Bogda to the
Mongolian throne, while reinstating former tsar-
ist advisors to help rationalize the Bogda’s do-
mains. And he busily pursued using the pivot of
his power in Hüree to cobble together a vast po-
litical union of Turks and Mongols from the Ka-
zakh steppe to Inner Mongolia, Khalka, and
Manchuria. In part, this geopolitical plan was a
2007 / 1
reprise of pan-Mongolian ideas that flowed with-
in the Mongolian Revolution of 1911 and later
influenced Semenov’s Japanese-sponsored pan-
Mongolian aspirations of 1919 and 1920. But the
baron’s plan was also different. As a devoted
monarchist, he called for the new Mongol union
to place itself under the power of a restored Man-
chu emperor in Beijing. And he saw the Mongol
nexus as the heart of a much broader undertaking
– “the unification of autonomous Mongolia, Ti-
bet, and Xinjiang within a mighty federation.”
“Only this way,” he wrote to a Mongol leader in
the Tarbagatai region in April 1921, “can the
great traditions…of the East be preserved, as well
as the honor and virtue of its people, its tradi-
tions, legends, and prophecies (zavety)” (33). As
Ungern put it in another missive sent slightly lat-
er to the “leaders of the Kazakh people”: “The
coming task is the gathering of all the tribes and
faiths of the people of Mongol descent within a
single powerful, independent Central State that,
like the branch of a colossal tree, will draw its
strength from the ancient and faithful trunk of the
Middle Kingdom, ruled by an emperor of the dy-
nasty of the nomadic Manchus, the bearers of faith,
loyalty, and love towards all the peoples of the Great
Mongol” (34).
Ungern’s Eurasian vision was rooted in this
ideal of the Central State. The geography of the
new state was to be centered on the steppe – the
great highway that linked the ends of the conti-
nent. The virtues that bound its peoples were the
bravery of the nomadic warrior and the steadfast-
ness of the loyal imperial subject, committed to
emperor, tradition, and God. The emperor was to
be Manchu, for continuity’s sake. But Ungern
was careful to stress that tradition and God were
open to interpretation. The new state as he de-
scribed it in his political letters would combine
Muslims and Buddhists, nomads and farmers,
and the overriding characteristic of the new/old
order was social harmony – the kind of social
harmony that the revolutionaries, republicans,
and Jews were busily destroying with their anti-
monarchism and irreligion. As such, the true
content of Ungern’s Eurasia was as moral as it
was physical and political – even more so. Un-
gern’s Eurasian world had no clear geographical
limits. The formal relationship binding its vari-
ous territorial parts was fuzzy, and its blueprint
resembled more a tribal confederation than an
institutionalized state. But it was almost wholly
ecumenical in its toleration of cultural diversity
(the Mongols provided the core, but no peoples
except the Jews were excluded). And it was
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
premised on the unassailable virtue of imperial
tradition.
The Reds were proposing a multicultural anti-
imperial innovation, which eventually became the
USSR. The baron imagined a multicultural pro-
imperial restoration, though not a slavish copy of the
tsarist or Manchu orders but rather a new Eurasian
empire designed to make up for the deficiencies of
the old.
Conclusion
Ungern’s attempts to assemble the Central
State did get very far. He complained of resis-
tance from Khalka notables and the Bogda, and
he received no answers to his missives to the Ka-
zakhs and only lukewarm support from the west-
ern Mongols. And at any rate, supplies and time
were short, and he was restless. In May 1921,
even without having a coalition behind him, Un-
gern decided to lead his division on an invasion
of Red Siberia. His forces were seriously out-
numbered and, as a result, the invasion (such as it
was) was undone almost as soon as it began. In
August 1921, Ungern was captured by a Red
Army special expeditionary force operating in
Mongolia, and on September 15th, he was tried
and sentenced to death “before a crowded hall of
workers and Red Army soldiers” in the western
Siberian town of Novonikolaevsk (now Novosi-
birsk) (35). He was shot immediately thereafter.
105
In executing Ungern, the Bolsheviks were
confident they were getting rid of yet another
avatar of the Old Regime. And they were, but
they were also eliminating a rival Eurasian vi-
sion. Though rarely seen as such, Ungern the
Germano-Russian Mongolian-Siberian baron was
a product of the far-flung geographical expe-
riences and multicultural combinations made
possible by life in the late tsarist empire. Influ-
enced by the empire and by the habits of his age,
he was inclined, like his ideological opponents,
to perceive solutions to the crisis of his society in
terms of expansive combinations – of peoples as
well as territories. Imperial life encouraged the
cosmopolitanism that he represented. War, revo-
lution, and imperial collapse then transformed his
particular variant of imperial cosmopolitanism
into the basis for a reactionary and murderous
ideology. Ungern’s life thus offers a guide both
to what the empire produced as well as to what
flowed from its unraveling. His story reminds us
of the need to make sense of how this cosmopoli-
tan predisposition was built into the habits and
presumptions of Russian Eurasian life in the fin-
de-siècle, creating constituencies of imperial in-
dividuals, on the left and the right, who rejected
the narrow worldviews of the communitarians
and, well before the coming of the polycultural,
transnational postmodern “cosmocrats,” placed their
faith in the radiant future of “cultural multiplicity”
(36).

1. N.S. Trubetskoi, “”Obshcheevraziiskii natsionalizm [1927],” in E.A. Vasil’ev (ed.), Russkaia

ideia: sbornik proizvedenii russkikh myslitelei (Moscow, 2002) pp.379-380.
2. The scholarly literature on Ungern is sizeable, though there are no comprehensive biographies
and almost no reconstructions of his life prior to the revolution and civil war. The fullest stu-
dies are Evgenii Belov, Baron Ungern fon Shternberg: biografiia, ideologiia, voennye pokho-
dy 1920-1921 (Moscow, 2003); and two volumes of annotated documents and memoirs edited
by S.L. Kuz’min: Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh (Moscow, 2004) and Legendar-
nyi baron: neizvestnye stranitsy grazhdanskoi voiny (Moscow, 2004). See also Sergei Kha-
tuntsev, “Buddist s mechom: strannaia sud’ba barona Ungerna,” Rodina, 2004, n.9, pp.51-57;
Paul du Quenoy, “Warlordism à la russe: Baron von Ungern-Sternberg’s Anti-Bolshevik Cru-
sade, 1917-1921,” Revolutionary Russia, 2003, v.16, n.2, pp.1-27; Leonid Iuzefovich, Samo-
derzhets pustyni: fenomen sud’by barona RF. Ungern-Shternberga (Moscow, 1993); Jean
Mabire, Ungern, le dieu de la guerre: la chevauchée du général-baron Roman Feodorovitch
von Ungern-Sternberg, du Golfe de Finlande au désert de Gobi (Paris, 1987).
3. On the grand estate house, see Eesti mõisad: 250 fotot aastaist 1860-1939/Herrenhäuser in
Estland: 250 Ansichten aus den Jahren 1860-1939/Estonian Manor Houses: 250 Photos from
1860-1939 (Tallinn, 2004) p.44. For information on the Ungern-Sternberg family, its most il-
lustrious representatives, and its various genealogical lines, see Rudolf von Ungern-Sternberg,
Nachtrichten über das Geschlect der Ungern-Sternberg aus autentischen Quellen gesammelt
(Breslau, 1875) 2 vols.; O.M. von Stackelberg, Genealogisches Handbuch der estländischen
Ritterschaft (Görlitz, 1931), pp.439-475; Michael von Taube, “Die soziale und politische Stel-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
106
lung des Geschlechts von Ungern in Altlivland,” Baltische Hefte, 1959/60, v.3, pp.187-192
and v.4, pp.246-256; Wilhelm Lenz (ed.), Deutschbaltisches biographisches lexikon 1710-
1860 (Cologne and Vienna, 1970) pp.821-829; and Jürgen von Ungern-Sternberg, Neue
Nachtrichten über das Geschlect Ungern-Sternberg (1251-2001) (Basel, 2001). There is also
considerable unpublished genealogical material in the Ungern-Sternberg family holding in the
Eesti Ajalooarhiiv (EA), f.1423, nimistu [opis’]1. See also the full genealogy compiled for the
Estland Registry Commission (Estlandische Matrikelkommission) in 1926: EA, f.1674, n.2,
säilik [delo] 207.
4. For the father’s activities, see F.R. Ungern-Sternberg, O vinodelii na iuzhnom beregu Kryma
(St. Petersburg, 1888); and his Die Orographie des Kaukasus in Beziehung zur alten Kultur in
Vorder-Asien (St. Petersburg, 1891). See also the father’s doctoral dissertation in geology: Un-
tersuchungen über den Finnlaendischen Rapawiki-Granit (Leipzig, 1882). His vita is ap-
pended to the back, pp.45-46.
5. EA, f.1187, n.2, s.1801. The dissolution of the marriage appears to have been a mutual deci-
sion, though the reasons are unclear. While far from the norm, divorce was “not rare” among
the Lutheran Baltic German nobility in the late 19th century. See Heide W. Whelan, Adapting
to Modernity: Family, Caste, and Capitalism among the Baltic German Nobility (Cologne,
1999) pp.122-123.
6. EA, f.860, n.1, s.1672, leht [list], 1.
7. For a photo of the manor house, see Eesti mõisad, p.176. For a description of the locality in
1912, with the count of verstas, see Spisok naselennykh mest estliandskoi gubernii k 1912-mu
godu (Revel’, 1913) p.14. Prior to the turn in his health, Ungern’s father also remarried. His
second wife, Maria Pearce, was a British woman, fifteen years his junior. See Stackelberg,
Genealogisches Handbuch der estländischen Ritterschaft, p.465.
8. EA, f.3654, n.1, s.54, l.246-252. By 1913, Ungern’s stepfather had sold the estate and was liv-
ing on the nearby but much humbler property of Wahhakant (Vahakõnnu).
9. For Ungern’s personal file and grades for part of the 1901-1902 academic year, see Eesti Aja-
looarhiiv, f.101, n.1, s.1266.
10. Rossiiskii Gosudarstvennyi Arkhiv Voenno-Morskogo Flota (RGAVMF), f.432, op.1, d.7260,
l.13. For Ungern’s grade and conduct book, see RGAVMF, f.432, op.2, d.2162.
11. Rossiiskii Gosudarstvennyi Voenno-Istoricheskii Arkhiv (RGVIA), f.319, op.1, d.630, l.144,
233.
12. Otchet glavnogo upravleniia kazach’ikh voisk za 1908 god (St. Petersburg, 1909) pp.21, 23,
61.
13. Kuz’min (ed.) Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh, p.49.
14. P.N. Vrangel’, Zapiski (noiabr’ 1916 g. – noiabr’ 1920 g.) (Moscow, 1991) v.1, p.13. The first
English translation of Wrangel’s memoirs puts it even more evocatively: “and there he was
[Ungern], commander of the whole cavalry force of Mongolia!” The Memoirs of Count Wran-
gel: The Last Commander-in-Chief of the Russian National Army (Sophie Goulston, trans.)
(London, 1929) p.7.
15. This is the view suggested by Aleksei Burdukov, a Russian merchant from western Mongolia,
who met Ungern in Mongolia at the time. See A.V. Burdukov, V staroi i novoi Mongolii: vos-
pominaniia, pis’ma (Moscow, 1969) pp.100-102.
16. See, for example, the descriptions in RGVIA, f.5281, op.1, d.1, 2, 25, 26, 59.
17. Peter Gatrell, A Whole Empire Walking: Refugees in Russia during World War I (Blooming-
ton, Ind., 1999) pp.16-18, passim; Erich Lohr, “The Russian Army and the Jews: Mass Depor-
tation, Hostages, and Violence during World War I,” Russian Review, 2001, v.60, n.3, pp.404-
419; Alexander V. Prusin, “The Russian Military and the Jews in Galicia, 1914-1915,” in
Erich Lohr and Marshall Poe (eds.), The Military and Society in Russia, 1450-1917 (Leiden,
2002) pp.525-544; Joshua A. Sanborn, “Unsettling the Empire: Violent Migrations and Social
Disaster in Russia during World War I,” Journal of Modern History, 2005, v.77, n.2, pp.290-
325. The term “war land” is drawn from Vejas Gabriel Liulevicius, War Land on the Eastern
Front: Culture, National Identity, and German Occupation in World War I (New York, 2000).
18. By May 1917, the loss rate for officers in Ungern’s division (the Ussurii Mounted Division)
was approximately 170%. The rate for enlisted men and Cossacks was 200%. See RGVIA,
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 107
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
f.3532, op.2, d.216, l.360. On Ungern’s service in special behind-the-lines detachments, see
Ol’ga Khoroshilova, Voiskovye partizany velikoi voiny (St. Petersburg, 2002) pp.78, 85, 96,
98-101, 103-104, 132, 198.
19. Kuz’min (ed.) Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh, pp.55-58.
20. This is Semenov’s account. See his O sebe: vospominaniia, mysli i vyvody (Moscow, 1999)
pp.64-65.
21. Joshua A. Sanborn, Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War, and Mass
Politics, 1905-1925 (DeKalb, Ill., 2003) p.80.
22. Gosudarstvennyi arkhiv chitinskoi oblasti (GACHO), f.329, op.1, d.78. ll.21(b)-24(b).
23. See the interview with Semenov in L. Kozheurov, “Zadacha momenta: beseda s Atamanom
Semenovym,” Russkii vostok (Chita), 1919, 5 February, p.2.
24. For Semenov’s order creating the division, see GACHO, f.329, op.1, d.13, l.168.
25. Kuz’min, Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh, p.14.
26. GACHO, f.329, op.1, d.29, l.46 (b).
27. The precise sources of Ungern’s anti-Semitism are not clear, but views of Jews as martially
unfit, morally corrupt, and disloyal were prevalent in the tsarist officer corps by World War I.
See D. Raskin, “Evrei v sostave rossiiskogo ofitserskogo korpusa v xix – nachale xx veka,” in
D.A. El’iasevich (ed.), Evrei v Rossii: istoriia i kul’tura; sbornik nauchnykh trudov (St. Pe-
tersburg, 1998) pp.170-174; Lohr, Nationalizing the Russian Empire, p.137 passim; and I. Pe-
trovskii-Shtern, Evrei v russkoi armii 1827-1914 (Moscow, 2003) pp.353-356. Ataman Se-
menov, in contrast to Ungern, took a more ambiguous position on the “Jewish question.” See
L.V. Kuras, “Ataman Semenov i ‘evreiskii vopros’,” in Istoriia beloi Sibiri: tezisy vtoroi
nauchnoi konferentsii (4-5 fevralia 1997) (Kemerovo, 1997) pp.46-47; S.P. Zviagin, “Evrei v
usloviiakh ‘Beloi Sibiri’ (1918-1920 gg.),” in Istoriia evreiskikh obshchin Sibiri i Dal’nego
Vostoka: materially pervoi regional’noi nauchno-prakticheskoi konferentsii (4-5 noiabria
2000 goda) (Tomsk, 2000) p.81;
28. For a small sampling of these materials, see GACHO, f.334, op.2, d.138; f.334, op.2, d.154;
f.334, op.1, d.65.
29. For Ungern’s dismissive view of law (zakonnost’) during wartime, see the additional remarks
in his letter mentioned above: GACHO, f.329, op.1, d.29, l.47. In addition to his duties at Dau-
ria, Ungern was dispatched at times by Semenov for parlays in Manchuria and was also placed
in charge of the mines at Nerchinsk. He also claimed to have spent eight months (probably in
1919) making contacts with monarchists in Beijing. See: “Ob”iavlenie shtaba Otdel’noi Vos-
tochno-Sibirskoi Armii,” Russkii vostok (Chita), 1919, 9 February, p.1; “Khronika,” Russkii
vostok (Chita), 1919, 26 February, p.4; and Kuz’min, Baron Ungern v dokumentakh i memua-
rakh, p.129
30. Ungern used this phrase in a letter to a leader of the Mongols of Barga in March 1921. See
Kuz’min, Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh, p.135.
31. Rossiiskii gosudarstvennyi voennyi arkhiv (RGVA), f.39454, op.1, d.9, l.55 (b).
32. RGVA, f.39454, op.1, d.9, l.53 (b).
33. Kuz’min, Baron Ungern v dokumentakh i memuarakh, p.133.
34. That is, the Turkic and Mongol peoples formerly ruled by Chinggis Khan. See Kuz’min, Ba-
ron Ungern v dokumentakh i memuarakh, p.161.
35. A description and transcript of the trial appears in Sovetskaia Sibir’, 1921, n.196 (13 Septem-
ber) p.4; n.197 (14 September) p.1; n.199 (16 September) p.1; n.200 (17 September) p.4;
n.201 (18 September) p.3; n.202 (20 September) pp.2-4.
36. Steven Vertovec and Robin Cohen, “Introduction: Conceiving Cosmopolitanism,” in their
edited volume Conceiving Cosmopolitanism: Theory, Context, and Practice (New York,
2002) pp.1-22.

Eugene Clay
Associate Professor
Religious Studies, Arizona State University
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
108
THE KOREAN PRESBYTERIAN MISSION IN ULAN-UDE AND
THE AWAKENING OF ETHNIC IDENTITY IN BURYATIA, 1995-2007
DRAFT: NOT TO BE CITED
On 1 January 1995, two Korean Presbyterian
missionaries, Kim Geun-gon and Li Chang-bae,
arrived in the Siberian city of Ulan-Ude, the capi-
tal of the Republic of Buriatiуa, one of the (then)
89 subjects of the Russian Federation. Reaching
out to the small Korean diaspora in the republic,
the two men also developed ministries among the
Russians and especially the native Buriats. Bu-
riats have traditionally practiced shamanism or
Tibetan Buddhism, but today the Presbyterian
church of about 200 that Kim and Li founded is
one of the few predominantly Buriat Christian
congregations in the world (5; 27). Moreover,
the church continues to grow, and has established
three other registered churches in nearby villages
(Soldatskii, Tarbagatai, and Onokhoi), as well as
several rural missions (31). Nor, as Iuliia Kov-
al'chuk has noted in her recent candidate disserta-
tion, is their success in the former Soviet Union
unique; Korean Protestant missionaries have had
an enormous impact on the indigenous peoples of
Siberia (19;20). In fact Kim and Li were only
two of the estimated 557 Korean missionaries
who had been sent to the former Soviet Union by
the end of 1996 (9). For example, in 1995 Ko-
rean missionaries from the Cho Yonggi’s Full
Gospel Church (Sun Bok Eum) planted a now
thriving Tyvan-speaking congregation of about
400 among the Tyvans in Kyzyl, despite signifi-
cant opposition and serious internal conflict (20;
23; 25). In the Altai Republic, Korean missiona-
ries have created three churches, one in Gorno-
Altaisk and two others in the villages of Sheboli-
no and Onguda, and actively adapt the Turkic
culture, mindset, and mythology of the indigen-
ous Saian to better preach their message. Per-
haps most remarkably, the missionaries in
Buriatiуa and Tyva have already left the churches
that they started and have given the leadership to
local Christians (20).
What accounts for this success? Much of the
scholarly literature has focused on the peculiar
characteristics of contemporary Korean Protes-
tantism. Koval’chuk argues that over the past
century Koreans have adapted the Western Prot-
estant Christianity to Asian conditions. Embrac-
ing the Protestant rationalism, work ethic, and
conception of worldly vocation, Koreans under-
went a difficult period of industrialization after
the devastation of Japanese colonization, the
2007 / 1
Second World War, and the Korean War. To the
doctrines and practices of traditional Protestant-
ism, Korean Christian thinkers added their own
emphases on divinely given prosperity [translated
into Russian as protsvetanie], their historical ex-
perience of modernization, and their theological
understanding of their divinely appointed role to
bring salvation to Asia. From her fieldwork in a
Korean-American church that sends and support
missionaries, cultural geographer Ju Hui Judy
Han contends that Korean Christians are no long-
er an “ethnic enclave,” but instead have a “pro-
foundly global sense of place” that empowers
them to reproduce their faith–and their hierar-
chical regimes of power–in many places around
the world. Seeing themselves as strategically
located in the “10-40 window” (a section of the
world, stretching from ten to forty degrees north
of the equator and from North Africa to China,
where most of the population is not Christian),
these Korean Christians have developed multiple
effective strategies to propagate their religion
(10). Korean missiologists explicitly compare
the Korean world-wide diaspora to the Jewish
diaspora of the first century; just as St. Paul
reached the world by first preaching the gospel in
the synagogues of Greece and Asia Minor, so too
today can Christian missionaries extend the gos-
pel by working with the Korean “new Israel”
(21). Presbyterian missionary Kim Jin-eun, who
teaches practical theology in the Canaan Theo-
logical Seminary of St. Petersburg, wrote in a
recent letter: “As God used Jewish people to save
all nations, may he also use the Korean diaspora,
so-called ‘Korean Jews,’ to preach the gospel
over the world in the last days” (15).
However powerful and correct these explana-
tions may be, they do not fully account for the
reception of Korean forms of Christianity in par-
ticular instances, nor do they account for particu-
lar failures of Korean missionaries to plant
churches in Russia. Even observers who are
sympathetic to Korean missions have found
much to criticize, from missionaries’ poor prepa-
ration, limited language skills, cultural arrogance,
and ignorance of local customs and traditions
(35). A neutral observer of the Ulan-Ude Presby-
terian mission in 1995 might very well conclude
that it was doomed to fail. Neither of the two
Korean missionaries spoke Russian or Buriat
well; they relied on translators, and their linguis-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
tic and cultural missteps are today lovingly and
good-naturedly remembered by their spiritual
children (13). Less friendly voices attacked the
missionaries as “new crusaders,” agents of capi-
talist imperialism, and dangerous fanatics (7; 16;
33).
In this paper I explore the reception of Pres-
byterianism in Buriatiуa in the context of the
general religious and national awakening that
occurred in Russia under Mikhail Gorbachev and
Boris El’tsin. Rather than provide a final answer
to the reasons for the extraordinary successes of
the Korean mission, I have turned my lens to the
reception of the Korean kerygma under the par-
ticular historical conditions of the 1990s. Under
Gorbachev, important legal changes provided
greater religious freedom and more cultural au-
tonomy to ethnic communities; the new legal re-
gime transformed the nature of the market of
ideas and collective identities. In 1990 a new law
that permitted the creation of national-cultural
centers allowed the Koreans and other nationali-
ties of the Republic of Buriatiуa to develop a se-
cularized collective identity that emphasized their
shared historical experience. In the same year, a
new law granted unprecedented religious liberty
to Soviet and also gave foreign missionaries the
opportunity to offer new religious collective
identities.
In the wake of these new opportunities, the
Koreans of Buriatiуa brought into being two new
cultural institutions, which offered different kinds
of collective identity. The National-Cultural Ko-
rean Association, first established under the 1990
law, promotes a secularized Korean identity, with
special commemoration of their shared tragedy–
Joseph Stalin's mass deportation of the Soviet
Koreans in 1937. The Center seeks to save Ko-
rean Russians from a spiritual crisis, but find the
solution to this crisis in the preservation of Ko-
rean language, customs, and traditions.
By contrast the Christian Presbyterian Church
founded in 1995 represents an entirely approach
to this spiritual crisis. The missionaries Kim and
Li brought a different kind of collective identity,
a Christian identity forged in the South Korean
furnace. Although they successfully won many
in the small Korean diaspora, who still faithfully
attend the church, their aim was never the preser-
vation or extension of Korean culture, but the
creation of a Christian community, and they and
their successors proved to be very flexible during
the volatile changes in post-Soviet Russia. While
109
the church retains a distinctly Korean stamp (the
current Russian pastor travels to Korea for theo-
logical training and time in the kidowon, church
members sing from Korean-Russian hymnbooks,
and the church has daily prayer meetings early
each morning), the congregation has creatively
adapted to bring its message and its community
to the diverse ethnic communities in the Republic
of Buriatiуa.
Religious Pluralism in the Burуat-Mongol
ASSR and Its Repression under Joseph Stalin
The Republic of , founded in 1923 as the Burуat-
Mongol Autonomous Soviet Socialist Republic,
covers 351 344 square kilometers and is located in
southeastern Siberia, just north of Mongolia, with
which it shares a long border. According to the 2002
census, the Burуats make up approximately 28 per-
cent of the population of the Republic of , while eth-
nic Russians represent a little over two-thirds. The
Burуats, who altogether number 445 175 persons in
the Russian Federation, are the largest ethnic minori-
ty in Siberia; they are largely concentrated in the
Burуat Republic and in two nearby ethnic enclaves:
the Ust’-Orda Okrug in Irkutsk oblast’ and the
Aginskii Okrug in Chita oblast’.
Until the twentieth century, Burуats were
predominantly nomads. Their traditional ethnic
faith was shamanism, but at the beginning of the
seventeenth century, the Mongol khans who
ruled over promoted Tibetan Buddhism among
their subjects (1). A few decades later, in the
1660s, Russian Cossacks and monks established
Orthodoxy beyond Lake Baikal. In 1664 Russian
monks founded the Nerchinsk Monastery, the
first Orthodox monastic community in the area,
and two years later Cossacks created the town
that became Verkhneudinsk and later (in 1934)
Ulan-Ude, the Republic's capital. In 1681, Abbot
Fedosii led a group of 12 monks to form the first
TransBaikal mission; they founded the Trinity
Selenginskii monastery on the Selenga river, and
the Posol’skii monastery on the shore of Lake
Baikal.
Using a combination of military force and
material enticements, such as monetary rewards
for baptism, Russian Orthodox missionaries had
limited success in converting Burуats to Chris-
tianity. By contrast, the Mongolian lamas, who
could not turn to state power for support, found
more effective ways to win converts, and the
numbers of Buddhist monasteries (datsans) and
temples grew, especially in the region east of
Lake Baikal. Rather than struggle directly
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
110
against their shamanistic rivals, lamas incorpo-
rated native rituals and symbols into their reli-
gious practice. Lamas also offered a highly de-
veloped system of education and medical treat-
ment using Tibetan principles. By 1741 Empress
Elizabeth officially recognized the strength of
Buddhism by officially appointing the Bandido-
Khambo-Lama as head of a Buddhist hierarchy
in the empire. Buddhism remained primarily the
rural religion of a nomadic people until collecti-
vization.
Under Catherine the Great, in the late eigh-
teenth century, a third important religious tradi-
tion entered the TransBaikal region when Old
Believers–Orthodox Christians who had rejected
the liturgical reforms introduced by Patriarch Ni-
kon of Moscow (r. 1652-58)–were forcibly exiled
from northwestern Russia and Poland into Sibe-
ria. Known as the semeiskie (from sem’ia or
family), these Old Believers established signifi-
cant settlements throughout the territory of the
present Republic of Buriatiуa (4).
After the construction of the Transsiberian
Railway opened up the region to European
settlement in the 1890s, Protestant–especially
Baptist–congregations began to appear in the
Transbaikal region. Tsarist efforts to repress
the young Russian Baptist movement, which
began with the baptism of Nikita Voronin in
1867, led to the Siberian exile of many fervent
believers, and, ironically, to the propagation
of the Baptist faith (30$ 34). Baptist missio-
naries and Protestant immigrants from the
central provinces also expanded the numbers
of believers in Siberia (8$ 30) By 1923 Bapt-
ists had established five congregations on the
territory of the present Republic of Buriatiуa
(12).
With the Russian Revolution of 1917, the
new Bolshevik regime disestablished and active-
ly persecuted the Russian Orthodox Church.
During the 1920s, Bolshevik religious policy was
relatively more liberal toward non-Orthodox reli-
gions. In , the Bolsheviks attacked conservative
lamas and supported the modernist reformers, led
by the noted scholar and lama Agvan Dorjiev,
who pursued a mutually beneficial relationship
with the atheist rulers. As Aleksandr Andreev’s
pioneering work in the secret police archives has
shown, the early Soviet state hoped to gain dip-
lomatic and intelligence advantages through the
reformists’ close connections to the court in Lha-
sa (9). Even after the victory of the atheists in
October 1917, remained a thriving multi-
confessional region: in 1923, when the Burуat-
2007 / 1
Mongol Autonomous Soviet Socialist Republic
was created, there were 44 Buddhist monasteries
[datsans], 211 Orthodox churches, 81 Old Be-
liever prayer houses, 7 synagogues, 6 mosques, 5
Baptist congregations, and one Catholic church
(2).
But this diversity was not to last. The Stalin-
ist cultural revolution that began in 1929 sought
to eliminate religion completely. During the
second five-year plan (1933-1937), the state forc-
ibly closed all religious institutions in the repub-
lic (32). Forced collectivization and dekulakiza-
tion had a devastating impact on the nomadic and
semi-nomadic Burуat population, many of whom
fled into China or Mongolia (36).
Even as the “godless” Second Five-Year Plan
sought to put an end to religion altogether, the
Soviet state and the Communist Party also insti-
tuted a new policy toward ethnic minorities, es-
pecially the Asians living in border regions.
Concerned about increasing tensions with Japan
and the possibility that Japanese spies might pe-
netrate the Korean and Burуat population in the
Far East, Stalin decided to take extreme meas-
ures. Accusing the Burуat political and religious
elite of Pan-mongolism and of spying for Japan,
Soviet authorities dismembered the Burуat-
Mongol Autonomous Soviet Socialist Republic
into three parts: a truncated republic and two au-
tonomous areas (Ust’-Ordynskii autonomous
okrug and the Aginskii autonomous okrug) lo-
cated in neighboring provinces (11). The dis-
mantling of the Burуat-Mongol ASSR was ac-
companied by the physical execution of many
members of the Burуat intelligentsia, including
the orientalist Tsyben Zhamtsarano (arrested in
Leningrad in 1937 and died three years later), the
revolutionary El'bekdorji Rinchino (shot in Mos-
cow in 1937), Bandido-Khambo-Lama Agvan
Dorjiev (died in prison in 1938), the scholar Bad-
zar Baradiin (shot in1937), and the first (Mikhei
Nikolaevich Erbanov) and second (A. A. Marki-
zov) secretaries of the Burуat-Mongol Regional
Committee of the All-Union Communist Party
(both arrested in 1937 and shot) (29).
The large Korean community of over 200 000
people in the USSR also suffered from the Soviet
government’s growing concern about pan-
Mongolism and the Japanese threat. Koreans had
been part of the Russian Empire and the USSR
for over seventy years. After the 1860 Treaty of
Beijing had defined the boundaries between the
Russian Empire and China, some Koreans had
found themselves on the Russian side of the new
line, while others, fleeing famine and poverty,
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
had crossed the narrow eighteen-mile border to
found villages in Russia’s Maritime Province.
This trickle of immigrants became a flood as
many Koreans fled Japanese colonial oppression.
On 21 August 1937, the Council of People’s
Commissars, the executive branch of the central
Soviet government, and the Central Committee
of the Communist Party ordered the mass depor-
tation of all Koreans from the Maritime province
to Central Asia (primarily the republics of Uzbe-
kistan and Kazakhstan. Joseph Stalin personally
signed the order. Agents of the secret police des-
cended upon Korean villages, announced the de-
portation, and gave the inhabitants just three days
to prepare for their departure (28). As the vic-
tims later testified, the human toll was great:
One day, suddenly, we received a command
like thunder to prepare to move in three days.
Uproar and wailing echoed through all the villag-
es. People asked where and why, but the ques-
tions were not accepted. The police just com-
manded with rough voices that they must comply
and do not have the right to ask questions. . . .
It took more than one month by train to arrive
in Central Asia from the Far East. Many people
died in epidemic diseases, especially children and
the elderly. They buried the dead around the rail-
road tracks when the trains stopped at the next sta-
tion (26).
This tactic of mass deportation, which be-
came a staple of Stalinist nationalities policy, was
first tried on the Soviet Koreans.
Post-war Religious and National Revival
Joseph Stalin moderated the extreme Soviet anti-
religious policy in 1941, after the Germans invaded
the Soviet Union. In an effort to unite the entire So-
viet nation against the enemy, Stalin freed the lead-
ers of major religious confessions from prison and
allowed these confessions a legal existence. In 1943
the Russian Orthodox Church was allowed to hold a
council and elect a new patriarch; in 1944 Evangeli-
cal Christians and Baptist were permitted to create
an All-Union Council that became the major legal
expression of Protestant Christianity; and in 1946
Buddhists built a new datsan in the village of Ivolga
to house the headquarters of the new Central Spiri-
tual Buddhist Directorate.
Stalin’s reforms barely allowed for the legal
recognition of certain privileged religions, but the
state continued to deny freedom of religion to the
vast majority of religious believers. Newly
created state agencies, the Council for the Affairs
of the Russian Orthodox Church [Sovet po delam
111
Russkoi pravoslavnoi tserkvi] and the Council for
the Affairs of Religious Cults [Sovet po delam
religioznykh kul’tov] closely supervised the lega-
lized religious bodies to ensure that they did not
go beyond the narrow limits set by socialist law.
For example the new Buddhist directorate had
only 20 legal lamas, whereas before the revolu-
tion, 13,000 lamas served the Buddhist popula-
tion of the Transbaikal region (2). Likewise, al-
though Baptists were given limited freedom to
form a national denomination, Pentecostals
(Christians of the Evangelical Faith) were faced
with a difficult choice: either join the Baptist Un-
ion on terms set by Baptists and the Soviet state,
or meet and worship together illegally. Register-
ing new congregations remained a difficult chore,
and one that Communist Party workers were an-
xious to discourage. A 1949 report from the
Council for the Affairs of Religious Cults indi-
cated that there were only four registered reli-
gious congregations in the entire Burуat-Mongol
Republic: two Orthodox, one Buddhist, and one
Old Believer communities. At the same time,
several unregistered groups of various denomina-
tions, including Jews and Muslims, vainly sought
recognition (12).
Moreover, this new religious freedom was
always tenuous. In 1959 Nikita Khrushchev, the
First Secretary of the Communist Party, launched
another antireligious drive marked by new legis-
lation against religion, arrests of religious activ-
ists, campaigns of slander against believers, and
closures of churches, temples, and mosques. No
Baptist congregation was allowed legal existence
in the Burуat republic until 1978 (12). A report
submitted by the government representative of
the Burуat Council on the Affairs of Religious
Cults in 1960 perfectly expresses the atmosphere
of the time:
In the course of the period of this report in the
Ulan-Ude suburb of Bald Hill, there was discov-
ered a semi-legal group of Evangelical-Christian
Baptists which meets regularly (every Sunday) at
the home of their leader, Petr Dorofeevich Mer-
kulov, who is 85 years old and deaf, at ul. Lyso-
gorskaia, 78. The group consists of 15 people,
who are mainly elderly and housewives. They
have excommunicated two of their members
(Rosliakov and Shurygin)–one for attempted rape
and the other for theft. There are others who cannot
attend the meetings because they are sick.
The preacher Merkulov and his helper Mat-
veev were taken in for questioning, and they did
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
112
not deny the existence of their congregation and
its regular meetings. However at the suggestion
that congregation cease its activities, since they
are illegal, they did not agree, declaring that they
did not conduct any political work, and occupied
themselves only with preaching. Therefore they
requested that their group be registered. Until
now, they have been refused registration, and it has
been suggested that they dissolve the community.
For the future, work aimed at the dissolution of the
congregation should be undertaken (12).
But even as Khrushchev was intolerant of re-
ligion, he did begin rehabilitating the nations that
Stalin had deported. In 1954, a few months after
Stalin's death, the sentence of administrative ex-
ile imposed upon Koreans ended, and Soviet Ko-
reans once again could more freely move about
the USSR. Although most chose to remain in the
Central Asian republics, many others sought their
fortunes in the capital cities of Moscow and Le-
ningrad, in the Caucasus, or in other areas of the
Russian Federation. Fifty years after the deporta-
tion, 107 000 Koreans lived in Russia. A few–
but only a few–settled in the Republic of . In
1970, fresh from completing the medical institute
in Blagoveshchensk, the young physician and
future head of the Korean National Cultural As-
sociation Gennadii Sergeevich Ligai made his
home in Ulan-Ude (22). By 1989 he was one of
only 309 ethnic Koreans living in (11).
Thus by the beginning of the 1980s, the So-
viet Union had institutionalized two kinds of col-
lective identity–national and religious. Under
Stalin, the USSR had carved out nations within
its borders, recognizing and constructing national
identity as one of the constituent elements of the
new socialist reality that the Communist Party
hoped to create. Unlike religion, nationality was
an objective reality with observable components:
Stalin had defined nation as «an historically
evolved, stable community of language, territory,
economic life, and psychological makeup mani-
fested in a community of culture,» and every So-
viet citizen had his nationality recorded in his
internal passport. Like other diaspora nations in
the USSR, Soviet Koreans had paid for their na-
tional identity by suffering deportation. This
common historical experience united Soviet Ko-
reans, and the collective memory of this shared
trial became one of the chief links binding the
koryo saram–the Koreans of the USSR.
Ironically, late Stalinism also institutionalized
religion as the source of collective identity.
Marxist theory held that religious identity–unlike
the nation–was an illusion, a form of false con-
2007 / 1
sciousness, destined to disappear in a just social
order. But having failed to destroy religion in the
1930s, the Soviet state institutionalized and legi-
timated it by creating small, tightly controlled
hierarchical denominations. In the late 1980s
under Mikhail Sergeevich Gorbachev, these two
types of communities–national and religious–
were granted unprecedented freedom.
Two Versions of Collective Identity: National
or Religious
In the late 1980s, the Soviet Union under the
leadership of Mikhail Sergeevich Gorbachev,
who served as the General Secretary of the
Communist Party from 1985 to 1991, granted
greater freedom to both religious and national
communities. This reform program was largely
designed to improve the economic system by giv-
ing groups a greater stake in society and a greater
say in political decisions. In April 1990, in an
effort to respond to growing national unrest in
Central Asia, the Baltics, and the Caucasus, the
Soviet parliament granted new liberties to ethnic
minorities by issuing a law «On the Free National
Development of the Citizens of the USSR, Who
Live outside the Boundaries of Their National-
State Formations or Do Not Have Such Forma-
tions on the Territory of the USSR.» The new
law permitted the creation of «national cultural
centers» that could maintain a special representa-
tive in the local parliaments (Soviets of People's
Deputies) to suggest and comment on new legis-
lation that could further the development of na-
tional culture, language, and tradition. Such cen-
ters also had the right to publish works in their
national language, conduct mass celebrations of
ethnic holidays and festivals, establish ties with
international cultural organizations, created eth-
nographic museums, help preserve historical mo-
numents, and organize language circles.
The small Korean community in quickly
took advantage of the new law and formed the
National Cultural Association of Koreans of the
Republic of in October of 1990. The chief or-
ganizers of the association came from the older
generation, who had experienced the deportation
and wanted to preserve their language and cul-
ture:
Forced separation, deportation, compulsory
assimilation has led to a significant degradation
of Korean culture. The dismemberment of the
Korean ethnos and the absence of national-state
and socio-cultural institutions as well as a series
of other circumstances have set the Korean
people on the edge of a spiritual crisis.
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
The solution to this crisis was also clear–a re-
turn to Korean culture, language, and values–the
objective elements in the Stalinist definition of
nation:
To strengthen ties with one's own national
culture, with those traditions that people live by
and which are preserved in cultural memory, to
acquaint Koreans with their national culture by
widely propagating knowledge about it–this is
the basic goal of the Korean national center.
One of the major projects the center under-
took was to participate in the commemoration of
the sixtieth anniversary of the Korean deportation
in 1997. A «Train of Memory» departed from
Vladivostok and went through Khabarovsk,
Ulan-Ude, Irkutsk, Novosibirsk, Almaty, Tosh-
kent, and Moscow, where an international confe-
rence on the Korean deportation took place.
Although tiny, the community included sev-
eral prominent citizens: the deputy minister of
culture Boris Anatol'evich Kim, son of North Ko-
rean immigrants; Margarita Antonovna Mago-
medova, special assistant to the president. Sofia
Petrovna Ni, owner of the main modeling agency
in Ulan-Ude, who has enjoyed great success in
the Miss Russia and Miss Asia beauty pageants;
the successful farmers Roman Semenovich Pak
and Ivan Maksimovich Tsol, and the famed Tae-
Kwon-do trainer - Maksim Kim.
For these elite members of Burуat society, the
center's primary purpose was the preservation of
language and «rituals and holidays which are in
particular the means of transmitting traditions.»
When I asked Gennadii Ligai, the president of
the center, about the work of the Korean Presby-
terians, he noted that the church was no carrier of
Korean tradition. With the departure of the mis-
sionaries, the preaching is no longer in Korean.
They sing contemporary songs and use guitars,
not traditional Korean instruments. Clearly in
Ligai's view, the church does not provide an an-
swer to the cultural and spiritual crisis that Ko-
rean Russians face.
Religious Freedom and Religious Identity:
The Korean Presbyterian Mission, 1995
Under Gorbachev, the Soviet Union also
granted unprecedented freedom to religious
communities and to foreign missionaries. On 1
October 1990 the new federal Soviet law «On
Freedom of Conscience and on Religious Organ-
izations,» provided a much simpler method of
legal registration, opened the door to foreign reli-
gious workers, and allowed previously perse-
113
cuted groups, such as the Jehovah's Witnesses, to
emerge from underground. The Russian Federa-
tion passed its own version of the law on 25 Oc-
tober, which dramatically deregulated the reli-
gious market and allowed for intense competi-
tion. The flood of Korean missionaries, which
reached 557 by the end of 1996, began with the
passage of this legislation.
Religious liberty had a significant impact on .
Before the law, there were only a handful of reg-
istered religious congregations, but by 1 January
1994, fully 56 religious communities had been
registered. A year later that number had in-
creased to 81 congregations representing nine
different confessions (6). On that very day, two
Korean Presbyterian missionaries, Kim Geun-
gon and Li Chang-bae arrived in Ulan-Ude, the
capital of the Republic of . They came at a pe-
riod of intense turmoil in Russia; the USSR had
collapsed–largely peacefully–a little over three
years earlier. In October 1993, just fifteen
months before the arrival of the missionaries,
President Boris Nikolaevich El’tsin (1931-2007)
had used the Russian armed forces to storm the
parliament building and take control of the gov-
ernment. In the wake of this violent coup, Rus-
sian voters adopted a new constitution with a
powerful executive. A new parliament had been
elected in December of 1993, but within a year,
Russian soldiers were again fighting to quell a
rebellion in the breakaway republic of Chechnia.
Although was far from the Caucasus, it had its
own troubled history of national relations. From
1990 to 1994 the short-lived Burуat-Mongol
People's Party called for a return to the pre-1937
borders of the Burуat-Mongol ASSR. But this
nationalist movement had little chance of succeeding
in a republic whose population was less than a third
Burуat.
In this tense atmosphere, the missionaries
faced serious opposition. The Russian Orthodox
Church, which had just re-opened the pre-
revolutionary diocese of Chita, regarded the Ko-
reans as a sectarian threat, and the church press
attacked the foreign missionaries as agents of
another state (7). The president of , Leonid Pota-
pov–the former Communist Party secretary who
had been elected to his new position just a few
months earlier–also looked at both Protestantism
and foreign religious workers with deep suspi-
cion (21). Potapov himself came from a family
of Old Believers, the semeiskie, but in the new
Russia, he provided material and moral support
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
114
to what he regarded as the four traditional con-
fessions of : shamanism, Buddhism, Russian Or-
thodoxy, and Old Belief. (Noticeably absent
from this list are Islam and Judaism, which cur-
rent Russian law categorizes as traditional reli-
gions of Russia.) In contravention of the Russian
constitution, which forbids the establishment of
religion, Potapov even allocated government
funds for specific projects, such as restoring the
Russian Orthodox Odigitrievskii church and con-
structing the Buddhist Rinpoche-Bagsha Center.
Protestants, however, enjoyed no such benefits,
and were often attacked in the official newspaper,
Tsentral'naia gazeta, as well as other periodicals,
such as and Informpolis. Often foreign missio-
naries were the object of attack:
They arrived in our country as teachers of
English, in the framework of cooperation in
the sphere of education, and with a program of
humanitarian aid. In the guise of free courses
of English, they use neurolinguistic program-
ming for brainwashing. Professionals – out-
standing psychologists – are at work here. As
a result in many cities there are now Russian
branches of totalitarian sects, created for pur-
poses other than saving lost souls (17).
Despite the obstacles, Li and Kim each
founded a Presbyterian fellowship. Li's church,
called «Love,» met in the library of the large lo-
comotive repair factory that had been an impor-
tant component of the local economy since the
1930s. Kim's church, which he called «Antioch,»
met in a local high school. In accordance with
Reformed theology, the two men preached the
dual vocation of the Christian, who has both a
spiritual calling and a worldly one. Thus they
started a vigorous program of both evangelism
and social ministries, including helping the
homeless and working with invalid children.
2007 / 1
Within a few months, the two churches had
started their own missions in the villages of Tar-
bagatai (originally founded by Old Believers) and
Ivolga (the site of the main Buddhist datsan).
The churches' Korean connections were especial-
ly important in this early period. Short-term workers
from Korea helped the Presbyterians to develop a mu-
sic ministry, and they imported hymnbooks printed in
both Korean and Russian. Korean professors of the-
ology arrived to conduct seminars. The missionaries
also relied on local Koreans from , who translated
their sermons into Russian.
The church's long-term survival did not depend
just on support from Korea. The missionaries care-
fully cultivated local leadership, responded creative-
ly to the legal challenges represented by registration,
sought cooperation with Republican and municipal
officials in the creation of social programs, devel-
oped strong ecumenical ties with other Christians.
Cultivation of local leadership was especially
key to negotiating the changing legal require-
ments for registration of religious associations–a
necessary requirement for the exercise of legal
personhood, such as owning real estate. In 1996
adopted a law officially favoring the Republic's
four «traditional» confessions–shamanism,
Buddhism, Orthodoxy, and Old Belief–making
the process more difficult for the growing num-
bers of Protestant congregations. By the spring
of 1997, the two churches decided to merge into
the single Ulan-Ude Christian Presbyterian
Church. Legal troubles precipitated the union:
with the help of the local Burуat Christian Vla-
dimir Nikiforov, Kim had been able to register
his congregation with the Ministry of Justice, but
the «Love» Church had no Russian citizens in its
leadership, and could not receive official registration.
At the same time, the new church broke ground on
its new building.

1. Abaeva, Liubov' Lubsanovna, and N. L. Zhukovskaia. Burуaty. Narody i Kul'tury, ed. V. A.

Tishkov and S. V. Cheshko. - Moscow: Nauka, 2004.
2. Amogolonova, D. D., I. E. Elaeva, and T. D. Skrynnikova. Burуatskaia Etnichnost' v Kon-
tekste Sotsiokul'turnoi Modernizatsii (Postsovetskii Period). - Irkutsk, 2005.
3. Andreyev, Alexander. «Russian Buddhists in Tibet, from the End of the Nineteenth Century–
1930.» Journal of the Royal Asiatic Society 11, no. 3 (2001): 349-62.
4. Bolonev, Firs Fedosovich. Semeiskie: Istoriko-Etnograficheskii Ocherk. - 2d ed. - Ulan-Ude:
Burуatskoe knizhnoe izd-vo, 1992.
5. Bourdeaux, Michael, and Sergei Filatov. Atlas Sovremennoi Religioznoi Zhizni Rossii. - Vol.
1. - Moscow: Letnii sad, 2005.
6. Buraeva, O. V. Religioznye Organizatsii v Burуatii. 29 Aug 2007 <http://mion.isu.ru/pub/russ-
ost/articles/13.html>.
7. Bychkov, Oleg Viktorovich. «K Voprosu o Deiatel'nosti Zarubezhnykh Missionerov i Mest-
nykh Sekt Na Territorii Respubliki Burуatii i Baikal'skom Regione.» Missionerskoe Obozre-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 115
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
nie No. 6 (1996). 7 Sept. 2007 <http://www.geocities.com/Athens/Cyprus/6460/mreview/6-
96.html>.
8. Coleman, Heather J. Russian Baptists and Spiritual Revolution, 1905-1929. Bloomington, IN:
Indiana U. Press, 2005.
9. Elliott, Mark, and Anita Deyneka. «Protestant Missionaries in the Former Soviet Union.»
Emory International Law Review 12 (Winter 1998): 361-95.
10. Han, Ju Hui Judy. «Missionary Destinations and Diasporic Destiny: Spatiality of Ko-
rean/American Evangelism and the Cell Church.» Institute for the Study of Social Change.
ISSC Fellows Working Papers. ISSC_WP_01 27 April 2005. 5 Sept. 2007
<http://repositories.cdlib.org/issc/fwp/ISSC_WP_01>.
11. Istoriko-Kul'turnyi Atlas Burуatii. Edited by Natal'ia L'vovna Zhukovskaia. Moscow: Dizain,
Informatsiia, Kartografiia, 2001.
12. Iz Istorii Religioznykh Konfessii Burуatii. XX Vek: Sbornik Dokumentov. Edited by S. G. Aiu-
sheeva, M.G. Bukhaeva, N. K. Safonova and L.P. Shchapova. - Ulan-Ude: Resp. tip., 2001.
13. Kedrova, Galina. Kak Vse Nachinalos' // Glavnaia Gazeta. - no. 7 (27 Jan 2007).
14. Kim, Andrew Byun-yoon. Rethinking of Korean Missions // Journal of Asian Mission 1. - no.
1 (1999): 101-19.
15. Kim, Jin-eun. Letter from Jin Eun Kim in Russia. 16 Jan. 2007. 4 Sept. 2007
<http://www.pcusa.org/missionconnections/letters/kimj/kimj_0701.htm>.
16. Kislov, Evgenii Vladimirovich. Doklad o Natsional'noi i Religioznoi Neterpimosti v Burуatii
Sobytiia 2002 g. 2 Sept 2007 <http://hrcenter.e-baikal.ru/tol/2002>.
17. Kislov, Evgenii Vladimirovich. Doklad o Proiavleniiakh Natsionalizma, Ksenofobii i Neter-
pimosti Na Territorii Respublika Za 2001-2002 Gg. 2002. 1 September 2007
<http://hrcenter.e-baikal.ru/tol/2001_2002>.
18. Kolmynin, Viktor. Ulan-Ude, 29 May, 2007.
19. Koval'chuk, Iuliia S. Sovremennye Tendentsii Rasprostraneniia Protestantizma v Rossii i Mis-
sionerskie Praktiki v Srede Korennykh Narodov Sibiri // Gumanitarnye Nauki v Sibiri, no. 3
(2006): 87-92.
20. Koval'chuk, Iuliia Stanislavovna. «Koreiskii Protestantizm i Osobennosti Ego Missionerskikh
Praktik v Aziatskoi Chasti Rossiiskoi Federatsii v Kontse XX--Nachale XXI Vv. (Po Materia-
lam Etnokonfessional'nykh Issledovanii).» Ph. D. diss., Kafedra religiovedeniia, Amurskii go-
sudarstvennyi universitet, 2006.
21. Lee, Jaewhan. «A Comparison of Jewish and Korean Diaspora in Paul's Missiological Con-
text.» Th.M. thesis, Fuller Theological Seminary, School of World Mission, 1995.
22. Ligai, Gennadii Sergeevich. Prospekt Pobedy, 6, Ulan-Ude, 4 June, 2007.
23. Lunkin, Roman. «Nekhristianskie Narody Rossii Pered Litsom Khristianstva.» In Religiia i
Obshchestvo: Ocherki Religioznoi Zhizni Sovremennoi Rossii, ed. Sergei B. Filatov, 361-82.
Moscow and St. Petersburg: Letnii sad, 2002.
24. Moraski, Bryon J. «Electoral System Design in Russian Oblasti and Republics: а Four Case
Comparison.» Europe-Asia Studies 55, no. 3 (May 2003): 437-68.
25. Obnaruzhen Trup Propovednika-Sektanta. Vdoval Pytaetsia Vyiasnit' Obstoiatel'stva Gibeli.
22 Dec. 2004. 5 Sept. 2007 <http://www.tuvaonline.ru/2004/12/22/obnaruzhen-trup-
propovednika-sektanta-vdova-pytaetsya-vyyasnit-obstoyatelstva-gibeli.html>.
26. Park, John Hyun Sun. «A Historical Study of Koreans in Central Asia: Missiological Implica-
tions.» Th.M. thesis, School of World Mission, Fuller Theological Seminary, 2002, 91.
27. Poddel'skii, Iurii Pavlovich, and Vera Vasil'evna Shorina. Tsarstvo Kul'tov Na Beregakh Bai-
kala: Shamanizm, Okkul'tizm, Buddizm Lamaistskogo Tolka. Undated. 28 Aug 2007
<http://www.blagoslovi7.narod.ru/Byrjat/Chamanizm1.htm>.
28. Pohl, J. Otto. Ethnic Cleansing in the USSR, 1937-1949. Westport, CT: Greenwood Press,
1999.
29. Rupen, Robert A. «The Burуat Intelligentsia.» Far Eastern Quarterly 15, no. 3 (May 1956):
383-98.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
116
30. Savinskii, S. N. Istoriia Evangel'skikh Khristian-Baptistov Ukrainy, Rossii, Belorussii. - St.
Petersburg: Bibliia dlia vsekh, 1999.
31. Upravlenie Federal'noi registratsionnoi sluzhby po Respublike . Spisok Religioznykh
Ob»Edinenii Na Territorii Respubliki Po Sostoianiiu Na Ianvar' 2006. Religioznye
Ob»Edineniia Respubliki Burуatii Na Ianvar' 2006 Goda (Po Datam Registratsii v Upravlenii
Rosregistratsii Po RB). 2006. 6 Sept 2007 <http://minust.e-
baikal.ru/about/struktura/dep_oro/nkav_list>.
32. Torchinov, Evgenii, and Andrei Terent'ev. Na Blago Vsekh Zhivykh Sushchestv. Istoriia
Buddizma v Rossii Naschityvaet Neskol'ko Stoletii // NG-Religiia May 2 2003: 6.
33. Trofimchuk, Nikolai A. Svishcheva, M. P. Ekspansiia. - Moscow, 2000.
34. Vsesoiuznyi sovet evangel'skikh khristian-baptistov. Istoriia Evangel'skikh Khristian-
Baptistov v SSSR. Moscow: Izd. Vses. soveta evangel*skikh khristian-baptistov, 1989.
35. Yi, Yumi. «The Prodigals: A Religious and Ethnic Examination of Korean-Russians in Moz-
dok.» JURO@ GA: The University of Georgia's Journal for Undergraduate Research Oppor-
tunities (2003). 6 Sept 2007 <http://www.uga.edu/juro/2003/yi.htm>.
36. Zateev, V. I., and B. V. Kharaev. Demograficheskie Aspekty Etnosotsial'noi Struktury
Burуatii // Sotsiologicheskie Issledovaniia (2002): 115-21.

Б.П. Крянев

КРУГОБАЙКАЛЬСКИЕ ЛАГЕРЯ ГУЛАГ В 1930-е ГОДЫ

Создание Главного управления лагерей в разрабатывается учеными историками. Не уг-

СССР для общества в целом не было новин-
кой. Сибирь традиционно была местом ссыл-
ки инакомыслящих бунтарей и преступников.
Во все времена она выполняла роль общест-
венно-социального клапана, посредством ко-
торого власть снижала политическую темпе-
ратуру в обществе. Пенитенциарная система в
самодержавной России, практически, как и во
всех странах мира, к концу XIX столетия бы-
ла достаточно развита и самоуправляема. Не-
спроста к политическому режиму монархиче-
ской России приклеился ярлык «тюрьмы» на-
родов.
Советская власть, формируя свою систему
управления местами заключения и выселок,
получила достаточно богатое наследство от
старого режима: здания и сооружения, места
ссылок и «отсидок», режим исполнения нака-
заний и даже обслуживающий персонал этих
учреждений. Все что было достигнуто прак-
тикой старого политического режима само-
державной России было воспринято новым
политическим руководством советской вла-
сти, новым режимом победившей революции.
Тем более, что вожди новой революционной
власти сами прошли через это чистилище:
многие как политические противники прошли
все самые страшные места ссылок и каторги;
многие сложили свои головы, отдали жизни.
На эту тему можно долго рассуждать, про-
блема пенитенциарных учреждений активно
лубляясь в эти проблемы, автор отсылает чи-
тателя к диссертационным исследованиям,
появившимся за последние годы.
Ждет своих исследователей конкретная
тема кругобайкальских лагерей и мест заклю-
чения, оставшихся от царского периода
строительства трансиба, от его самой сложной
части кругобайкальской дороги, вошедшей в
историю строительства как Байкальская пет-
ля. Не стоит забывать и историю строительст-
ва Китайской восточной железной дороги
(КВЖД), построенной длиной в 2,5 тысячи км
на русские средства, которая была открыта
для движения в 1903 г. Судьба этого соору-
жения такова: 23 марта 1935 г. советское пра-
вительство продало дорогу Маньчжоу Го -
буферному государству, созданному властями
Японии по образу и подобию нашего буфера в
годы гражданской войны на Дальнем Востоке
- ДВР за 140 млн иен. (Токийское соглаше-
ние) Да и новая судьба БАМа тоже имеет бо-
гатую историю, проглядывающую на нас
сквозь ряды колючей проволоки.
Волей обстоятельств моему деду 1897-
1898 гг. пришлось отбывать каторжные рабо-
ты в Иркутской губернии. Его определили на
строительство Иркутско-Байкальского (Кру-
гобайкальского) участка железной дороги. От
Култука до ст. Байкал где строилось 424 ин-
женерных сооружения, в т. ч. и 33 тоннеля.
Кругобайкальский комплекс -удивительного и
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
уникального сооружения железной дороги
Восточной Сибири и всего Транссиба.
На его долю выпала участь строить один
из этих многочисленных тоннелей носящих
название "Каторжный". Все, кто имел ка-
торжные сроки направлялись на работы на
этот участок и поэтому название полностью
соответствовало содержанию. Тоннель «Ка-
торжный» на который был направлен мой дед,
по проекту был длиной в 588 метров, нахо-
дился на кругобайкальской петле, на 90 км., в
районе пади «Каторжанка», где располагался
карьер по добыче и обработке камня. В этом
районе находилось село Быстрое, около кото-
рого разрабатывалось Малобыстринское ме-
сторождение лазурного минерала. Это место
находится по старому тракту, от ущелья, где
протекает р. Култушная и берет начало дорога
на юг - Култук - Монды длиной в 204 км. Раз-
работка каменоломни и все тоннельное хозяйст-
во находилось на север до пади «Каторжная».
Надо полагать, что оставленное наследст-
во каторжных объектов расположенных по
всей Сибири, не пропадало и в годы совет-
ской власти. Но это предмет другого исследо-
вания. А разговор этот, как то самое каторж-
ное звено кандалов в которых мой дед прибыл
в Восточную Сибирь строить «железку» и
связывающее поколения и судьбы людей по
крайней мере с XIX в.
Начав описывать печальную и в тоже вре-
мя легендарную страницу освоения сибир-
ских пространств, невозможно не упомянуть о
других событиях имевших место в нашей
«белопятнистой» истории региона. Затронув
известный тракт Култук - Монды длиной бо-
лее двухсот километров, возникает новая про-
блема, новая история с вопросом. Освоение
кругобайкалья было тесно связано со строи-
тельством шоссейных дорог этим занималось
одно из подразделений общесоюзного Гулага
и Главошосдора.
Строительство вышеупомянутого Тункин-
ского тракта вело одно из отделений Сиблага.
На страницах Сибирской газеты № 40 за 12-18
ноября 1990 г. в статье В. Шишкова краеведа
из Бийска о строителях заключенных рабо-
тающих на строительств Чуйского тракта в
новосибирской области имеется материал о
«социалистическом соревновании которое
было организовано начальником политотдела
«почтового ящика» 7 го отделения Сиблага
Кокориным А.И. и вызывающего на соревно-
117
вание строителей-зэков «почтового ящика»
работающих на строительстве Тункинского
тракта в Бурят-Монголии, документ датиро-
ван 3 июля 1933 года. Эти события происхо-
дят в 1932-1934 годах. Автор этой публикации
повествует о том, что при строительстве Чуй-
ского тракта на каждом километре полегло по
12-14 чел. заключенных. Сколько их полегло
при строительстве Тункинского тракта, от Култу-
ка до Монды, длиной в 204 км история пока умал-
чивает. Для историка-краеведа есть повод для раз-
мышления и поиска малоизвестной страницы
родного края.
В 1930-е годы в республике разворачивается
широкое строительство индустриальных гиган-
тов, однако при всей широкой организации набора
рабочих по всей стране, при усилиях местных вла-
стей по добровольному привлечению строите-
лей в далекой и холодной Сибири рабочих рук не
хватало. Для решения этих задач создается и рас-
ширяется сеть колоний, котлопунктов, раско-
мандировок за счет широко проводимой прак-
тики репрессий и создания лагерей, где широко
применяется труд заключенных. Практически при
каждом строительном объекте создается свой ре-
жимный объект с привлечением подневольного
труда.
Помимо известных мест заключения в Восточ-
ной Сибири в 30-е годы на севере Байкала, в 7 км
от с. Холодное, в ущелье Акукан находился лагерь
для заключенных. По отдельным данным там до-
бывали слюду. В августе 1990 г. в газете «Наш
Байкал» за № 3 на седьмой странице излагался
материал статьи Е. Горкина, жителя Северобай-
кальска «Тропа к Акукану» о сталинском лагере
на берегу «священного моря». По другим источ-
никам имеется информация о лагере заключенных,
находившемся в 25 км от Северобайкальска у
Слюдяного озера, где к штольням по добыче
слюды тянется серпантином тропа, по которой
водили заключенных. Разработкой и осовением
этого месторождения занимался в 30-е годы Мин-
радиопром страны. В районе Северомуйска, около
села Барголино, следопыты нашли 5 могил, пред-
полагая, что это могилы заключенных, об этом
писала газета «Муйская новь» в 1993 году. Расска-
зы бывалых таежников и геологов косвенно вто-
рят о находках признаков бывших подневольных
поселений, так называемых мест не столь отда-
ленных: заброшенных бараков, ограждений из ко-
лючей проволоки, покосившихся и почернев-
ших от времени сторожевых вышек.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
118
В архивных материалах проходила информа-
ция о лагере заключенных на о. Ольхон, распо-
ложенном в 7 км севернее от районного цен-
тра. Народная молва о кругобайкальских лаге-
рях гласила о фактах ликвидации этих лагерей:
заключенных увозили на баржах, в трюмах паро-
хода «Ангара».
В диссертационном исследовании Д.Л.
Доржиева имеется материал об организованном
побеге в 1930-е годы из лагеря Северо-
Байкальского района. Восставшие зэки разоружи-
ли охрану и с оружием ушли в тайгу. Скупые
строки протокола допроса одного из задержанных
по ранению показывают, что протест и побег бы-
ли совершены по политическим мотивам не-
согласными с существующим строем. Бежав-
шие отстреливались до последнего патрона,
никто не сдавался. В документах по этому де-
лу органы НКВД отчитываются о поимках и
ликвидации членов социал-демократической
партии. Парадокс, что бывшие жены членов
правящей партии страны ВКП(б) преследова-
лись и ликвидировались. Этот факт был отго-
лоском последствий борьбы с политическими
партиями и ликвидации многопартийности в
условиях становления однопартийной поли-
тической системы.
Таким образом, своих исследователей
ждет тема кругобайкальских лагерей и мест
Статистика расстрельнмх годов
(Число заключенных БАМлага) 1933-1934 гг.
БАМлаг Среднегодовое Умерло
число з/к в 1933 г. в 1933 г.
37 791 4 768
- -
Скопление людей в таких количествах
вызвало еще одну проблему, нашедшую
отражение в сухой лагерной статистике
массовых побегов из ИТЛ НКВД: так, за
1933 г. бежало 45 755 чел., задержано толь-
ко 28 370 чел. (данные о побегах из БАМ-
лага, Дальлага, и т. д.). С 1 января 1938 г.
по 1 января 1939 г. из лагерей бежало 30
016 чел., задержано 21 571 чел.
Пытаясь упорядочить работу по предот-
вращению побегов, в структуре ОГПУ
НКВД в 1934 г. создается система исправи-
тельно-трудовых лагерей и трудовых посе-
2007 / 1
заключения, оставшихся от царского периода
строительства кругобайкальской дороги, во-
шедшей в историю строительства Транссиба
как «Байкальская петля».
В системе Байкало-Амурского управления
лагерей был образован Сиблаг, одним из его
крупнейших подразделений был Южлаг. Его
функционирование началось в мае 1938 г.,
управление находилось в г. Улан-Удэ, за вре-
мя его деятельности по 1943 г. через этот ла-
герь прошли более 40 тысяч заключенных.
Его предназначение: строительство железных
дорог Улан-Удэ-Наушки, Тайшет-Братск, ра-
бота на лесозаготовках, возможно, строитель-
ство Авиационного завода в Улан-Удэ, на-
чавшееся в эти годы.
С ноября 1940 г. была открыта Гусино-
озерская исправительно-трудовая колония,
её управление находилось в Ново-
Селенгинске, 2 100 зэков работали на до-
быче угля (по июнь 1942 г.). Заключенные
в годы войны изготавливали боеприпасы,
работали в сельском хозяйстве.
Имели место предпосылки для широко-
го привлечения подневольного труда. Ста-
тистика заключенных позволяет видеть
рост их количества: с 1933 по 1935 г. уве-
личение произошло в четыре раза и это
только на объектах БАМа.
Среднегодовое чис- Умерло
ло з/к в окт. 1934 г. в 1934 г.
111495 5 788
Среднегодовое чис- Умерло в 1935
ло з/к в 1935 г. г.
167 627 6 952
лений, а при ней главное управление во
главе с начальником главка М.Д. Берманом
и сеть Байкало-Амурских исправительно-
трудовых лагерей, куда назначается на-
чальником управления Н.А. Френкель, он
же начальник строительства БАМа.
О том, какие порядки и нравы сопутст-
вовали этой жестокой практике, говорят
сухие протокольные факты: в октябре 1935
г. начальник ГУЛАГА М.Д. Берман прика-
зом от 14 октября 1935 г. из состава заклю-
ченных Карлага формирует этапы подоб-
ранных команд, состоящих из вполне здо-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
ровых людей на стройку вторых путей
Бамлага. Однако этап был сформирован с
нарушением инструкции: в состав отправ-
ляемых включили больных, слабых и 658
чел. отъявленных рецидивистов. В течение
этапа происходили драки, грабежи, террор
нацменов, их избиение и т.д. При аресте
главарей рецидивисты бросались на конвой
с камнями (подробности из приказа М.Д.
Бермана № 82 «Об административных на-
казаниях начальства Карлага, не испол-
нившего как положено этот приказ»).
Управление отдела трудовых поселений по
Восточно-Сибирскому краю находилось в
г. Иркутске. 23 марта 1938 г. строительство
БАМа (восточного участка) было объявле-
но правительством важным для страны.
Материалов о «стройке № 202», «Южлага»
практически нет В системе железнодорожного
строительства ГУЛАГа создается управление
«Южный» в г. Свободный на Дальнем Востоке. В
1938 г. начинается строительство железнодо-
рожной ветки от Улан-Удэ до Улан-Батора (Мон-
голия) и история нашего Южлага, который нахо-
дится в предместье столицы Бурятии. История
этого лагеря таит в себе события, связанные с ис-
чезновением «черного эшелона», пока судьба его
неизвестна. Отрывочные данные говорят, что
«черный этап» ушел в лютые морозы в сторону
Наушек, его следы затерялись по линии строитель-
ства железной дороги Улан-Удэ-Гусиное озеро-
Наушки, возможно и до Улан-Батора. «Черный
эшелон» – это эшелон с репрессированными
служителями православной церкви, прибывший
к нам из центральных районов страны очеред-
ным этапом.
Политическое руководство страны внима-
тельно следило за деятельностью созданного
«детища» - ГУЛАГа. В 1938 г. И.В. Сталин в де-
ла досрочно освобождаемых за ударный труд в
зоне строительства БАМа внес предложение на-
граждать добросовестно работающих и заканчи-
вающих свои сроки соединять с семьей, но ос-
тавлять работать в этих малолюдных местах или
жить в Сибири. Стране нужна была рабочая сила
на Востоке. Добровольно-принудительное при-
влечение к работе решало проблему рабочей си-
лы, так жизненно необходимой для индустриа-
лизации и создания промышленной базы на Вос-
токе страны (Указ, июль 1939 г.)
В поисках лагерных материалов, их система-
тизации, оценки вклада людей в создание матери-
ально-технической базы социализма, исследовате-
119
ли встречаются с трудностями поиска докумен-
тов. По всей видимости, это связано с тем, что
материалы находятся в различных местах и цен-
трализованной архивной обработке еще не под-
вергались. Факты говорят, что 15 сентября 1938
или 1939 г. приказом за № 140 все архивные ма-
териалы ликвидированных лагерей были сосредо-
точены в Сибирском, Темниковском и Дмитров-
ском (Дмитлаг) лагерях.
Во главе этой страшной империи ГУЛАГа сто-
ял наш земляк М..Д. Берман – уроженец Читин-
ской области, бывший министр внутренних дел в
первом правительстве БМАССР, образованном
в 1923 г., был в составе правительства ДВР.
Берман Матвей Давыдович - начальник ГУЛАГ
СССР, его судьба трагична, он был расстрелян 7
марта 1939 г.
Возможно, этим субъективным фактом
объясняется то, что на территории Забайка-
лья не было лагерей-гигантов, наложивших
отпечаток на развитие территорий. Стати-
стика того периода констатирует, что на 1
января 1939 г. в лагерях НКВД содержа-
лось 1 289 491 чел., в том числе 1 180 701
мужчин, 107 319 женщин и 1 471 чел. – без
указаний, среди них русских 810 647 чел.,
бурят 1 528 чел. Это единственная цифра,
которая встретилась по репрессированным
представителям бурят. Возможно, со вре-
менем откроются и другие цифры, но ос-
новная тенденция репрессивной практики
сталинского руководства носила интерна-
циональный характер. По количеству ре-
прессированных на первом месте находятся
русские, затем украинцы и т.д., в строгом
долевом соотношении.
В феврале 1941 г. был создан Джидалаг,
в его состав входили исправительно-
трудовые колонии от Гусиноозерских
угольных копий до Баянгола в Закаменском
районе. Заключенные, как правило, посту-
пали через Красноярский сортировочный
пункт, места заключения делились на 12
зон. Одна из крупных зон (смешанная –
мужская и женская) – Нарын-Городок, рас-
полагающаяся в центре города Город-
городок (ныне г. Закаменск – территория,
где ныне расположена школа № 1).
Заключенные работали на строительстве го-
родской электростанции, Баянгольской централь-
ной электростанции, обогатительной фабрики, на
рудниках «Первомайский», «Холтосон», «Ин-
кур», открытом карьере, получившем название
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
120
«Тотсклон», где перерабатывали вольфрам-руду
и добывали в штольнях молибден, на руднике Бу-
луктай, что в 35 км от с. Михайловка.
Большая группа заключенных, в основ-
ном женщины, трудилась в совхозе №1
(Совхоз Закаменский), Совхозе № 2. (с.
Михайловка). Пищевой котлопункт нахо-
дился на станции Джида, где работали зэки,
2007 / 1
разбросанные котлопункты питания зэков
располагались по лесоучасткам: Хасурта,
Зимки, Хужир, Дабан. Общая численность
заключенных к 1945 г. составляла около 1,5
млн. человек. Фактами, подтверждающими
массовую репрессивную практику, являют-
ся цифры, открытые архивистами страны и
введенные историками в научный оборот.

Количество заключенных в годы массовых политических репрессий в СССР

(1938-1952 гг.)
1938 г. – 1 881 570 чел. 1945 г. – 1 460 677 чел. 1949 г. – 2 356 685 чел.
1940 г. – 1 659 292 1946 г. – 1 703 095 1950 г. – 2 561 351
1941 г. – 1 929 729 1947 г. – 1 721 543 1951 г. – 2 528 146
1942 г. – 1 777 043 1948 г. – 2 199 535 1952 г. – 2 504 514

В 1953 г. - в год смерти И.В. Сталина - в
лагерях страны находилось 2 468 524 чел.
Не взирая на страшные цифры, за которы-
ми стоят судьбы миллионов людей, в этой
скорбной статистике нет военных потерь в
годы гражданской войны или отражения
военной интервенции стран так называемо-
го «цивилизованного Запада».
В нашем материале нет статистики люд-
ских потерь в польскую, финскую военные
кампании, людских потерь на фронтах ин-
тернациональной солидарности в других
странах и от 20 до 30 миллионов наших со-
отечественников, погибших в годы Второй
мировой и Великой отечественной войн.
Народ победил в борьбе с фашизмом, вы-
стоял в годы послевоенной разрухи. Такие
людские ресурсы невозможно представить.
Не верна статистика? Лгут вожди? Если не
так, то сколько же нас в России?
Помимо всего вышесказанного отдельного
изучения требует тема депортации и переселения
народов СССР. В рамках широкой репрессивной
практики определенную роль играла депортация.
В народе и в статистике депортированных назы-
вали спецпереселенцами. Изучение этой дея-
тельности позволяет нам сегодня лучше по-
нимать сложные политические процессы,
происходившие в стране.
В целом в СССР начиная с середины 30-х
годов и до конца 40-х (в 1949 г. был произве-
ден переучет спецпереселенцев) на террито-
рии страны претерпели принудительное пере-
селение 5,5 млн граждан, среди которых 1 024
722 граждан СССР немецкой национальности
(российские немцы); 692 000 кулаков с преоб-
ладанием представителей русской националь-
ности; 640 000 чеченцев, карачаевцев, балкар-
цев; 400 000 поляков из Украины и Белорус-
сии; 203 000 литовцев, латышей, эстонцев;
194 000 крымских татар; 172 000 корейцев;
100 000 турок месхетинцев, курдов, хемшин;
92 000 калмыков; 40 000 греков, армян, болгар
из Крыма, юга Грузии и Краснодарского края;
12 000 финнов; 8 000 иранцев и других наро-
дов.
До середины 30-х годов имела применение
практика репрессий как принудительного пе-
реселения. Основные потоки депортирован-
ных народов направлялись в Казахстан, Кир-
гизию, Западную и Восточную Сибирь, толь-
ко корейцев с территории Приморского края
отправили этапом в Узбекистан. Первыми,
кого коснулись репрессии, оказались русские
(Северный Кавказ, Казахстан и др.). Эта катего-
рия репрессированных также прошла через Бу-
рятию на север, Дальний Восток, Колыму, Мага-
дан и т.д.
Из южных районов страны было под-
вергнуто репрессиям более 1 млн человек -
казаков и членов их семей, в основном
русских (эти переселенцы фактически
пополнили малозаселенные Коми-
Пермяцкий, Остяко-Вогульский, Ямало-
Ненецкий округа.) В этих местах было
сформировано 650 казачьих населенных
пунктов. Казаки осваивали засушливые
районы Дагестана, Калмыкии, свинцовые
рудники Северной Осетии. (Материалы
предоставлены д-ром ист. наук Н. Бугай,
руководителем департамента по делам фе-
дерации и национальностей РФ.)
Нами подготовлена цифровая выборка ко-
личества спецпереселенцев высланных на
территорию Сибири, в её города и области
(материалы ГУГиК 1949 г.).
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
Кемерово - 154 134 чел.
Красноярск - 137 876 чел.
Барнаул - 132 622 чел.
Новосибирск - 104 983 чел.
Иркутск - 70 567 чел.
Омск - 64 016 чел.
Тюмень - 59 749 чел.
Томск - 56 604 чел.
Хабаровск - 33 544 чед.
Начиналась новая полоса политических ре-
прессий, она вновь коснулась военных, генералов
и маршалов, вокруг которых стали плестись ин-
триги: дела «космополитов», «Ленинградское де-
ло», дело кремлевских врачей, «менгрельское де-
ло» и т.д. ... В политическую практику вновь стали
внедряться методы 30-х годов, апробированные
вождем в борьбе за возвращение политического
диктата, нагнетания страха и политического тер-
рора. Страна и так понесла неисчеслимые жертвы,
факты и страшные цифры людских потерь гово-
рят, что с победой в великой войне народов над
мировым фашизмом, борьба с собственным на-
родом не окончилась. Одному господу Богу из-
вестно как бы повернулись дальнейшие события
в нашей стране после такого жестокого строи-
121
Магадан - 28 343 чел
Курган - 23 584 че
Благовещенск- 20 497 чел.
Якутск - 16 422 чел.
Улан-Удэ- 13 628 чел
Чита- 10 548 чел.
Владивосток - 4 688 чел.
Ж. 1-2. Злая память // Родина.
2000. - С. 183-186.
тельства гражданского общества, массового со-
циалистического эксперимента, проводимого
авторитарно-тоталитарными методами полити-
ческим руководством страны, не уйди диктатор в
мир иной в 1953 году.
Возвращаясь к статистическим данным,
опубликованными учеными во второй по-
ловине ХХ века, статистика репрессий ста-
реющего диктатора, вождя страны, побе-
дившего фашизм, их жертв, погибших в
Великой Отечественной войне, взывала к
дороге, ведущей к храму, к покаянию. Впе-
реди нас ожидал XX съезд политической
партии власти, «культ личности», «отте-
пель», ожидал «застой» и «перестройка».
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
122
II. НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

В.Д. Дугаров

О РОЛИ И МЕСТЕ ЧИНГИС-ХАНА В МИРОВОЙ ИСТОРИИ

(МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ И ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ)
По материалам научных конференций «Чингис-хан и судьбы народов Евразии» – I и II,
«Улымжиевские чтения» - I- III».

Бурные социальные события конца XX Удэ (2007) и др., юбилейный IX Конгресс

века, изменившие политическую карту мира,
непосредственным образом отразились на ев-
разийском пространстве. Ушла в прошлое
марксистская эпоха с ее материалистическим
подходом видения картины мира. Вместе с
тем, коренному анализу подвергаются, каза-
лось бы, незыблемые категорийные догмы, пре-
валировавшие в советской историографии в XX в.
Складывается евразийская концепция раз-
вития мира, существовавшая издревле как на-
правление геополитической мысли. Эта идея
о необходимости интеграции огромных про-
сторов Евразии сформировалась в умах мно-
гих мыслителей и политиков прошлого, но
впервые исторически была оформлена во
времена Великой Монгольской империи
(ВМИ) Тэмуджином Чингисханом, который
действительно был «евразийцем-практиком».
Тэмуджин стал Чингис-ханом потому, что
смог организовать кочевое общество на реше-
ние проблемы внутреннего мира через создание
единой государственности. Идея государствен-
ности была выражена им через «Великую Ясу
Чингис-хана», которая держалась не на наси-
лии, а на защищенности жизни личности и
семьи для подавляющего большинства членов
общества, что дало ему поддержку множест-
ва людей и способствовало тому, что он состо-
ялся в качестве великого государя.
О значении и роли Чингис-хана в мировой
истории востоковедческой, исторической и
политологической наук активно задисскутирова-
ли в конце XX в., ЮНЕСКО он был признан
человеком тысячелетия. Исторической роли
Чингис-хана были посвящены многочислен-
ные конференции, конгрессы, симпозиумы:
VIII (2002) - IX (2006) конгрессы монголове-
дов в г. Улан-Батор, XXXVII Международ-
ный конгресс востоковедов в г. Москве
(2004), «Мир Центральной Азии-II» в г. Улан-
монголоведов в 2006 г. был посвящен 800-
летию государственности Монголии.
В рамках обоснования евразийской кон-
цепции развития мира, осознания роли мон-
гольской земли мира, в том числе бурят, в
Бурятском государственном университете, в
содружестве с научными и учебными учреж-
дениями России, Бурятии, Монголии и других
зарубежных стран, были проведены Между-
народные конференции «Чингис-хан и судьбы
народов Евразии-I» 3-5 октября 2002 г., «Чин-
гис-хан и судьбы народов Евразии-II» 11-12
октября 2007 г.
В результате первой конференции, участ-
никами которой было свыше 100 человек, был
издан сборник общим объемом свыше 36
печ.л.: «Почва для такого незаурядного собы-
тия, проведенного впервые в России, была
хорошо подготовлена не только самой госпо-
жой Историей края, но и ее властелином –
Временем. Надо только подождать теперь
урожая: он наверняка вырастет богатым».
Масштабы и уровень второй конференции
значительно расширили круг и тематику об-
суждаемых проблем востоковедения и чинги-
соведения. Считаем необходимым перечислить
секции, по которым работала конференция:
секция I – Монгольское государство и судьбы
народов Евразии; секция II – Источниковеде-
ние и историография Монголии; секция III –
Культура и этнография монгольских народов;
секция IV – Проблемы современной полити-
ческой истории монгольских народов; секция
V – Язык, фольклор, искусство и литература
монгольских народов. По итогам конферен-
ции также издан сборник общим объемом 33
печ.л.
В материалах конференции «красной ни-
тью» обосновывалась мысль о том, что созда-
ние Монгольской империи – уникальный факт
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
в истории Великой степи и всего человечест-
ва. В «доиндустриальный» период это госу-
дарство распространялось на большую часть
территорий материка Евразии при том, что
монголы составляли менее 1 % общего насе-
ления империи. На наш взгляд, изучение при-
чин возникновения этой империи в средневе-
ковье, механизмов длительности ее существо-
вания, источников упадка и факторов ее на-
следия началось буквально с момента ее обра-
зования и продолжается по сей день.
Методологически верным является то, что
современные мировые геополитические и эт-
нокультурные процессы, национальное воз-
рождение в Евразии в конце XX в. и 800-
летний юбилей Монгольской империи вновь
стали стимулом к переосмыслению роли мон-
гольского фактора в мировой и отечественной
истории.
Исследователь О.В. Лушников из Перми
отмечал, что, безусловно, Монгольская им-
перии стала «колыбелью» для многих народов
Евразии, но наибольшее влияние она оказала
на формирование и базовые принципы Рос-
сийского государства. Россия как евразийское
государство изначально складывалась путем
территориально-пространственной и полити-
ческой интеграции в виде симбиоза народов,
взаимодополняющих друг друга в различных
сферах жизни. Длительное сосуществование и
взаимопереплетение судеб создали уникаль-
ную культуру, общую систему ценностных
ориентаций, мироощущения, способа мышле-
ния. Органичным мировоззрением российской
общности и стала Евразийская идея (в ее раз-
личных интерпретациях) – исторически разви-
вающийся комплекс идей и концепций, трак-
тующих сущность, место и роль России, россий-
ской государственности, российской культуры и
цивилизации, как уникальный синтез привне-
сенных извне и исконно национальных компо-
нентов, превращающих Россию в самостоятель-
ный центр силы.
Изначальной предпосылкой создания
степной империи является, как утверждает
Н.Н. Крадин, структурный кризис внутри об-
щества номадов. Первым шагом явилась ми-
литаризация, вследствие которой была созда-
на военно-иерархическая структура степного
общества. Чингис-хан провозглашается ха-
ном, с течением времени он создает дружину,
вводит десятичную систему. Милитаризация па-
раллельно дополняется появлением харизмати-
123
ческого лидера и его сакральной легитимизации
в качестве правителя. Все это приводит к кон-
центрации у него власти, а затем посредством
организации экспансии и получения доходов
создаются условия для возникновения государ-
ственности.
По мере изменения внутренних и внешних
условий, определяемых экспансионистской
политикой, характерные для каждого отдель-
ного периода специализированные институ-
циональные и организационные механизмы
адаптировались к новой социально-
политической структуре.
Создание мощной структуры власти в
монгольском государстве привело к жизне-
способности и возможности проведения ак-
тивной завоевательной политики на огромных
просторах Евразии.
Как отмечала профессор Т.Д. Скрыннико-
ва, создание Чингис-ханом суперсложного
вождества потребовало как использования в
легитимизации его власти традиционных ме-
ханизмов, так и развития внеклановых отно-
шений – формирования дружины как лейб-
гвардии правителя, выполнявшей функции
придворных чинов. Формирование военной
иерархии с ее тенденцией сужения «круга
лиц, причастных к отправлению власти», т.е.
сначала к олигархическому правлению груп-
пы старших военных предводителей, а затем и
к единоличной власти одного из них. Эта
власть, резко усилившаяся ввиду возрастания
роли войны, основывалась теперь не столько
на авторитете, сколько на реальном социаль-
ном могуществе, которое строилось на богат-
стве предводителя, на увеличении числа зави-
симых от него людей и, прежде всего, на во-
енной силе, представленной его дружиной.
Специализация военной деятельности вызы-
вала расширение участия в дружине чужаков
и лиц, неполноправных по прежним нормам,
и те и другие целиком зависели только от
предводителя.
Эта тенденция привлечения лиц неродови-
того рода, а также инородцев, способствовала,
по нашему мнению, расширению круга при-
ближенных к ханскому престолу людей, осо-
бенно в завоеванных областях. Это произош-
ло впоследствии и на территории бывшей Ки-
евской Руси с установившейся системой бас-
качества – получения ярлыка на великое кня-
жение на Руси.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
124
Важным фактором развития монгольско-
го общества была развивающаяся система буд-
дийских ценностей, принятая государственной
религией в монгольской династии Юань в Ки-
тае. Несмотря на то, что сам Чингис-хан был
веротерпимым и признавал культ «Вечного
синего неба» (Тэнгрианство), в государстве
чингизидов получают развитие все религиоз-
ные конфесcии входящих в его состав наро-
дов. Поэтому степень религиозности мон-
гольского общества, народов входящих в со-
став «Хамаг Их Монгол Улс», его ориентации
на религиозные ценности определялись мно-
жественными факторами.
В Монгольском государстве ориентация
общества на буддийские ценности во многом
определялась деятельностью буддийского ду-
ховенства, направленной на их воспроизвод-
ство и трансляцию. Духовные ценности буд-
дийского духовенства были интегрированы в
систему буддийской философии и этики. Од-
ной из высших ценностей в буддизме являет-
ся человеческая жизнь. Ценность человече-
ской жизни проявляется как следствие того,
что, во-первых, она результат редкого сочета-
ния множества условий накопленной благо-
приятной кармы, позволившей обрести чело-
веческое рождение вообще, полноценное че-
ловеческое рождение и, что еще реже, драго-
ценное человеческое рождение в регионе, где
проповедуется буддизм, и, во-вторых, что она,
в отличие от всех других рождений, может
быть использована для достижения освобож-
дения.
Как отмечал исследователь Т.Б. Бадмацы-
ренов: «Социокультурные духовные ценности
буддизма играют определяющую роль в
функционировании буддийского духовенства.
Они интегрированы в сложную систему,
ядром которой является буддийская этика и
философия». Возврат к буддийским ценно-
стям, восстановление огромного пласта буд-
дийской этики, философии, медицины и дру-
гих принципов буддизма – неотъемлемая за-
дача современных членов общества, подчер-
кивалось на конференции.
Профессор Л.Л. Абаева акцентировала
внимание на важнейших факторах консоли-
дации монгольских народов: «письменные
традиции монгольских народов как текст
культуры в этнокультурологическом контек-
сте», при этом выделялись три аспекта разви-
тия письменных традиций: 1) этапы адапта-
ции письменных вариантов; 2) этапы разви-
тия; 3) этапы становления письменной куль-
2007 / 1
туры как неотъемлемой части этнической
культуры, «живой души» народа.
Поэтому письменность монгольских наро-
дов как весьма органичный текст культуры
имеет, в том числе и многочисленные аспекты
внутри своей структуры – естественнонауч-
ный, онтологический, логический, антрополо-
гический, т.к. манера письма сверху вниз в
абсолютной степени соответствовала тради-
ционной ментальности и этнокультурным
стереотипам монгольских народов. Необхо-
димо согласиться, что пространство кочевой
монгольской цивилизации, восприняв и раз-
вив вертикальную систему письменности,
создало уникальное сообщество, в котором
язык культуры и письменности представлял
собой единый комплекс кочевого образа жиз-
ни, устоявшейся картины мира, а значит и
мышления, или уникального менталитета,
органично соотносящихся друг с другом.
В то же время исследователи М. Тунч и
Я.Тунч выделили, что для российской восто-
коведческой школы филологов исследование
проблем, касающихся тюрко-монгольской
языковой общности, в настоящее время явля-
ется одним из доминирующих направлений
востоковедения, так как русскими, советски-
ми и российскими учеными был накоплен и
обработан значительный материал по тюрк-
ским и монгольским языкам. И, опираясь на
накопленные знания, ученые имеют возмож-
ность сравнивать и сопоставлять различные
языковые субстанции, выдвигать и доказы-
вать «тюрко-монгольские» гипотезы, восста-
навливать языковые праформы и т.д.
В настоящее время, подчеркивалось в вы-
ступлениях, продолжается дальнейшее разви-
тие монголоведения, алтаистики и тюрколо-
гии, других близких к государству чингизи-
дов языковых семей.
Современное стояние монгольского об-
щества было проанализировано в выступле-
нии профессора Е.И. Лиштованного, который
отметил, что в конце 1980-х гг. монгольское
общество в условиях общего системного кри-
зиса подошло к грани серьезной социальной
трансформации, возникла угроза утраты тра-
диционных, национальных ценностей, что
могло привести к ситуации непредсказуемой
культурной мутации.
Автор подчеркнул, каким он видит порт-
рет современной монгольской личности: «Это
человек почитающий родителей; государство
– символ верховной власти; наставников,
учащих уму-разуму; скот – источник и сред-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
ство к существованию, основу материального
благополучия; природу, от которой он полно-
стью зависит, и подносящий ей пожертвова-
ния с целью задобрить духов, богов и моля-
щийся им из соображений хорошего переро-
ждения, здоровья, благоденствия, исправле-
ния кармы; старающийся жить со всеми в ла-
ду, не выделяться, но вместе с тем добиваться
своих целей; поступать по предписывающим
нормам и положенному этикету; ценящий
мудрость, знания, степенность, обстоятель-
ность; не терпящий измены, предательства,
коварства, воровства».
В то же время, в работе конференции от-
мечалось, что к концу 1980-х годов в стране
явно обозначилась тенденция к формирова-
нию новой свободной литературы и искусст-
ва, за десятилетия строительства социализма
в стране выросли удивительно талантливые
мастера слова, художники и режиссеры, акте-
ры, артисты оперы и балета, на произведениях
которых выросли многие поколения монго-
лов.
В рамках востоковедных исследований ве-
дущихся в Бурятском госуниверситете, замет-
ное место заняли прошедшие в период 2002-
2007 гг. международные конференции в Улан-
Удэ и Улан-Баторе, посвященные видному
монголоведу, доктору исторических наук,
профессору Даши Батуевичу Улымжиеву –
«Улымжиевские чтения I-III».
Необходимо отметить, что еще в 1995 г.,
до того, как произошел отход от марксист-
ской методологии, главенствующей в монго-
ловедении Советского Союза и МНР, по ини-
циативе Д.Б. Улымжиева была переиздана
монография выдающегося востоковеда, ака-
демика Б.Я. Владимирцова «Чингисхан».
«Улымжиевские чтения-III», посвященные
80-летию Даши Батуевича, имели более мас-
штабный характер, чем предыдущие. На сек-
125
циях «Проблемы древней и средневековой
истории Центральной Азии», «Монгольский
мир в новое и новейшее время», «Историо-
графия и источниковедение Монголии и Бу-
рятии», «Вопросы истории и этнографии мон-
гольского мира» выступило свыше пятидеся-
ти участников, которые подчеркивали вклад
Даши Батуевича в мировое монголоведение.
На конференции остро ставились вопросы
средневековой и новейшей истории Монго-
лии, подчеркивалась роль научного наследия
видного монголоведа («Страницы отечест-
венного монголоведения», «Петербургская
школа монголоведов»), его многочисленные
публикации посвященные научной деятельно-
сти выдающихся российских и бурятских
монголоведов.
Подводя итоги по дискуссиям на конфе-
ренциях, необходимо признать, что «Насле-
дие Чингис-хана» сегодня – это прежде всего
идея межконфессиональной и межнациональ-
ной толерантности в едином государственном
и цивилизационном пространстве, а также
идея культурной, идеологической, экономи-
ческой интеграции цивилизационно единого
пространства Евразии. Особый мир Евразии и
общность исторических судеб ее народов
противоположны узканационалистическим
идеям, навязываемым сегодня народам пост-
советского пространства.
И именно евразийская тенденция, высказан-
ная участниками конференции, о чем утверждает
президент РФ В.В. Путин, должна стать госу-
дарственной идеей для многонациональной и
поликультурной России, которая поможет со-
хранить ее территориальное единство и даст но-
вый импульс к воссозданию единого государст-
венного, экономического и культурного про-
странства на одной шестой части суши, зало-
женного еще во времена Монгольской империи.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
126
III. РЕЦЕНЗИИ

И.В. Кульганек
Рецензия написана в рамках проекта РГНФ 06-4-91842/G

Т. Г. Борджанова (Басангова)
ОБРЯДОВАЯ ПОЭЗИЯ КАЛМЫКОВ
(СИСТЕМА ЖАНРОВ, ПОЭТИКА) НА РУС. И КАЛМ. ЯЗ.
– Элиста: Калм. кн. изд-во, 2007.– 592 с. Прил. С. 350–400.
ISBN 978-5-7539-0569-7

Данная монография представляет собой Т.Б. Борджановой проследить эволюцию

исследование народного поэтического твор-
чества калмыков, одного из главных духов-
ных феноменов, который позволил народу
сохранить свою идентичность и духовную
самобытность. В работе автор исследует сис-
тему жанров и поэтику калмыцкого обрядово-
го фольклора, что до сих пор не получило
должного освещения в научных трудах рос-
сийского востоковедения. Т.Б. Борджанова
дала определение этому феномену, проследи-
ла многообразие его форм, проанализировала
содержание и структуру различных в жанро-
вом отношении фольклорных образцов обря-
дового поэтического творчества калмыков,
таких как благопожелания, заговоры, прокля-
тия, календарные, производственные, семей-
ные, свадебные песни, плачи.
Фольклористический подход был допол-
нен этнографическим и этнолингвистическим
методами, что дало положительные результа-
ты: междисциплинарный подход позволил
решить задачу, наиболее полно представить
обрядовую поэзию во всем многообразии ее
жанров. Автор анализирует поэтическую
структуру обрядового фольклора в тесной
связи с описанием собственно обрядов, ча-
стью которых выступают тексты. Т.Г. Борд-
жанова определяет их место в культурной
жизни социума, для чего дает развернутую
панораму этно-культурологического контек-
ста функционирования обрядового фолькло-
ра. Для выявления этнической специфики
жанровой системы, автор закономерно обра-
щается к народной этимологии. Это позволяет
функционирования различных фольклорных
форм, использовавшихся в обрядах, нюансы
зарождения изменений в текстах, проанализи-
ровать варианты, являвшиеся переходными от
одних фольклорных форм к другим, которые
давали исполнителям и слушателям основа-
ние относить их к разным жанрам. Автор
включила в работу большое количество
фольклорных текстов, до сих пор не введен-
ных в научный оборот – это архивные мате-
риалы и полевые записи, сделанные автором в
экспедициях в различные районы Республики
Калмыкия, в которых она принимала участие,
начиная с 70-х годов вплоть до настоящего
времени. При работе с информантами автором
была использована собственная методика
сбора фольклорного и этнографического ма-
териала, которая позволила получить ценные
сведения о функционировании образцов, осо-
бенностях их исполнения, их генезисе и со-
временном звучании. Определенное внимание
в работе уделено изучению художественной
системы, вариантности и константности жан-
ров обрядовой поэзии калмыков.
В работе поставлена также задача реконст-
рукции, классификации жанров обрядовой по-
эзии, выявления их поэтико-стилистических
особенностей, проблемам взаимосвязи жанров
обрядовой поэзии с другими жанрами калмыц-
кого фольклора.
Работа состоит из семи глав, каждая из ко-
торых посвящена последовательно: заговор-
ной, семейно-обрядовой, календарной, трудо-
вой поэзии, типологическим связям, изобра-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
зительным средствам обрядовой поэзии, си-
ноптическому сопоставлению разновремен-
ных вариантов благопожеланий. Монография
снабжена большим списком литературы, ин-
формантов, содержит приложение на 80 стра-
ницах, в котором предложены переводы по-
эзии, сделанные автором монографии.
Представляется верной методика сбора
обрядового фольклора Т.Г. Борджановой, ко-
торая позволила ей, одновременно фиксируя и
описывая этапы обряда, записывать звучав-
шие при совершении обряда тексты. Не вызы-
вают сомнения и положения автора, что
«жанры обрядового фольклора калмыков тес-
но связаны с прагматикой, структурой и се-
мантикой обрядов», «мир традиционного
фольклора замкнут, количество происходя-
щих ситуаций ограничено и исчислимо», «че-
ловек лишен индивидуальности и является
неотъемлемой частью фольклорного социу-
ма», «в народе изначально устно-поэтическое
творчество не разделялось на жанры, а орга-
нично было связано с религиозными, этиче-
скими, эстетическими представлениями», вы-
сказанные им в связи с наблюдением над осо-
бенностями функционирования обрядовой
поэзии калмыков.
Большое внимание отводится малоизучен-
ному виду фольклорного творчества – загово-
рам. Автор выявила контекст их функциони-
рования, дала характеристику многообразия
форм, определила единую, характерную для
всех заговоров структуру, которая состоит, по
ее мнению, из молитвенного вступления тек-
ста заговора, закрепки и произнесения маги-
ческой формулы.
В параграфе, посвященном такому древ-
нему и одновременно активно бытующему в
современном речевом общении вербальному
образованию, как приметы, автор вскрыла
глубокий мифологический подтекст примет-
ных речений, показала устойчивые ассоциа-
тивные механизмы «логических сцеплений»
предметов и явлений, отраженных в приме-
тах. Принимая определение приметы как
клишированное изречение с доминантной
прогностической функцией, суть которой в
предсказании будущего, и, поставив вопрос о
ее содержательной и формальной идентифи-
кации, учитывая при этом ее растворенность в
повседневности и спонтанность в устнорече-
вой коммуникации, автор предложила собст-
венную их классификацию. Особое внимание
127
автор уделила запретам, более подробно оста-
новившись на имущественных запретах (свя-
занных с едой, с предметами домашнего оби-
хода, с понятием счастья (кишг), с острыми
предметами).
Автор проанализировала также различные
виды гадания (на лопатке, на лозе, на палочке,
на четках, на огне лампады) и, отметив, что
объектами для гадания были предметы, окру-
жавшие калмыка-кочевника в повседневном
быту, пришла к выводу, что традиция гадания
жива до сих пор, и гадание у калмыков как
ритуал сходно с предсказанием будущего у
многих народов мира.
Говоря о проклятиях, автор отметила, что
они представляют собой наименее изученный
жанр калмыцкого фольклора, причина чего
состоит не только в значительно более редком
употреблении их в быту, а в том, что прокля-
тия, которые можно назвать антиблагопоже-
ланиями, т.е. пожеланиями зла, цель которых
является доставление страдания, горя челове-
ку, очень трудно поддаются сбору. Инфор-
манты не произносят их всуе. Среди простого
народа до сих пор жива вера в магическую
силу слова, в то, что проклятье может вер-
нуться к человеку, произносившему его. Ав-
тор совершенно справедливо считает, что за-
клинания относятся к одной из самых регла-
ментированных сфер поведения: регламенти-
ровано как время произнесения проклятия,
так и его субъект. Психологические причины
появления проклятий, считает автор, заклю-
чаются в эмоциональной реакции человека,
следовательно каждый «человек мог стать ав-
тором проклятия».
Продуктивны наблюдения о достаточно
легкой возможной трансформации благопо-
желаний в проклятия, о существовании так
«называемых тайных проклятиях», о сущест-
вующей в народе уверенности в возможность
уничтожения предыдущего проклятия новым,
более сильным, о песнях-проклятиях, которые
получили особое распространение в связи с
репрессией народа в сталинское время, об из-
менениях в жанре проклятий, произошедших
в связи с утратой веры в магию слова и появ-
лении пародий на проклятия. Автор приводит
уникальные образцы проклятий, анализируя
их поэтическую структуру, она отмечает, что
проклятия существуют как в виде поэтиче-
ских клише в крупных образцах, так и в виде
кратких устойчивых словесных выражений, и
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
128
имеют достаточно импровизационный харак-
тер.
В главе «Семейно-обрядовая поэзия» ав-
тор рассматривает родильную, свадебную по-
эзию, поэзию похоронного обряда и военной
традиции. Т.Г. Борджанова особо останавлива-
ется на сугубо калмыцком феномене, широко
используемом до настоящего времени в ро-
дильном обряде – в танцевальных прибаутках /
танцевальных магталах / шавашах. Называя их
«стихотворными миниатюрами, выкрикивае-
мыми в ритмах музыкального сопровождения
и танцевального движения», она дает их
фольклорно-этнографическое описание, при-
водит большое количество образцов.
Т.Г. Борджанова предлагает свою класси-
фикацию песен, исполнявшихся на свадьбах.
Критерием выступает их главная функция, в
зависимости от нее автор делит их «на песни,
исполнявшиеся в процессе сватовства»; «пес-
ни матери»; «песни-плачи»; «песни, посвя-
щенные жениху»; «песни, исполняемые в
процессе передвижения свадебного поезда»;
«песни, исполняемые на свадебном пиршест-
ве»; «песни, исполняемые невесткой, при
приезде в отчий дом». Строение калмыцкого
текста песен, считает автор, демонстрирует
присутствие «жанрово-значимых тематиче-
ских блоков», характерных для традиций дру-
гих народов.
Свадебные йорелы, считает автор, объе-
диняет сконцентрированность вокруг основ-
ных тем, которыми она называет «породнение
двух родов» и «восхваление новой семьи».
Константы обеспечивают раскрытие этих тем.
Автор выявила ряд констант и проанализиро-
вала их. Тот же метод Т.Г. Борджанова ис-
пользует при анализе благопожеланий, зву-
чавших в похоронной обрядности: она назы-
вает константы похоронных благопожеланий
и вскрывает причины их появления.
Специфика образной системы йорелей убе-
дительно прослеживается автором на большом
этнографическом материале. Так, подробно
рассматривается появление художественных
образов, связанных с одеждой. Автор считает,
что в благопожеланиях отражены традицион-
ные представления народа относительно изго-
товления, ношения, дарения одежды, и что
это связано со знаковым ее характером, с тем,
что она являлась важным социальным марке-
ром. Древнейшие корни имеет символика,
связанная с солнцем, она занимает, считает
автор, особенно большое место в фольклоре
военной традиции.
2007 / 1
Исследуя родоплеменные боевые кли-
чи/ураны, показывая их разнообразие, автор
указывает на их связь с тотемом рода, считая,
что в основе их появления лежит обращение к
родовому божеству, хранителю рода с прось-
бой о защите. В настоящее время в зависимо-
сти от того, к кому звучит обращение, можно
выделить, считает автор, три типа кли-
чей/уранов. Показана интересная особенность
эволюции этого жанра, заключающаяся в пе-
реходе урана в дразнилку. Останавливаясь
далее на дразнилках, автор указывает, что
они могли иметь параллельно несколько тек-
стов, относящихся к разным литературным
жанрам – легендам, рассказам, сказкам.
В главе «Календарная поэзия» автор рас-
сматривает древнейшую поэзию, связанную с
календарными обрядами, ритуалами, празд-
никами, возникновение которой «обусловле-
но трудом, бытом, мировоззрением людей то-
го периода», желанием «воздействовать на
окружающий мир, землю, силы природы, что-
бы предохранить себя от бед, болезней, не-
урожая, падежа скота, тем самым обеспечить
себе хозяйственное и семейное благополу-
чие». Автор считает, что верно определить
место и значение календарной обрядовой по-
эзии в традиционной культуре народа можно,
используя метод, который предполагает сна-
чала подробное изучение этапов календарного
праздника, затем – выявление фольклорных
текстов, сопровождавших его. Главная осо-
бенность текстов календарных обрядов за-
ключается в том, что они «имели магическое
назначение и отличались императивным ха-
рактером». Говоря о фольклоре обрядов
жертвоприношений, автор анализирует об-
ширный репертуар жертв: благодарственные,
искупительные, умилостивительные, выделя-
ет также среди них публичные (совершавшие-
ся в интересах той или иной общности лю-
дей), частные (относящиеся к потребностям
личности или рода), а также особо останавли-
вается на жертвоприношении огню/гал тайл-
ган как наиболее распространенном в кал-
мыцком обществе.
Песни, считает автор, первоначально име-
ли также магическое значение: они выполня-
ли «отгонную функцию», т.е. оберегали чело-
века от воздействия демонических сил. Осо-
бенно развитая символика характерна для по-
гребальных песен-плачей – жанра, отличаю-
щегося стабильностью, сохранившего наи-
большее количество традиционных мотивов и
констант. Данная специфика объясняется не-
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
обходимостью несколько заглушать эмоцио-
нальность, «ибо открытое выражение горя у
калмыков, исповедовавших буддизм, не под-
держивалось». Здесь же автор рассматривает
поэзию, сопровождавшую скотоводческие,
земледельческие, промысловые, кузнечные,
строительные обряды.
В главе «Типологические связи обрядовой
поэзии калмыков» автор уделяет внимание
калмыцко-тунгусо-маньчжурским фольклор-
ным параллелям. В этой главе Т.Г. Борджано-
ва обратилась к фольклору народов, «которые
в течение длительного времени контактиро-
вали с народами монгольской и тюркской
групп и, согласно обоснованным предполо-
жениям, составляют вместе с корейцами и
японцами единую генетическую общность,
известную в литературе как алтайская языко-
вая общность». Здесь речь идет о типологи-
ческих общих явлениях, ранних культурных
заимствованиях и проявлениях относительно
поздних этнокультурных связей. Тексты ма-
гической поэзии рассмотрены в контексте
комплекса общих представлений, бытующих
в традиционной культуре, религиозных воз-
зрениях этих народов. Автор пришла к выво-
ду, что «ни буддизм, являющийся официаль-
ной религией монголоязычных народов, ни
христианство, которое официально принято
тунгусо-маньчжурскими народами, не послу-
жили предпосылками к утрате или трансфор-
мации народной культуры, сохраняющей ре-
ликты анимистических воззрений и шаманиз-
ма как особого социального института, осно-
вой бытования которого также являются до-
буддийские и дохристианские верования».
В главе «Изобразительные средства обря-
довой поэзии калмыков» автор анализирует
речевые средства благопожеланий, которые
выступают в качестве важнейших конструк-
тивных элементов, которые «как бы скраши-
вают и расцвечивают их словесную ткань».
Анализируется композиция, основные худо-
жественно-изобразительные средства (эпите-
ты, гиперболы, сравнения, формулы).
Автор приходит к выводу, что «в стили-
стическом отношении йорелы отличаются вы-
соким слогом и имеют особую композицию, в
которой можно выделить традиционные фор-
мулы: начальные, медиальные, финальные»,
более того – «каждый жанр имеет свой круг
художественных приемов», «определяющим
изобразительным средством в жанрах обрядо-
129
вой поэзии являются эпитеты», «примеры ме-
тафор довольно редки, как и примеры сравне-
ний».
В главе «Синоптические сопоставление
разновременных вариантов благопожеланий»,
автору удалось наглядно продемонстрировать
устойчивые элементы стиля в различных бла-
гопожеланиях (йорол чаю, празднику произ-
носимые во время наречения имени, в честь
новорожденного, при подношении новой
одежды, при обрядах третьего этапа сватовст-
ва, празднике Нового года) и интерпретиро-
вать причины их появления, которые сводятся
к определению позитивного будущего. Вме-
сте с тем отмеченная импровизационность,
считает автор, создает возможность варьиро-
вания основных элементов благопожеланий».
Т.Г. Борджановой глубоко осмыслен
большой объем материала, внятно изложено
его понимание, концепция работы стройна и
логична, она сводится к следующему.
1.Обрядовая поэзия – один из архаичных
видов устного творчества, отразивший веру
людей в магическую силу слова и действия.
Появление этого вида словесного творчества
было вызвано практическими потребностями
людей, которые воспринимали причин многих
явлений как проявления действий сверхъесте-
ственных, высших сил. В честь могуществен-
ных существ стали устраиваться магические
действа, которые впоследствии приняли фор-
му ритуалов и обрядов. Слова, сопровождав-
шие эти ритуалы, явились первоначальными
образцами устного поэтического творчества.
2.Основным признаком произведений об-
рядовой поэзии является неразрывная связь
слова и действия, единство их функций в об-
ряде. Произведения обрядовой поэзии играли
важную роль во всех сферах человеческой
жизни, способствуя формированию и реали-
зации самого обряда, они создавали словес-
ную схему ситуации. С течением времени об-
ряды и сопровождавшие их поэтические тек-
сты изменялись, переосмысливались.
3.В центре обрядовой поэзии стоит чело-
век, он является творцом обряда, исполните-
лем обрядовой поэзии, обладателем искусст-
ва магического слова. Обрядовая поэзия кал-
мыков обнаруживает генетические и культур-
но-исторические связи с фольклором кочевых
народов.
4.Поэтика жанров обрядовой поэзии не-
разрывно связана с народной культурой. В
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
130
многожанровой обрядовой поэзии калмыков
наиболее полно представлены благопожела-
ния и песни (свадебные, поминальные, колы-
бельные, охотничьи, трудовые). Календарная
поэзия представлена в основном благопоже-
ланиями, песенный жанр мало развит. Похо-
ронная поэзия представлена обрядовыми пла-
чами по покойнику и благопожеланиями,
функция которых состоит в передаче челове-
ческих эмоций, выражающихся поэтическими
формулами. Заговорно-заклинательная поэзия
является реконструированной.
Наиболее полно из изобразительных
средств представлен эпитет, меньше – срав-
нение и гипербола.
В качестве пожеланий автору хочется вы-
сказать несколько соображений, которые
главным образом касаются терминологии,
единообразия в изложении материала.
Неясной остается точка зрения автора на
понятие «жанр». Так, в одной части работы
благопожелания рассматриваются как само-
стоятельный жанр, в другой – они включены
в обрядовые песни/дуу. Термином «клятва»
называется жанр, мотив, формульное выра-
жение, обычай («Текст клятвы в монголо-
ойратском героическом эпосе звучит в обряде
побратимства в одном из сюжетообразующих
мотивов. Клятвы встречаются в разных жан-
рах калмыцкого фольклора. Обряд клятвы
упоминается в монголо-ойратском героиче-
ском эпосе»). Плач-песню невесты автор на-
зывает «поджанром» свадебной песни, однако
она не называет признаки, по которым выде-
ляется этот тип песни. Нижеследующий текст
не проясняет, какие есть еще поджанры, не
дает автор и их классификацию. Однако далее
имеется замечание, что песней-плачем может
быть обычная протяжная песня/уртын-дуу.
Непонятно, с каким явлением мы имеем дело:
с переходом поджанра в статус жанра, со
слиянием двух жанров в один, или здесь име-
ет место терминологическая путаница.
2007 / 1
Мнение Т.Г. Борджановой, что народные
термины указывают на функционирование
того или иного произведения (тарни – закли-
нание, дун – песня, тарни дун – заклинатель-
ная песня, улюлдг дун – песня-причитание,
саатул дун – колыбельная песня, магтал – ода,
восхваление, харал – проклятие, йорел – бла-
гопожелание, шинж – размышления, йор –
примета, поверье, дайлган – призывание, ца-
цал – йорел, произносимый при жертвопри-
ношениях, яс кемялген – рассказывание по
кости, уран – боевой клич, андгар – клятва,
шаваш – танцевальный магтал-восхваление,
яс кемялген – рассказывание по кости, уран –
боевой клич, андгар – клятва, наадлад келдг
уг – дразнилки), не вызывает сомнения в том,
что «народная терминология демонстрирует
разнообразие и оригинальность» произведе-
ний. Однако, нам представляется, что эти на-
родные обозначения нельзя расценивать как
жанровые определения в современном пони-
мании этого термина, так как они характери-
зуют преимущественно лишь функциональ-
ность данного произведения, в то время как
термин «жанр» включает в себя помимо
функциональности поэтическую структуру и
художественные особенности.
Однако эти замечания нисколько не
умаляют достоинства большой работы,
проделанной Т.Г. Борджановой. Она вы-
полнена на высоком научно-теоретическом
уровне, интересна, как специалистам-
фольклористам, этнографам, культуроло-
гам, так и всем, кто интересуется нацио-
нальными традициями, культурой калмыц-
кого народа. Монография Т.Г. Борджано-
вой способствует лучшему пониманию
калмыцким народом своего богатого ду-
ховного наследия, воспитывает к нему лю-
бовь и бережное отношение. Новая книга
об этнопоэтике обрядовой поэзии несо-
мненно является большим научным собы-
тием в отечественном калмыковедении и
шире – в мировом монголоведении.
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
Институт востоковедения
(Санкт-Петербургский филиал) РАН
Институт востоковедения Казанского
государственного университета
Институт экономики, управления и права
(г. Казань)
РОССИЯ - МОНГОЛИЯ - КИТАЙ: ДНЕВНИКИ МОНГОЛОВЕДА
РОССИЯ - МОНГОЛИЯ - КИТАЙ
предисловие, глоссарий, комментарий и указатели Р. М. Валеев, И. В.
Дневники монголоведа О.М. Ковалевского
1830-1831 гг.
Подготовка к изданию,
предисловие, глоссарий, комментарий
и указатели P.M. Валеев, И.В. Кульганек
Казань - Санкт-Петербург
Издательство «Таглимат» ИЭУП
2005-2006
Зарождение и эволюция востоковедной
науки, накопление знаний и их систематиза-
ция в первой половине XIX века в Европе но-
сила характер складывания школ различного
направления. Одной из самых интересных яв-
лялась в этот период Казанская школа монго-
ловедения, во главе с О.М. Ковалевским
(1801-1878). Осип Михайлович возглавил ка-
федру монгольского языка в Казанском уни-
верситете (1833), предварительно подготовив
материалы по монгольской филологии, исто-
рии и культуре монгольских народов во время
научной командировки по Восточной Сибири,
и поездок в Монголию и Китай (1828-1833).
Предшественники О.М. Ковалевского (И.Г.
Гмелин, Г.Ф. Миллер, П.С. Паллас) путеше-
ствовали по Сибири в XVIII веке, не зная
монгольского языка, они пользовались услу-
гами переводчиков, иногда даже случайных.
Кроме того, еще не были найдены и прочита-
ны многие монгольские летописи и сказания.
Ориенталисты писали о монголах, бурятах,
используя в основном китайские источники.
О.М. Ковалевский, фактически, был первым,
кто попытался рассмотреть историю мон-
гольских народов, опираясь на собранный им
материал, используя знание языка. В этом
отношении труды ученого превосходят во
многом работы его предшественников, а
дневники представляют огромный интерес в
плане достоверности сведений, их публика-
ция дает возможность широкому кругу ис-
следователей ознакомиться с ними, что по-
зволяет составить объективную картину о
монгольском мире.
О.М. Ковалевский владел восточными
языками в достаточной степени для того,
чтобы достоверно переводить религиозные и
светские книги. Он внес немалый вклад в
131
О.Н. Полянская, К.А. Эдлеева
О. М. КОВАЛЕВСКОГО 1830-1831 гг. / подготовка к изданию,
Кульганек; Институт экономики, управления и права. - Казань:
Таглимат, 2006. - 104 с.
развитие монгольской филологии, заложив
основы научного изучения монгольских язы-
ков, а также плодотворно занимался вопро-
сами истории центрально-азиатских народов.
Выделяя изучение языка, как главное средст-
во в получении достоверной информации,
О.М. Ковалевский понимал, что благодаря
этому можно “поддержать сношения с Азией,
внедриться в ея дух, обнять все ея частности и
представить в связи с историей рода челове-
ческого...”. Восточные языки “служат клю-
чом, за которым сокрыты все сокровища вос-
точной учености” (См.: Ковалевский О.М. О
знакомстве европейцев с Азией. - Казань,
1837. - С.34.).
В речи “О знакомстве европейцев с
Азией” (1837) О.М. Ковалевский изложил
цели и задачи всестороннего и глубокого
изучения стран Востока, подчеркивая важ-
ность объективного подхода в написании
их истории. Ученый настойчиво выступал
против противопоставления истории Евро-
пы и Азии, против обвинения народов
Востока “в природной лени” или “диком
варварстве”, неподвижности и застойности.
Он утверждал, что “в Азии, как и в Европе,
нет утомительного однообразия и непод-
вижности народной”, что каждый народ
вносит свою лепту в единый процесс раз-
вития истории и культуры человечества.
Однако история народов Востока таит в се-
бе еще столько неизвестного, чтобы “до-
полнить недостатки” в общей картине
представлений о Востоке...
Большой интерес представляют дневники
О.М. Ковалевского, которые он вел в науч-
ной командировке по Сибири, Монголии, Ки-
таю, часть из них была опубликована в “Ка-
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ
132
занском Вестнике” в 1829-1830-х годах, не-
которые из них сохранились в рукописи.
Дневник О.М. Ковалевского, датирован-
ный 1830 годом, хотелось бы выделить осо-
бенно, этот документ имеет удивительную
историю. На пути в Монголию (1830 год)
О.М. Ковалевский сообщал попечителю Ка-
занского учебного округа М.Н. Мусину-
Пушкину о начатом им дневнике: “донести...
о цели моего дневника, который ныне по оби-
лию предметов, встречающихся на пути, рас-
пространяясь начинает принимать более раз-
нообразия. Краткое описание дороги, по коей
миссия следует в Пекин, собрание статисти-
ческих и исторических сведений о стране
столь любопытной...”( НАРТ. Ф.92, оп.1, д.
2237, л. 314). Вернулся же дневник в Рос-
сию спустя сто лет, после того как закончи-
лась научная командировка О.М. Ковалевско-
го в Восточную Сибирь, Монголию, Китай.
Этот дневник, который ученый составлял на
пути в Монголию и Китай, содержит подроб-
ные сведения об этих странах: географиче-
ские, этнографические, исторические, много
сведений о религии, обычаях, есть материал
об архитектуре, сословиях монгольского и
китайского обществ, сравнительные характе-
ристики этих народов, особенности ментали-
тета каждого из них. В центре внимания О.М.
Ковалевского находилось политическое и
экономическое положение Монголии, завое-
ванной в XVII веке маньчжурами, и политика
маньчжуро-китайских властей в этой стране.
Из-за его содержания документ не стали вво-
зить в Россию, он остался в Китае. Пересече-
ние границы с таким материалом могло нега-
тивно сказаться как на российско-китайских
отношениях, так и на судьбе самого ученого,
он приехал в Китай в качестве письмоводите-
ля XI Российской духовной миссии, а не как
исследователь. И только во время конфликта
на КВЖД все архивы, которые могли бы усу-
губить сложную ситуацию в этом регионе,
были переправлены в Россию. Дневник О.М.
Ковалевского за 1830 год поступил в Россий-
скую национальную библиотеку только в
1929 г. как рукопись неизвестного. Сегодня
дневник О.М. Ковалевского опубликован, и с
ним могут познакомиться все, кто интересу-
ется историей монголоведения и китаеведе-
ния.
Вышедшая в 2006 году работа «Россия - Мон-
голия - Китай: дневники монголоведа О. М. Кова-
левского 1830-1831 гг.» / Подготовка к изданию,
предисловие, глоссарий, комментарий и указатели
2007 / 1
Р. М. Валеев, И. В. Кульганек представляет собой
публикацию путевых записей ученого, которые он
вел во время своего путешествия из России в Ки-
тай и на обратном пути в 1830-1831 гг. в составе
XI и X Российских православных духовных мис-
сий.
Оценивая письменное наследие О.М. Ко-
валевского, авторы-составители в предисло-
вии к изданию подробно останавливаются на
его поездке в Пекин в 1830 году, во время ко-
торой ученый вел свои путевые записи, рас-
крывающие целостную картину политиче-
ской, социальной и культурной обстановки в
Монголии и Китае того периода. Сообщают
сведения о дневниках монголоведа, представ-
ленных в работе, о месте их хранения, време-
ни ведения, их внешней характеристике. Со-
ставители обращают внимание на специфику
изображения исследователем-
путешественником ряда реалий окружающей
действительности, выразительно построенных
на противопоставлении. Справедливо указы-
вают на такие признаки документов как «са-
мостоятельность, системность, реалистич-
ность, конкретность и критичность». При
подготовке дневников к изданию сделана по-
пытка передать текст максимально близко к
первоисточнику, сохранив все его стилисти-
ческие особенности, руководствуясь прави-
лами, принятыми в современном востоковед-
ном источниковедении.
Первый раздел книги озаглавленный «Монго-
лия – Китай», представляет собой дневник, кото-
рый О. М. Ковалевский вел по пути в Китай.
Первая заметка в нем описывает выход на рав-
нину Цзэмэин Гашун, а последняя – время пребы-
вания миссии в Пекине. Анализируя первый
дневник ученого, составители указывают на то,
что в его записях подробно описываются места, по
которым проходил путь Духовной миссии, в них
содержатся сведения о политическом и админи-
стративном устройстве Монголии, входившей в
Цинскую империю (1644-1911), вопросы, ка-
сающиеся образования в Монголии и Китае, а
также некоторые подробности «самого разнооб-
разного характера».
Второй раздел «Пекин – Россия» содержит
дневник, который велся О. М. Ковалевским на
обратном пути из Китая, он отличается большей
краткостью, чем первый.
Говоря о втором дневнике, авторы-составители
обращают внимание на яркое своеобразное опи-
сание монголоведом-путешественником двух
удивительно различных цивилизаций, монголь-
ской и китайской: «...любовался я видом Китая и
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова
Монголии, в совершенной с собою противопо-
ложности находящихся. Там – вершины гор каса-
ются облаков, здесь – необозримая равнина у ног
путешественника расстилается, там – многолюд-
ство и теснота подавляют силу воображения,
здесь – пустота неимоверная не имеет пределов,
там - движение промышленности и торговли по-
ражает понятие, здесь – только местами мелькают
стада овец, табуны лошадей, там – рад бы скрыть-
ся от толпы народа, здесь – напрасно ищешь че-
ловека, с которым можно бы поговорить. После
смрадного пыльного Пекина воздух чистый мон-
гольский чрезвычайно приятен» (с. 60). Данная
работа снабжена ценным комментарием, содер-
жащим пояснения к трудным местам текста и
реалиям монгольской жизни, указателем имен
собственных, глоссарием монгольских, китай-
ских и японских слов и терминов, указателем
географических названий. Все это увеличивает
значимость издания как научной работы. Публи-
кация дневников О. М. Ковалевского осуществле-
на впервые, чем усиливается ценность данного
издания для востоковедной науки. Записи О. М.
Ковалевского являются не только уникальным
письменным свидетельством, в котором раскрыва-
ется историческая общественно-политическая
обстановка, сложившаяся в Монголии и Китае в
первой половине XIX века, они содержат так-
же ценные и полезные широкому кругу иссле-
дователей сведения об этнографии и культуре
этих стран. Лаконичным дополнением к востоковедной науки в России и основные тен-
дневникам являются письма-отчеты ученого
133
из далекой Сибири, адресованные в Совет Ка-
занского университета и попечителю учебно-
го округа, которые так же, как и дневники,
ждут своего времени, чтобы рассказать о
сложном пути становления научного монго-
ловедения в России, а так же бурятах Забай-
калья, среди которых Осип Михайлович по-
знавал азы монгольского языка, называя
Верхнеудинский округ «Русскою Монголией».
Гуманистическая направленность научных
исследований О.М. Ковалевского определя-
лась его высокой нравственной позицией. Он
одним из первых заявил о единстве пути раз-
вития человечества, что явилось для первой
половины XIX века новаторством. Умение
всесторонне изучать развитие истории и
культуры народов выдвинуло О.М. Ковалев-
ского как монголоведа-исследователя в числе
передовых ученых-организаторов, сумевших
заложить основы собственной научной шко-
лы. Это было высоко оценено не только рос-
сийскими, но и европейскими учеными. Изу-
чение научной деятельности российских и зару-
бежных ученых-ориенталистов представляет со-
бой важное направление в отечественном восто-
коведении. Целый ряд работ, посвященных ана-
лизу биографии и наследия различных востоко-
ведов, имеет весьма актуальное значение на со-
временном этапе, поскольку позволяет более чет-
ко и полно представить картину формирования
денции ее развития.
 ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ 2007 / 1
134
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Абаев Николай Вячеславович – д-р ист. наук, проф. Тывинского госуниверситета, г. Кызыл
Балдано Марина Намжиловна – д-р ист. наук, зав. отделом истории, этнологии и социологии
Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН, проф. Бурятского госуниверситета
А. Барея-Стажиньска – д-р ист. наук, проф. (зав. отделом тюркологии и истории народов Внут-
ренней Азии Ин-та востоковедения Варшавского ун-та. Польша, Варшава)
Валеев Рамиль Миргасимович – д-р ист. наук, проф., зав. кафедрой истории и экономики стран
Востока Казанского госуниверситета
Дашибалов Баир Бальжинимаевич – д-р ист. наук, старший научный сотрудник Института
монголоведения, буддологии и тибетологии (ИМБТ) СО РАН
Дугаров Владимир Доржиевич – д-р ист. наук, доцент кафедры Всеобщей истории Бурятского
госуниверситета (г. Улан-Удэ)
Железняков Александр Сергеевич – канд. ист. наук, зав. отделом сравнительных исследований
политических систем Институт социологии РАН (г. Москва)
Клей Юджин – проф. религиозных исследований университета Аризоны (США)
Крянев Борис Петрович – канд. ист. наук, доцент кафедры политологии и социологии Бурятско-
го госуниверситета
Кульганек Ирина Владимировна – канд. филос. наук, старший научный сотрудник сектора
тюркологии и монголистики Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН
Курныкина Галина Ивановна – канд. ист. наук, доцент кафедры новейшей отечественной ис-
тории Алтайского госуниверситета (г. Барнаул)
Ламин Владимир Александрович – член-кор. РАН, директор Института истории СО РАН (г.
Новосибирск)
Лиштованный Евгений Иванович – д-р ист. наук, проф., декан исторического факультета Ир-
кутского госуниверситета
Митупов Константин Бато-Мункич – д-р ист. наук, проф., декан исторического факультета Бу-
рятского госуниверситета
Мясников Вадим Юрьевич – канд. ист. наук, сотрудник Республиканского центра детско-
юношеского туризма и краеведения Республика Бурятия, г. Улан-Удэ)
Полянская Оксана Николаевна – канд. ист. наук, доцент кафедры Всеобщей истории Бурятско-
го госуниверситета
Сандерленд Виллард – проф. истории России исторического факультета Университета Цинцин-
нати (США)
Серебряный Сергей Дмитриевич – д-р филос. наук, проф., директор Института высших гума-
нитарных исследований им. Е.М. Мелетинского Российского государственного гуманитарного уни-
верситета (РГГУ)
Успенский Владимир Леонидович – проф. восточного факультета Санкт-Петербургского гос-
университета
Фельдман В.Р. – Тывинский госуниверситет ( г. Кызыл)
Эдлеева Кермен Анатольевна – аспирантка С-Петербургского филиала Института востоковеде-
ния РАН
Юсупова Татьяна Ивановна – канд. ист. наук, ученый секретарь Санкт-Петербургского филиала
Института истории естествознания и техники РАН
В. Ю. Мясников. Позднесредневековый шлем кочевников Прибайкалья из фондов музея 135
истории Бурятии им. М.Н. Хангалова

Содержание

Приветствия-поздравления

От редактрора. Актуальность изучения гуманитарных исследований Внутренний Азии

I. История, культура, этнография

Ламин В.А. Ретроспектива проектов транспортных коридоров через Сибирь.
Железняков А.С. Монгольская геополитика и фактор России (по данным социологического
опроса)
Серебряный С.Д. Л.Н. Толстой и Буддизм
Успенский В.Л. «Биография» Джанлун-арья-пандиты – ценный источник по истории буддиз-
ма в Монголии.
Юсупова Т.И. Вклад центральноазиатских экспедиций П.К. Козлова в сокровищницу акаде-
мических музеев Санкт-Петербурга.
Валеев Р.М. Профессор Н.Ф. Катанов и изучение этнографии тюркских народов Центральной
Азии (конец Х1Х - начало ХХ в.).
Mongolian Studies in Poland (by Agata Bareja-Starzynska)
Sunderland W. Baron Ungern’s Eurasia
Eugene Clay The Korean Presbyterian Mission in Ulan-Ude and the Awakening of Ethnic Identity
in Buriatiya, 1995-2007

II. Научная жизнь

Дугаров В.Д. О роли и месте Чингис-хана в мировой истории (методологические и полито-
логические проблемы в российской историографии). По материалам научных конференций
«Чингис-хан и судьбы народов Евразии – I и II, «Улымжиевские чтения- I–III».

III. Рецензии
Кульганек И.В. Борджанова (Басангова) Т. Г. Обрядовая поэзия калмыков (система жанров,
поэтика) на рус. и калм. яз. – Элиста: Калм. кн. изд-во, 2007.– 592 с. Прил. с. 350–400. ISBN 978-
5-7539-0569-7.
Полянская О.Н., Эдлеева К.А. Россия – Монголии – Китай: дневники монголоведа О.М. Ко-
валевского 1830-1831 гг. / Подготовка к изданию, предисловие, глоссарий, комментарий и указа-
тели Р.М. Валеева, И.В. Кульганек. – Казань: Изд-во «Таглимат» Института экономики, управле-
ния и права, 2006. – 104 с. ISBN 5-8399-0133-X.

IV. Сведения об авторах